Именно командование этими рабочими, многие из которых были прекрасными мастерами-оружейниками, стало его звездным часом. Викторин Михайлович нашел с ними общий язык, и они ему поверили безоглядно, что не подведет их, в пустую трату не даст и из самого пекла вытянет. И не было во всей Белой армии лучше солдат, чем у него, хоть и видом воинским не выделялись, и под красным знаменем воевали, и к друг другу обращались не по уставу, говоря «товарищ». Это сильно коробило большинство генералов, некоторые даже предлагали распустить «ижей» – у них в голове не укладывалось, как можно воевать с коммунистической символикой и за Советы, против тех самых большевиков и их советской власти. И вот сейчас, после разговора с главкомом, его словно обухом шарахнули – оказывается, сражаться за советскую власть надо и нужно, но чтобы эта самая власть была без коммунистов и прочих левых отщепенцев, а воистину народной. Его ижевцы и воткинцы, их собратья с другого восставшего против большевиков завода, приказ главнокомандующего восприняли с воодушевлением – наконец-то белые генералы через полтора года войны приняли завоевания революции, когда люди не станут делиться на господ и прочих, кто на первых работает. Ведь нет и уже не будет прежней императорской державы, а есть рожденная в муках, щедро окропленная кровью новая Россия, угадать облик которой еще нельзя, но ясно одно – страна станет совсем другой, а какой – так это зависит от них самих, от победы или поражения. О последнем не помышляли, не для того шли в бой умирать, и победы коммунистов не желали категорически. Ведь красная агитация расписывала чуть ли не рай земной, что наступит после их победы, а на деле познакомила народ с террором, единовластием большевиков с их диктатурой, «военным коммунизмом» и продразверсткой. – Товарищ генерал, егеря по льду Белой пошли! Неожиданное обращение не покоробило Молчанова, совсем иная интонация была в голосе полковника Ефимова. Да, все правильно – они все, от него, генерала, до рядового рабочего, что сидел на лошади чуть лучше, чем собака на плетне, – товарищи по оружию, по славе и смерти, и нечего чураться этого слова. Наоборот, произносить как можно чаще, чтобы все пропитались единым духом воинского братства. Викторин Михайлович посмотрел вперед, пристав в стременах, – на белой глади реки, скованной льдом, выделялась длинная вереница саней, похожая на исполинскую гусеницу. Все правильно – полковник Глудкин освобождал село для ночевки арьергарда, а сам, используя несколько часов светлого времени, повел свой полк на север, к Ангаре. Егерям и двум сотням казаков предстоял намного более длинный марш – их путь к Иркутску шел через знаменитую тюрьму, Александровский централ, где, по сообщениям пленных и перебежчиков, большевики держали в заключении чуть ли не с тысячу своих противников. Вот так радетели свободы нашли надежное пристанище для своих противников. Все встало на круги своя – теперь прежние оппоненты просто поменялись местами! Иркутск, председатель Иркутского губернского Военно-революционного комитета Ширямов – Этот Благош вилял перед нами, как дешевая шлюха с Шелашниковской улицы, убеждая, что мы его тогда неправильно поняли! Белых оказалось намного больше – у них на санях вместе с тифозными больными здоровые солдаты едут! И заразы не боятся! Зверев с красным, как раскаленная печь, лицом кипел праведным возмущением, словно поставленный на нее чайник. Командующего Восточно-сибирской советской армией можно было легко понять – к Зиме был выдвинут отряд Нестерова, сам по себе достаточно сильный для нанесения поражения трехтысячной группировке боеспособных солдат 2-й колчаковской армии. Теперь выяснилось, что боеспособных колчаковцев оказалось вдвое больше, чем ожидалось, судя по чешской информации. И они, с отобранными у красных пушками и пулеметами, идут на Иркутск и через четверо суток будут уже у города. Потому собравшийся ночью в расширенном составе губернский ревком лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию, от которой очень нехорошо попахивало. Большой кровью в лицо пахнуло! – Одно то, что Каппель отказался не только вести с нами переговоры через посредничество чехов, но и выдвигать какие-либо условия, говорит о многом, – Сноскарев потер ладонью уставшие, красные от постоянного недосыпания глаза. – Он считает себя достаточно сильным, чтобы овладеть Иркутском. А в разговор вступают только те, кто не уверен в собственных силах, старается выиграть