Первой пошла Уля. Девушка надела на плечи свою небольшую котомку, перекинула через спину винтовку, ступила на ствол. Сделала первый шаг, проверяя прочность сцепления ноги и дерева, покрутила ногой, недовольно покачала головой. Нет, так не годится. Вдруг присела, сняла с себя обувь, пошла босиком. Так надёжнее. Голая ступня и кора кедра лучше выдерживают зацепление, меньше вероятности поскользнуться и упасть в бушующий поток. А ручей как будто того и ждёт. Мутный поток бесится, ревёт, мечется. Бросает холодные брызги в лицо идущего человека, пугает грохотом, кружит голову скоростью. Стоит только засмотреться на воду, и можно потерять равновесие. Но Уля знает, что смотреть на воду нельзя. Она смотрит себе под ноги, на ствол кедра, на противоположный берег, на заросли тальниковых кустов, поэтому идет уверенно. Двухвековой исполин упал совсем недавно, может быть, в прошлом году летом или осенью. Шероховатая кора ещё не успела отопреть, подгнить. В общем-то, переправа получилась очень даже неплохая. Вот только несколько коротких, острых сучьев посередине ствола угрожающе торчат смертоносными пиками. Это вина Агафона. Надо бы их срубить под корень, но не возвращаться же назад? Впрочем, всё было неплохо. Двадцатиметровое расстояние девушка прошла быстро, без задержки. За ней перешёл Миша, снял со спины потку с грузом, улыбнулся: — Так-то будет лучше, ночевать будем на сухом месте. Третьим пришёл Агафон, за ним, с котелками в руках Костя. Все вместе стали думать о дальнейших действиях. Решил Агафон, а все остальные молча согласились. — Вы с Костей, — обратился он к девушке, — разводите костёр. А мы, — кивнул головой на Мишу, — без вас груз перетащим. Все стали выполнять свои обязанности. Уля взяла котелок и чайник, пошла за водой. Костя принялся ломать сухие сучки для костра. Агафон и Миша пошли назад, на левый берег ручья, за котомками. Живо вспыхнуло пламя. Над огнём зависла, заплакала холодными слезами закопчённая посуда с водой. Неподалёку от стойбища Костя тюкал топором по сухой ёлке. Уля разбирала котомку с продуктами. В очередной раз перешёл Миша, принёс ещё одну потку, живо спросил: — Скоро чай? Есть хочется! Уля кивнула головой: — Закипает. Тот, ничего не говоря, пошёл назад, уже более проворно перебежал по кедру на левый берег ручья и, жестикулируя руками, о чём-то заговорил с Агафоном. Больше Уля не смотрела на них, увлеклась приготовлением пищи. Испуганно вздрогнула только тогда, когда к ней вдруг подбежал Костя и, отчаянно показывая куда-то за спину, со страшным лицом старался перекричать грохот ручья. Она повернулась и не сразу поняла, что происходит. Посередине кедра, на острых сучках лицом вниз, под тяжелой, объёмистой поткой лежал Миша. Он ещё махал руками, пытался встать, оторваться от дерева, приподнимал голову и бесполезно подтягивал ноги. К нему торопился Агафон. Уля бросилась на помощь, быстро добежала до переправы, побежала по стволу. Всё внимание под ноги, не дай бог упасть самой. Когда приблизилась к Мише, краем глаза заметила, как Агафон торопливо прятал в ножны нож, возможно, что-то резал или доставал для того, чтобы перерезать лямки потки. Она не придала этому никакого значения. В эту минуту было не до того. Миша ещё был жив. Он импульсивно поднимал голову, смотрел на Улю страшными, испуганными глазами, хрипел, харкал кровью. Кровь! Её было много. Её никогда девушка не видела столько крови. Даже не могла себе представить, что её так много в человеке. Она всюду: на охристом стволе кедра, на руках раненого Миши, на его лице, на одежде, стекала из груди небольшим ручейком и окрашивала в бурый цвет бушующий