Не знаем, не знаем. Похоже, и сам он того не знал. Прежде-то за пареньком такого не замечали. Верно, горе у него тяжкое или задумался так, что забыл, куда шел. Так мы меж собою рядили. Да и характер… Загордился, кроме себя, никого не видит, говорили мы. Вот еще Искандер Двурогий, рога растопырил – не обойдешь[12][По преданию, у великого шаха Искандера (Александра Македонского), росли рога. – Здесь и далее примеч. пер.], добавляли. Правда, с теми, кто его нрав одобрял, он и «ассалом!», и «алейкум!». Дружбу водил, сердце открывал, не таился. А кто ему не по сердцу, тем и «ассалом» не скажет! Видно, паренек нас ни во что не ставит, думали мы. Видно, кто-то из нас ему по душе, а кто-то – не так уж. В глубине-то души он к нам тянулся. Любил нас, сочувствовал и сострадал. Все люди должны между собой быть как братья, которые из одной утробы, – так говорил. Но если хоть что одно плохое от нас заметит… Тут уж, как говорится, руки после нас моет и под мышку себе сует. Явится – ни «ассалома», ни «алейкума». Отвернется, словом ни с кем не перемолвится, бровь хмурит, нос морщит. Как отгадаешь, что у него на душе? Такой нелюдимец! Вдаль глазом упрется – ресница не дрогнет. Мы, конечно, тоже туда глянем, куда он уставился. Пусто до самого края земли. Так вот. Ну, хоть бы облако какое. Так он и жил, удивляя нас и поражая. А спросишь о чем-нибудь, только «да – нет», и весь привет. Дадим ему, бывало, воду. Он на нее вылупится, будто в первый раз увидал. И головой по-своему качает. Нам, конечно, неприятно. Благодарность хочется услышать. «Ты скажи что-нибудь человеческое». «Что сказать?» «Ну хоть “да воздастся вам добром” скажи…» А он сядет, колени обхватит. И вдаль – на вершины Бабатага – задумчиво глядит. И не отрываясь от Бабатага, произнесет: – «Правдивая речь – в сердце, а с языка сорвется – уже ложь». И еще – из всех певцов только одного признавал. Это, говорит, Юнус Раджаби[13][Юнус Раджаби (1897–1976) – певец и исполнитель на народных инструментах, собиратель и исследователь узбекского музыкального фольклора.]. Когда Юнус Раджаби поет, то, если какие говорильщики и кашляльщики рядом, паренек наш их взглядом прожигает. А уж если зубоскальщики – прямо стрелу в них целит. Сам, когда Юнус Раджаби поет, голову склонит, дивится, слушает. Он… он и сам поет! Пойдет за холм, где трава погуще. Косит-косит, потом вокруг глянет. Никого рядом, совсем один. Из скошенной травы подушку устроит. Руки под голову, глаза – в небо, где облака белоснежные, как хлопковые хирманы[14][Хирман – место, где складывают убранный с поля урожай.], и стаи воробьиные чирик-чирик… И давай носом песню мычать. Едва-едва губы шевелятся. Вот от этого паренька и явились свахи! 3 Эсан-мясник сразу отрезал: – От кого? От Каплона?[15][Каплон – имя, означающее «барс».] Не бывать этому! – Мясник, не торопитесь, не горячитесь. – Хочу – горячусь, хочу – не горячусь! Он же ни «ассалом», ни «алейкум» не знает! – Мясник, говорят: слушай сердцем, не ушами, гляди умом, а не глазами. Уши-глаза обмануть могут. – Да он на человека не похож! Тут уж свахи все свое искусство употребляют. Слово к слову на Мясникова отца разговор переводят, нахваливают: – Отец-то, мир его праху, какой хороший человек был… – Какой храбрый был… – Какой щедрый был… – Эсанбай-мясник немного на отца похож… – Что ты говоришь, Эсанбай – вылитый отец… – Да в чем же вылитый? – А в том: настоящий мусульманин, со словом не спешит, не торопится… Так свахи под конец отца незаметно к сыну приплели, так что Эсан-мясник послушал-послушал, да и смягчился. – Ничего, – говорит, – сейчас вам не скажу. Совет держать буду. В родне недостатка нет, да и супруга моя, которая с детства о девочке заботится… Приходите еще раз, посоветуемся. 4 Девушка самой младшей в семье была, с пяти лет круглой сиротой росла. Осталась у брата на руках. Жена брата целый день бровь хмурит, нос морщит. Нахмурит бровь – сиротка не дышит. Только глазами хлоп-хлоп, глаза круглые, как яблоки. Со всех ног бежит. За колыбель племянника обеими рука схватится, давай ее качать, старательно, с душой. «Вот колыбельку покачаю, сноха бровь разгладит, ругать не станет…» Вот о чем сиротка мечтала! Голодает, бывало. Палец сосет. А звука не издаст. Мясничиха дастархан стелет. Сиротку подзывает. Та тихонько к дастархану подойдет. Палец посасывает, на сноху грустно глядит. И на дастархан, палец посасывая, грустно глядит. Наконец, палец изо рта вытащит, к дастархану протянет. Сперва пальцем угол стола тронет. Оттуда уже к самому дастархану тихо-тихо переберется. А там и к краю лепешки притронется. Отломит сиротка кусочек лепешки, на сноху глянет, надкусит, пожует тихонечко. На словах-то сиротка Мясничиху любила-почитала, а в душе обиду копила. По правде, ни брат, ни сноха сиротку от своих детишек не отличали. И все же понимала сиротка, есть в этом доме между ней и племянниками разница. То сиротка – друг искренний, то замкнется, затоскует. Тихоня, одним словом. Жизнь сиротка, точно буковки разглядывала, все мелкие поступки и слова замечала. Самые плохие в сердце складывала. Чуткая. Еще зернышком была, а уже взрослыми глазами на мир смотрела. На все внимание обратит. Такое оно дело сиротское. А ведь сиротка девушкой была, и какой! Кипарис, одним словом! Лицо ее белоснежным назвать – против правды погрешить, смуглым назвать – девушку обидеть. Как спелая пшеница – вот какого цвета! Сама полной луной сияет, саратанской звездой мерцает[16][Саратан – четвертый месяц мусульманского календаря, с 22 июня по 21 июля.], косы дождем-грозой рассыпает. Косы друг о дружку бьются, словно устремляются к кому-то… Иначе разве струились бы так они, по коленкам шлепая? А черная родинка в уголке тонких губ? А ямочка на подбородке? А про ту, которая на правой щеке, мы и говорить не станем! 5 Как сказал Мясник, так и сделал.