время и ввести своего врага в заблуждение. Этот генерал похож на колун, что проломит чурку и развалит ее на части. А это, товарищи, очень серьезно! – Хорошо, Андрей Лукич, твои доводы нам понятны, – Ширямов пожевал губами, словно пробуя слова на вкус. – Чехи гарантируют нейтралитет железной дороги и не позволят вести на ней бои, и это точно будет – интервентам нужно поскорее убраться и увезти нахапанное. Сохранить рельсы, мосты, станции с водокачками для них жизненно необходимо. Значит, с каппелевцами нам предстоит биться один на один. Можем ли мы, Даниил Евдокимович, отстоять Иркутск от этой напасти? И еще после того, как разгромлена Западная группа Нестерова, самые отборные наши силы – ведь там и шахтеры погибли, и коммунисты! Что скажешь? – У нас в городе двенадцать тысяч войска, 6-ю дивизию вчера удалось сформировать – их теперь у нас две. Вот только не меньше восьми тысяч сами колчаковские солдаты составляют, пусть и мобилизованные, да еще почти семь сотен бывших офицеров. Серьезно драться они с белыми не станут, при сильном нажиме побегут или лапки вздернут! С недоброй улыбкой ощерился Зверев, постукивая ладонью по столу для убедительности. Было видно, что он уже обдумал этот вопрос и выводы для себя сделал. – Хватит народу, чтобы пустить контре юшку! Но вот удержать город вряд ли – слишком много белых сюда идет, для них это последний шанс продолжить войну. Здесь и запасы всяческие на Иннокентьевской, и золотом набитые вагоны, и Колчак, их правитель. Они пойдут на штурм, терять этой сволочи нечего, а приобрести могут много. Надо побыстрее вывезти склады, взорвать их чехи не дадут! Но тут штука такая – наша 30-я дивизия из 5-й армии им сильно на хвост нажимает, а в ней бойцов как бы не больше, чем у белых и чехов, вместе взятых, раз походя их арьергарды опрокидывает. Продержаться бы недельку-другую да и воткнуть осиновый кол белякам в могилу. Вот только как? Не уверен я в полках – горланят много, а воевать ведь с отборной контрой придется! Все переглянулись – главное, что волновало членов ревкома, было сказано. Готовить город к обороне нужно, но на всякий случай эвакуировать из него придется все самое ценное, да и людей уводить, тех, кому в плен к белым попадать резона нет – расстреляют запросто, как пить дать, церемоний разводить не станут. – Партизанские дивизии прийти к нам на помощь смогут? Ширямов задал интересующий всех вопрос – в комнате моментально воцарилось молчание, взгляды собравшихся большевиков скрестились на командующем ВССА. Тот только пожал плечами и мотнул головою, и было понятно, что это значило. Однако Зверев пояснил словами, обведя взглядом напряженно застывших товарищей. – Нет, не успеют, Александр Александрович, слишком далеко они. Отряды Бурлова бой собираются дать белякам, что по Ангаре идут, у Тушамского острова. Наши за их колонной следом идут, тифозных, что в селах оставляют, живьем под лед в прорубях спускают. Злы мужики на них сильно за реквизиции – в Богучанах восемь десятков утопили, в Кежме сотню – я сегодня сводку по телеграфу получил. Но и эти твари нам спуску не дают, кого из партийцев или ссыльных поймают – сразу пулю в лоб! Да, вот еще – на Большой Мамырь три дня назад небольшой белый отряд прошел от Чуны, через тайгу пробрались. Наших партизан в Братске осталось мало, так что пропустили – тех три сотни, но шесть десятков пулеметов, патронов до чертиков на санях навалено ящиками, связываться не стали. У Дворянова всего три полка из пяти осталось, он крепкие позиции перед Балаганском занял, хотя каппелевцы туда вряд ли пойдут от Зимы. Так что сил у него вполне хватит тех пулеметчиков на пути по реке остановить и заставить разоружиться. Нам их «максимки» сейчас очень нужны, враз нашу силу почти удвоят. Зверев мечтательно прищурился, словно уже получил заветные станковые пулеметы. И заговорил решительно, сомнений в голосе не было – он рубил словами, показывая тем, что все обдумал и наметил план действий, что подлежит безусловному выполнению. – Так что помощи от партизан ждать не следует, да и не нужна она нам по большому счету. Что мешает всех рабочих и железнодорожников мобилизовать да коммунистов поголовно под ружье поставить? Вот пятнадцать тысяч народу и наберем, побольше будет, чем белых дохляков. Обывателей на берег Ангары выгоним, пусть укрепления строят, пулеметы на колокольнях и крышах установим – по ангарскому льду самое дело стрелять, все открыто, видно, спрятаться негде. А патронов