поток ручья. И это было страшно. Агафон сорвал с его спины котомку, отставил назад, попытался поднять Мишу. Тот глухо, с каким-то булькающим надрывом застонал от боли, конвульсивно дёрнул руками. Уля помогала Агафону, как могла. Вместе они сорвали парня с острого сучка, освободив рваную рану на его груди. Молча потащили его волоком по стволу на берег. Торопились, как могли. А когда достигли спасительного берега, Михаил был мёртв. Охотники пришли ближе к вечеру. Довольные, счастливые, с добычей. У всех троих за плечами небольшие котомки с мясом. Как узнали о трагедии — перевернулся мир. Загбой изменился в лице. Сергей скорбно опустил голову. Залихватов опустился перед Мишей на колени: в экспедициях с другом он ходил шесть лет. Уля плакала, не скрывая слёз. Она впервые в своей жизни так близко видела смерть человека. Костя который раз ходил по стволу кедра, ещё и ещё раз основательно, более точно оценивая случившееся. Агафон сухо, немногословно отвечал на вопросы. Он единственный, кто видел, как всё произошло. Миша нёс третью потку с грузом, поскользнулся и упал грудью на острый сучок. Трагический случай. Все понимают, но осуждающе смотрят на Агафона: почему не обрубил сучья под корень, у самого ствола? Тот холодно пожимает плечами: простите, недоглядел… Хоронили Мишу на следующий день, в обед. Немного ниже, под огромным, трёхсотлетним кедром вырыли неглубокую могилу. Накололи из кедра досок, уложили тело, опустили домовину в яму, сверху придавили большими камнями, завалили землёй, обложили дёрном. К кедру прибили крест. Чуть ниже Сергей сделал большую затесь. Залихватов выжег калёным прутком надпись: «Некрасов Михаил Фёдорович. 1872–1904 гг. Спи, друг, спокойно. Мы тебя никогда не забудем. Сибирская экспедиция». Три раза выстрелили из ружья. За обедом выпили по сто граммов неразведённого спирта. После поминальной трапезы завьючили оленей и пошли вперёд, к намеченной цели. Вечером у костра после ужина в своей полевой тетради Залихватов сделал очередную запись: «Мая 25, года 1904. При подходе к гольцу Кучум при трагическом стечении обстоятельств при переправе через Безымянный ключ погиб горнорабочий сибирской экспедиции Некрасов Михаил Фёдорович. Ситуация тщательно расследована. Случайное падение на острый сук кедра грудью, в результате чего пробита грудная клетка и разорвано сердце. Виноватых нет». Встреча под гольцом Под перевалом увидели след человека — старый, расплавленный солнечными лучами, на плешине снега. Загбой внимательно изучал его, прикидывал направление, цель, время. После некоторого раздумья однозначно бросил: — Кочует кто-то, вчера утром хоти. Отин, без собак, не знаю, кто. Тальше пойтём, гляти бутем… — И тронул учага вперёд, по знакомой тропе. За ними устало потянулся весь караван. А след ведёт в том направении, куда идут они. Вышли из распадка на прилавок — и человек идёт туда. До зимовья под Кучумом не больше километра, и уверенная поступь — туда. Значит, встречи с охотником не миновать. — Свои или чужие? — с волнением спросил Залихватов. — Увидим скоро, — загадочно ответил эвенк. — Может, послать кого вперёд, посмотреть. А то лучше обойти стороной. — Зачем стараной? Тут плохой человек нет. Сейчас, отнако, весна. Плахой человек тайга летом хоти, жёлтые камни искать. Или осенью. И с каторга плахой человек рано летом беги. А сейчас снег кругом. Кушать нет, только помирай. Нет, отнако, там кто-то знакомый. Чужих нет. Пойтём на зимовье, — убеждённо сделал свой вывод Загбой и смело последовал дальше. Но Николай Иванович распорядился по-своему. Он повернулся к товарищам, приказал приготовить ружья. Так, на всякий