Через некоторое время Загбой встал, пошёл к поляне, где только что видел зверя. Очень скоро вышел на следы, стал рассматривать, оценивать, что и как было. Сделал несколько шагов, остановился: медведь-то кровит! В некоторых местах, на поступи левой ноги алые крапинки. Без всякого сомнения, зверь ранен, и совсем недавно, легко, возможно, в мякоть, мышцы ноги или в полость под левой лопаткой. Но чем и когда? Никто не стрелял. Может, просто накололся сучком? И тут вдруг вспомнил, что слышал щелчки в лагере. Костя стрелял из своего револьвера. Видно, что попал. Как они там? Что происходит на берегу озера? Может, кто-то попал в лапы разъярённого хищника? В последний раз посмотрел на гору. Где-то там лает кобель, медведь медленно уходит за бугор. Сейчас не до него. Надо смотреть, что там, на берегу озера. Загбой быстро побежал вниз, к лагерю. Торопится, в руках ружьё, дошка нараспашку, жарко. Сердце бьётся куропаткой: только бы всё было нормально, только бы все были живы!.. Первый, кого он увидел, был Залихватов. Николай сидел на корточках у дерева, разводил костёр. В кустах громко спорили Костя и Агафон. Вернее сказать, что-то доказывал Агафон, а Костя выслушивал в свой адрес упрёки. Залихватов посмотрел на Загбоя так, как будто знал, что он должен появиться здесь именно в это время — спокойно. Не сказав ничего, он продолжил подживлять огонь. Следопыт приблизился вплотную к нему, осмотревшись по сторонам, глухо спросил: — Что, отнако, случилось? Все шивы? — Люди — да. А учуга вот твоего медведь заломал, — глухо ответил Николай и указал головой туда, где кричал Агафон. — Как то?! — Не знаю, — пожал плечами Николай — Я сам только что пришёл… Загбой бросился на соседнюю полянку: действительно, за кустами лежит его Учхор. Шея прокушена сильными клыками, хребет сломан. По всей вероятности, зверь налетел на оленя так внезапно, что тот даже не успел от него убежать. На спине привязаны потки. За время отсутствия следопыта никто не пытался снять с него груз. Возможно, это и стало основной причиной гибели вьючного животного. — Почему не сняли груз? — сурово спросил Загбой у Агафона. — Дык, хотели. Да не успели. Только вы ушли, а он, на тебе, тут как тут! Вылетел из кустов, как мерин, ну и сразу оседлал… а остальные по тайге разбежались. На самом деле, всё оказалось несколько иначе, чем говорил Кулак. Костя вставил своё слово и довольно точно объяснил, что произошло в лагере во время отсутствия Загбоя и Залихватова. Костя пытался развести костёр, но так как не мог найти подходящих сухих дров, пошёл к соседней колке. А Агафона в лагере вообще не было. Вместо того чтобы разгружать оленей, Кулак стал ходить по поляне, рассматривать вещи погибших товарищей, поднимая провалившиеся палатки, а потом и совсем куда-то исчез. Как он сам говорит, ходил по нужде. Но что за нужда целых полчаса или более? Залихватов так и спросил: — Ты что, как медведь, весной из берлоги вылез? — Я что? — растерялся Агафон. — Приспичило… Как уже говорилось. Костя далеко не охотник и, может быть, даже не геолог. Развести костёр для него всегда была проблема. За всё время пути этой обязанностью занимался кто-нибудь другой, но только не он. В поисках сухих кедровых сучков Костя исходил всю округу и очень удивился — но не испугался, — когда уже увидел на мёртвом олене огромного медведя. Надо сказать, что вообще в своей жизни Костя видел зверя первый раз и, отдать должное, не пустился бежать, а наоборот, бросился на защиту поверженного учага. Здесь непонятно, что толкнуло зверя к нападению. Либо видел лёгкую добычу, либо это была очередная защита душника от посягательств соперников. А в олене медведь видел только конкурента. Был бы рядом человек, всё было бы по-другому. Большая степень вероятности, что зверь даже не показался бы на глаза людям. Но кто знает?.. Внезапное появление Кости было воспринято медведем с большим негодованием. Загбой и Николай слышали, как заорал зверь первый раз. Ещё какое-то время он пытался напугать человека. Однако Костя оказался далеко не из робкого десятка. Он подбежал к зверю на возможно близкое расстояние, около сорока метров, встал за кедр и стал стрелять в него из револьвера. А что делать, если ружье у Агафона? Таких действий от человека медведь никак не ожидал. Он не хотел бросать убитого