у нас навалом, на всю белую сволочь с запасом хватит! Да, вот еще – позиции на дальних подходах занять нужно с артиллерией, вот так и задержим каппелевцев. Занять Усть-Куду, Олонки и деревню Пономарево стоит – не пустить их на Московский тракт, пусть по «железке» до Иркутска топают и через Ангару на приступ идут. Если потреплем их там хорошенько, может, на штурм города и не решатся идти?! Чита, главнокомандующий войсками Российской Восточной окраины генерал-лейтенант Семенов – Неисповедимы ЕГО пути! Григорий Михайлович истово перекрестился на икону, настолько было велико его потрясение, вызвавшее бурный прилив сил. Запоздавшее известие о смерти главнокомандующего восточным фронтом генерал-лейтенанта Каппеля на деле оказалось весьма вовремя полученным, он не успел о том оповестить своим приказом войска и население. Информацию о чудесном выздоровлении главкома только что передал капитан Судзияма, представленный к его штабу офицером связи от японского командования. Японцам удалось перехватить все сообщения чехов и даже, судя по всему, дешифровать их секретные депеши. – Что, суки чешские, огреблись по самую задницу?! Жив русский дух, жив, и ЧУДО случилось потому! Атаман в радостном возбуждении потер руки, гоголем пройдясь по кабинету. Воскресший главком немедленно и бесцеремонно загнул славянских «союзников» в интересную позу, как на старинных японских гравюрах о прелестях плотской любви, которые он перед войной с германцами рассматривал – случайно в руки попались, когда отряд хунхузов, китайских бандитов и разбойников, на границе прищучили. Новости не просто принесли облегчение и сняли напряжение последних месяцев, они буквально вдохнули надежду, что бедствия позади, а откатившиеся от Омска остатки армий, наконец, остановились. И, судя по всему, собираются дать красным серьезное сражение, а не откатываться к Байкалу, спасая жизни, потому что потеряли боевой дух и волю к победе. – Что-то здесь не так, – задумчиво пробормотал атаман, подойдя к повешенной на стене карте, посередине которой расплылось узкой синей лентой отображение «священного моря». Одного взгляда хватило, чтобы понять несообразность происходящего. На это также указывало несколько строчек, на которые Григорий Михайлович сразу обратил внимание. Даже ему, окончившему лишь обычное военное училище, пусть и казачье, и даже не помышлявшему поступить в Академию Генерального штаба, стала видна бросающаяся в глаза ошибка главнокомандующего – распыление и без того малочисленных войск сразу по двум направлениям. Ведь после победы под Зимою, опрокинув и уничтожив выставленный красными заслон, главком повел на Иркутск свою армию не целиком, а оставил на той же станции сильный арьергард, никак не меньше авангарда по численности. Пусть белые полны решимости драться, но шесть тысяч не остановят втрое большего противника, преследующего по пятам. А главные силы в 7–8 тысяч бойцов будут штурмовать Иркутск, в котором врага чуть ли не вдвое больше. Что это? Неправильно информировал Сыровы или непонятный замысел самого главнокомандующего, которого он постигнуть пока не в состоянии. Но такой опытный генерал, как Каппель, не мог допустить столь бросающуюся в глаза ошибку, слишком он талантлив, чтобы распылить свои силы без какого-то расчета. Но какого? Вопрос, заданный самому себе, так и повис в воздухе – Семенов переключил свои мысли на иное – признает его Владимир Оскарович как главнокомандующего войсками Российской Восточной окраины? В участи адмирала Колчака атаман не сомневался – по суду ли, без суда, но большевики его казнят, как только белые подойдут к городу, если уже, как они сами любят выражаться, «не отправили его в Могилевскую губернию, в штаб генерала Духонина». Оставлять в живых Верховного правителя России, способного объединить против большевиков все силы под своим руководством, совершенно немыслимо для комиссаров. Такую ошибку они никогда не сделают, и отбить адмирала не получится, слишком важна для красных его смерть. – Но ведь казнь Колчака не оставит нас без знамени, – Семенов даже охнул от ошеломившей его мысли. – Чего же лучше – вот он, главнокомандующий генерал-лейтенант Каппель. Чем не знамя для нас после всего произошедшего?! Если возьмет Иркутск и золотой запас отобьет у большевиков, то наши шансы станут высоки как никогда. Так-так… Атаман в задумчивости зашагал по кабинету из угла в угол, напряженно размышляя. Он прикинул и так, и эдак – по всему выходило, что нужно усмирить