случай. Сколько в тайге от зряшного человека людей погибло, «знает только один Бог да Яшка. И не вышла бы промашка». Впереди тот ложок, в котором стоит старая, утлая изба, в которой прошлой зимой располагалась их поисковая экспедиция, откуда Загбой с сыном и Залихватовым поднимались на Кучум. Вроде как напахнуло дымом. Собаки застригли ушами, оглядываясь на людей, пошли на некотором расстоянии впереди аргиша. Перед ключиком ещё след, да не один, а целая тропа, набитая множеством человеческих ног. Кто-то ходил в гору одним местом, перетаскивая тяжёлый груз. Загбой опять остановил своего верховика, медленно прошёлся по тропе, что-то рассматривая. Наклонился, что-то поднял из-под ног, выпрямился, довольно заулыбался. — Эко! Тут, отнако, Калтан живёт с сыном! На кору хотили, — махнул рукой на высокий, оттаявший солнопёчныи склон. — Зверя, марала стреляй. А потом мясо носи. — Ну, ты и рассудил, — удивлённо покачал головой Николай Иванович. — Откуда ты всё знаешь? Следопыт обиженно посмотрел на него, покачал головой: — Эко! Не люча, а чурка с глазами. Разве непонятно? — Показал рукой на тропу: — Тут всё сказано. Вот капельки крови, так мясо капай. А тут волос сверя. Шкуру несли. Цвет рыжий, волос пустой. Значит, марал. А лючи твое, хоти тута-сюта много раз. Ичиги отинаковый. А вот, — желая подчеркнуть правильность своих слов, наклонился над чётким отпечатком следа человека, — нога внутрь гляди. Так Калтан хоти. Ступня внутрь гляди, тавно нога ломал, срослась неправильно. Калтан старый, на пятку ступай. А вот Харзыгак хоти, нога маленький, носок ичига тупой, пятка острый. Харзыгак молотой, на носок ступай. Ичиги острые. Так только Харзыгак ичиги шьёт. Непонятно? Залихватов чешет затылок: ну и Загбой, всё видит, всё в тайге знает! Рассказывает, как будто в подзорную трубу смотрит. Спорить бесполезно, лучше молчать. Только и знай, что удивляться. А следопыт торопится: — Давно Калтана не вител. Труг, отнако! Есть о чём кавари. Но перед этим решил подшутить: срубил пальмой сухой дудник, внутрь вставил палочку, сверху вырезал дырочку, заткнул пальцем торец, набрал в лёгкие побольше воздуха, взвизгнул маралом. Сам смеётся: — Пусть Калтан калава ломает: весной маралы не кричат… Встреча друзей была радостной. Калтан побежал навстречу каравану, рад гостям. Скалит белоснежные зубы: — Ох, Закпой, утивил! Слышу, зверь орёт. Тумаю, кто шутит? А тут, отнако, Загбой хоти!.. Обнял следопыта, суетится, не знает, что делать. Поочередно поздоровался со всеми за руку, тянется поцеловать Улю, бросился на грудь Агафону: — Ох, Гафон! И ты тут? За пантами пришёл? Есть, есть, отнако панты! Харзыгак тва тня назат зверя стрелял, Наталья сама варила. Кароший бык! Рога — во! — Растянул руки в сажень. — Четыре пенька! Торговать путем. — А сам уже стреляет хитрыми глазками на потки. — Спирт есть?.. Агафон усмехается в бороду: — Нальём немного. А ты нас давай мясом корми, голодные, как волки! Хакас засуетился, что-то приказал на родном языке жене. Наталья закрутилась у костра. Из юрты выскочила молоденькая девушка, тоже хакаска, стала помогать в приготовлении пищи. Агафон скосил на неё глаза: — А это кто? Калтан гордо выгнул грудь колесом: — Невестка, Айкын. Харзыгак шенился. Зимой хотили на Аскиз. Были у Хангыбаровых, там тевку сватали. Пять коней тавали, три шкуры метветя, тесять сополей, сто штук пелка. Карошая шена, рапотает пыстро. Может, скоро внуки путут. Повезло Харзыгаку… Карашо! — А сам он где? — Так пошёл на вечерю, на лизунец. Хочет ещё отного марала бить. Панты варить путем, тебе менять на товар, шить нато… — лопочет хакас, приглашая гостей к костру. Прежде