Учхора и в то же время не нападал на человека. Загбой объясняет это тем, что зверь был сыт. А свинцовые пули какое-то время воспринимал спокойно. Что для такого огромного зверя свинцовая пулька калибра 7,62? Загбой говорил, что из этого пистолета только по рябчикам стрелять, и то в упор. И не согласиться с этим мнением нельзя, потому что револьвер рассчитан не для охоты, а для поражения человека с расстояния в двадцать метров. Однако то, что Костя всё это знал и не побоялся броситься со зверем в поединок, вызвало у всех нескрываемое уважение. На вопрос Залихватова, большой зверь или нет, Костя простенько пожал плечами, равнодушно ответил: — Медведь да медведь. Вроде большой, — показал вытянутой рукой выше своей головы. — Обычный… Я не мерил. А с чем, с кем ему мерить и сравнивать, если медведя он видел первый раз? Это и к лучшему, потому что не испугался и не потерял чувство самообладания. Загбой поинтересовался, как реагировал зверь на выстрелы. Костя призадумался, потом вдруг вспомнил: — После первого выстрела медведь закрутил головой… После второго тоже ничего особенного. Вот после третьего вскинул левую лапу, смешно замахал ею, заохал. Когда стрелял пятый раз, он сгорбился, осел, но потом опять выправился. Затем прибежал Чингар. От яростного натиска кобеля зверь побежал. Два последних патрона, что оставались в барабане, я стрелял на ходу, вдогон, опасаясь подстрелить собаку. Следопыт подкурил, долго молчал, потом наконец-то сделал свой вывод: — Отнако этот зверь хитрый, умный, карашо слышит. Мы шли сюда, — охотник показал рукой туда, откуда они пришли, — он нас далеко слышал, хотил смотреть, кто хоти. Потом не поялся учуга ловить, значит, смелый. А теперь он носит пули, — показал себе на лопатку, в грудь и в живот. — Теперь, отнако, он путет слой сопсем, караулить путет. Может человека кушай. Нато хотить месте, смотреть карашо глазами. Иначе амун! Костя искоса посмотрел на Залихватова, спросил: — Что такое амун? Тот криво усмехнулся, наклонил голову, тихо ответил: — Естественные отходы, испражнения…. Сожрет тебя медведь и по-большому сходит… Из полевой тетради Залихватова: «Мая 27 года 1904. Поднялись под голец. Обнаружили множественные останки людей погибшей экспедиции. Трупы сильно обезображены, изъедены мелкими грызунами и хищниками. Причину смерти людей пока что установить не удалось. Под гольцом живёт большой медведь, который перетащил останки погибших людей и животных в одно место, в „душник“. Константин Фёдоров стрелял в медведя, ранил. Ситуация критическая». Это была последняя запись Залихватова. Под гольцом выпал снег Чингар прибежал под вечер, уставший, мокрый и голодный. Загбой обрадовался: хоть какая-то счастливая новость. Раз кобель жив, значит, ещё не всё потеряно. Вопреки всем правилам никогда не ласкать собак, прикоснулся к загривку верного друга рукой, довольно жёстко погладил его, о чём-то негромко проговорил в ухо. Русским не понять, что сейчас творится в охотничьих душах — человека и собаки. Они не пережили столько, сколько Загбой и Чингар, и не так остро дорожат дружбой и любовью. Слишком уж много у них общего: боль, обида, радость удачи, азарт и даже смерть. Об этом знают только они, Загбой и Чигар. А другим знать и не надо. Следопыт отрезал добрый кусок оленины, дал кобелю и уже по-русски сказал: — Кушай, ты сеготня заработал. Оттыхай, а нам хоти нато, караулить зверя. Вечер, солнца не видно. Оно где-то у линии горизонта в непроглядной мгле. Серые краски сгущают сумерки, до полной темноты ещё есть время. Холодно. Жутко холодно! Руки липнут к железу, стынут, просят тепла. С запада тянет ледяной, пронизывающий ветер. Будет снег. Низкие облака утопили в своих объятиях вершины гольцов, скрыли берега озера. Полная видимость составляет около полусотни метров. И при такой дурной погоде эвенк хочет караулить раненого медведя! Идти в ночь собираются втроём: Загбой, Залихватов и Агафон. Костя останется здесь, у костра, с Чингаром. Впрочем, на таком распределении ролей эвенк не настаивал. Он просто намекнул, что на душнике надо быть троим, потому что зверь приходит на потаржнину с трёх направлений, в зависимости от погодных условий. Николай тут же вызвался идти- Агафону ничего не оставалось, как быть третьим. Собираясь, Кулак как-то неуверенно