собственные амбиции, ведь воскресший генерал-лейтенант Каппель – главнокомандующий армиями Восточного фронта, пусть из них на пару нормальных дивизий солдат не наберешь. У него самого «армия» куда меньше по численности, и без поддержки каппелевцев Забайкалье никак не удержать. А двух главнокомандующих в такой ситуации быть не может по определению. Так что лучше самому встать под начало Владимира Оскаровича добровольно – у того авторитет гораздо весомее, и генеральскую фронду, возникни такая, подавит. А вот у него самого такого не выйдет – не тот у него вес, чтоб в такой ситуации кочевряжиться. Но как ему сообщить генерал-лейтенанту Каппелю о своем решении, если чехи телеграф в своих руках прочно держат? – Ваше превосходительство, – вошедший адъютант имел обрадованный вид, потеряв свою обычную невозмутимость. – Срочная телеграмма из Сретенска! Красные партизаны прекратили штурм города и в полном замешательстве уходят в тайгу. Достоверно установлено и перепроверено – сегодня был убит их командующий Шилкинского фронта «товарищ» Погодаев. Наши казаки их преследуют, приводя в еще больший беспорядок. Руководства боем со стороны большевиков практически нет! – Отлично! Немедленно подготовьте приказ доблестным защитникам города! Всех отличившихся представить к наградам незамедлительно! Оповестить о победе через газеты население! Атаман Семенов снова испытал в своей душе приступ ликования, наконец капризная фортуна снова стала улыбаться белому движению. И понял: это судьба, он принял правильное решение добровольно подчиниться восставшему из мертвых главнокомандующему. – Мне срочно нужна телеграфная связь с генералом Каппелем! Просто необходима! Поговорите с капитаном Судзиямой, может, японцы нам помогут?! Проклятые чехи! Зима, командующий Нижнеудинской группой генерал-лейтенант Сахаров – Ну вы и хитрец, Владимир Оскарович, такое удумать никто из нас не в состоянии! И полностью правы, отмечая, что подобное лечится только подобным! Сейчас мозги у всех сибирских крестьян в полный разнос пойдут! Макиавелли, право слово, а слог и стиль каковы? Ведь собственноручно писал, кто бы мог подумать?! В голосе генерала Сахарова слышалось не только полное одобрение, но едва скрываемое восхищение. А ведь еще вчера он воспринял приказ и обращение главнокомандующего Восточным фронтом к войскам и народу чуть ли не в штыки. Кипы листовок были срочно отпечатаны в бывшей чешской походной типографии, что занимала целый вагон. Вот его и еще одну теплушку, заполненную рулонами газетной бумаги, и реквизировали у «союзников» первым делом. Те даже не сильно возмущались, лишь хмуро поглядывая на русских и передавая им ценное оборудование, конфискованное раньше в уральском городке и поставленное на «колеса» предприимчивыми интервентами. Теперь «братушки» впервые испытали на собственной шкуре известный большевицкий лозунг «экспроприируй экспроприаторов», или, проще говоря, «грабь награбленное». Вячеслав Константинович покосился на листок бумаги, где сам вывел слова, выстроив их в длинную цепочку – «совдеп – совет, совещание, собрание, соборность». Ему, как в армии считали многие офицеры, самому «махровому монархисту», раньше претила сама мысль о подобном, о чем он четко и недвусмысленно сказал вчера главкому. И демонстративно подал рапорт об отставке, который генерал Каппель тут же порвал прямо на его глазах. И со странной улыбкой, с блестящими от внутреннего света глазами приказал подумать над сущностью и глубинным смыслом нескольких слов, которые тут же четко произнес. Добрую половину нынешней ночи Сахаров изнурял свой мозг – ему, окончившему кадетский корпус, а не гимназию, пришлось долго упражняться в лингвистике. День прошел нескончаемой чередой неотложных дел, которым, казалось, нет конца и края, и лишь к вечеру он, сильно уставший, снова уселся за дощатый стол. И тут словно теплой пенной водою смыло наваждение, будто грязную пленку, и Сахаров понял, о чем им, заслуженным генералам, втолковывал главком. А ведь это сразу же было ухвачено солдатами и многими офицерами военного времени, что не были пропитаны определенным духом кастовости императорских военных училищ с их крепкой подготовкой по триединой формуле, глубоко вбитой в подсознание каждого юнкера: «За веру, царя и Отечество!» Ведь большевики ратовали за «совдепы» из «рабочих, крестьянских и солдатских депутатов», но в которых оказывались только коммунисты со своими приспешниками да в малом числе всякие эсеры с