всего освободили оленей от груза, отпустили кормиться. Затем уложили потки на полати под навес зимовья. И только потом присели к парящему казану с мясом. За едой начали обычный разговор, как всегда, о тайге, о погодных условиях, о дальнейших планах Калтана, о наличии пантового зверя на оттаявших лизунцах. Хакас, успевший принять две дозы спирта, пьяненько, довольно охотно отвечал, редко давая вставить в свою речь хоть кому-то слово. Когда рассказал большую часть своей жизни, не забыл поинтересоваться о цели экспедиции. Как узнал, что все идут на Кучум, почему-то вдруг испуганно округлил глаза, на некоторое время застыл с приоткрытым ртом. — Плохой место, турное. Там живёт сам хан Кучум… — наконец-то вымолвил Калтан. — Не хоти тута. Никто тута не хотит. Калтан тоже не хотит. Там — смерть! Тет мой каварил, кто тута хоти, назат никогта не прихотит… Легента есть такой, как Кучум Часки солото кидал. То сих пор тух его там. Тракон Хатовей ему слушит. Кто нарушит покой, навсегта останется служить злому хану… — Ну, эту байку мы знаем, — перебил его Залихватов. — В прошлом году там у нас погибла экспедиция, двадцать три человека. — И вкратце рассказал хакасу о случившемся под гольцом. Тот с почерневшим лицом молча выслушал рассказ. О трагедии услышал первый раз. Зимой, когда приходил на прииск с пушниной, было не до того. Несколько дней разгульной жизни у Агафона остались с редкими проблесками в хмельной памяти и тошнотворным похмельем. Даже, если бы кто-то и рассказал Калтану о случившемся, он вряд ли вспомнил. Но теперь, когда он был в здравом рассудке, подобная весть произвела неизгладимое впечатление. Он повернулся к жене, что-то проговорил на своём языке. Та проворно исчезла в юрте, но тут же вернулась, вытаскивая за собой через низкий проход медвежью шкуру. Хакас встал, принял у Натальи лохматую шубу и, сверкнув глазами, таинственно произнёс: — Вот! Все переглянулись, ещё не понимая, что он хочет сказать. Шкура да и только. Небольшой, может быть, трёхгодовалый медведь, «свежий», добытый совсем недавно, неделю или две назад. Что в этом такого? Этой весной Загбой тоже добыл медведя, но гораздо более крупного, чёрного, лохматого. А этот какой-то рыжий, с редкой шерстью. Чем удивил? Но Калтан невозмутим. Привычно пригладив свою редкую, клочковатую бородёнку крючковатыми пальцами, тихо заговорил. — Я и Харзыгак хотили зверя гляти. Женщины пыли тут. Собак нет. Он, — небрежно кивнул головой на медвежью шкуру, — пришёл ночью. Жена слушай, как хоти рятом. Рано пошла, ружьё взяла. Он там стоит, — показал рукой в недалёкую густую подсаду пихтача и ельника. — Стреляла тва раза, упила. — Эко! Утивил! — воскликнул хмельной Загбой. — Доська мой, Ченка, чуме амикана пальмой колола. Калотный был, кушать хотел. Калтан сурово посмотрел на друга, покачал головой, встал и теперь уже сам пошёл в юрту. Сидящие молча переглянулись: что хочет им ещё сказать? Может, обиделся? Но нет, Калтан не обиделся. Через минуту вернулся назад, что-то держа в руках. Когда увидели — ахнули. По кругу, из рук в руки передались изжёванный каблук от сапога, небольшой кусок человеческой челюсти с несколькими зубами, ещё какие-то кости черепа человека и редкой работы позолоченные часы в форме небольшого яйца с обрывком цепочки. — Смотрел шивот, это пыло там… — угрюмо заключил Калтан, оглядывая гостей. — Это часы Худакова… — каким-то неестественным голосом проговорил Сергей. — И каблук, может быть, от его сапога. В экспедиции сапоги носили только трое. Я, Худаков и Баринов. — Так это что значит, мы ещё здесь, а там наших товарищей медведи жрут? — сверкнул глазами Залихватов.