меньшевиками, что готовы были под них стелиться, как дешевые «этуали». Для собравшейся публики их собственные умозрительные идеи и теории были дороже России, которую они были готовы превратить в жертву своих социальных экспериментов, чудовищных по сути. А тут «народные советы» без всякой политической окраски, а чуть ли не по сословному признаку, призыв к совместному, то есть «соборному» управлению. – Да за такую народную советскую власть я сам готов воевать, – пробормотал генерал задумчиво – идея нравилась ему все больше и больше. Он вспомнил, что в русском языке есть омонимы, слова, одинаковые по звучанию, но разные по смыслу. И стоит ли их из-за частого употребления большевиками отвергать с ходу? Ведь идея «народной советской власти» уже привлекла в их ряды несколько сотен местных крестьян из старожилов, домовитых и крепких хозяев, которым большевики нужны не больше, чем сорняки в огородах. Баламутят народ и партизанят пришлые новоселы, которые плохо жили за Уралом и сюда отправились при Столыпине в поисках лучшей доли. Они и в «совдепы» потому пошли, что отобрать добро намного легче, чем собственным потом и трудами свое хозяйство поднимать. Все правильно – мужики привыкли отвергать за революционное лихолетье любую власть, а белую еще и плохо понимали, слишком было засорено «левой общественностью» управление. Вот за это и пришлось заплатить войскам Ледяным походом, что чуть к исходу их из России не привел. Большая благодарность главкому, что всех в чувство привел, и не только армию, но и население к порядку приучать стал. Вовремя сделал, еще ничего не упущено! И ведь, в конечном итоге, триста лет назад тоже Смута была, ничуть не лучше, чем нынешняя. И ведь через «совет» и «соборность» к ее окончанию пришли, выбрав царем Михаила Романова… Зима, бывший командующий Западной группой ВССА Нестеров – Так именно за эту власть мы и ратовали, – потрясенно произнес бывший офицер, дослужившийся до чина штабс-капитана при Колчаке и бывший командующий Западной группой Восточно-сибирской советской армии Нестеров, схваченный чехами после злосчастного зиминского боя и предательски переданный белым вместе с тысячью других красноармейцев. Он считал, что его предадут казни, но бывших офицеров и солдат колчаковской армии тут же отделили от шахтеров и партизан и перевели в свободный пакгауз, впопыхах переоборудованный под казарму для пленных, которых после коротких допросов разбросали группами по стрелковым полкам сибирских бригад, как здешних уроженцев. Позже добавили большую часть плененных партизан, также мобилизовав их в армию. А вот настоящих коммунистов и поддерживающих их власть шахтеров ждала незавидная участь – некоторых сразу расстреляли, остальных взяли в заложники под крепкую охрану, пригрозив, что «пустят в расход» при первом же неповиновении. Насчет их участи Нестеров, уже зная замыслы иркутского ревкома, не сомневался – Ширямов и другие плевать хотели на своих попавших в плен и казнят Колчака, сколько бы белые ни взяли в плен «товарищей». Вчерашние красные, бывшие еще совсем недавно позавчерашними белыми и теперь вернувшиеся обратно, образно говоря, под старые знамена, так же, как и бывшие партизаны, среди которых было много степенных бородатых мужиков, встретили свою новую «старую» участь спокойно, без надрыва. Не «шлепнули» сгоряча – хорошо, хотят, чтобы служили, – будем исправно тянуть лямку до первого удобного случая. А там либо восстание устроим, либо дезертируем и обратно в красные цвета перекрасимся. Но прочитанное ныне воззвание с приказом всколыхнуло всю солдатскую массу, взяло за самое сокровенное в душе. – Так что же это происходит? Нестеров держал в руке листок с воззванием генерал-лейтенанта Каппеля, задав самому себе интригующий всех вопрос. Повсеместно утверждается власть «народных советов», от сел до городов – то есть вводится широкое самоуправление. Налоги с разоренных войной хозяйств брать не будут три года, да еще вернут и полностью выплатят пособие новоселам и за «потерю кормильцев», тех, кто погиб на войне с германцами или против красных. Пустому обещанию не поверили бы – но вереницы саней, пришедшие во многие селения, и то добро, которое вместо денег попало в крестьянские хозяйства, расположило селян к новой власти. И в ротах в большом числе стали появляться явившиеся по мобилизации добровольно мужики. И стало ясно всем бывшим красным – эти церемониться не будут, если заподозрят в измене или трусости, моментально убьют.