предположил, что зверь может в такую непогодь и не прийти. Однако Загбой был уверен: — Пойтёт, отнако. Ночью точно хоти. Только такой турной пакода и хоти. Он тумает, это его тобыча. Это его том, — покосился на кедровую колку. — Может, и сейчас там. То, что скоро стемнеет или пойдёт снег, следопыта не пугало совершенно. Какие могут быть причины, если амикана всё равно надо убивать и как можно быстрее? Следопыт знает хорошо, что им надо делать, просчитал свои действия на несколько шагов вперёд. Представляет что будет, если они застанут зверя там или он придёт потом, ночью, или даже под утро, как это бывает в большинстве случаев. А потому хорошо подготовился к встрече. Он сядет на восточной тропе, накроется шкурой Учхора. Это наиболее вероятное направление, по которому должен прийти зверь, сегодня ветер дует на восток. А пуганый, тем более раненый медведь будет осторожен, применит все свои уловки, чтобы не попасть под пулю в очередной раз. Он придёт из-под ветра. Свежая шкура животного притупит запах присутствия человека, амикан не будет бояться оленя. Возможно, сразу побежит к Загбою, чтобы прогнать конкурента, выдаст себя раньше. Залихватов и Агафон сядут на западной тропе на некотором расстоянии друг от друга. Если медведь выйдет на них, вдвоём добыть его будет легче. Однако это маловероятно. Эвенк уверен, что зверь выйдет на него. И он к встрече подготовится. А погода дурит. Ветер рвёт ветки сжавшихся кедров, крутит низкие снеговые облака. А вот и белые мухи разом налетели из ниоткуда. Большие, холодные, мокрые. Обрушились на тёплую талую землю, быстро запорошили молодую зелёную траву на проталинах, одели на приземистые кустарники мохнатые белые рукавицы, утопили в своих объятиях набухшие почки карликовых берёзок, забугрили комковатой массой колючие стланики. И кажется, что опять наступила зима. Весна сдала свои права взбунтовавшейся злой стуже. Вокруг стало темно, сыро, промозгло. Как в такую непогодь караулить зверя? Об этом знает только один Загбой. Приказал своим спутникам взять с собой запасные тёплые штаны, куртки, рубахи. Перед выходом из лагеря напоил Николая и Агафона горячим чаем, накормил сырой печенью оленя, чтобы не сморил сон, заставил жевать лохматые отростки маральего корня. Ещё раз проверили снаряжение: ружья патроны, ножи, топоры. Перед дорогой присели у костра, выкурили по трубочке табаку, молча, как будто проверяя друг друга перед испытанием, посмотрели в глаза каждого и молча, не оглядываясь, пошли в вечернюю темноту. Только следопыт цыкнул на заскулившего Чингара: молчи, не ходи с нами, раз сказали — жди здесь. Медведя на душнике не было. Может, ушёл от собаки за голец. Или где-то притаился, зализывая раны. Но придёт, обязательно придёт! В этом Загбой был уверен, он очень хорошо знал характер зверя. Иначе и быть не могло. Только вот когда? Через час? Глухой ночью? Или перед рассветом? Он посадил Залихватова под тремя густыми, низкорослыми кедрами, у самой тропы. Место хорошее, глухое. Ветер дует с запада. Если зверь пойдёт с этой стороны, выстрела не минует. Справа — скалистая гряда. Слева невысокий бугор с курослепом. Ход только один — по тропе между деревьев. Сзади спину будет прикрывать Агафон. Между ними расстояние около двадцати метров. Если медведь как-то учует Николая, обойдёт, подкрадётся сзади, Агафон всё равно увидит амикана. А сам он будет сидеть под плоским камнем, за большой пустотелой колодиной, защищённый от внезапного нападения со спины и боков. Лучше места для засады не найти. Сам же Загбой пошёл «к себе», через душник, к восточной тропе, по которой, по его расчётам, должен прийти медведь. Нашёл место: на невысокой гривке, под стволами деревьев присел в зарослях рододендронов. За спиной невысокая скалка. Справа внизу большая поляна. Слева каменистый четырёхметровый обрыв. Впереди тропа, по которой должен пойти зверь. Оценивающим взглядом осмотрелся, прикинул расстояние до конца поляны, до деревьев на тропе, до обрыва. Чтобы потом в темноте не ошибиться с выстрелом. Быстро развязал котомку, переоделся в тёплую, сухую одежду, под себя подстелил одну половину шкуры Учхора, второй накрылся, рядом разложил патроны, к стволу кедра на расстоянии вытянутой руки поставил пальму и притих, стал ждать. А ждать Загбой умеет! Сколько тёплых и холодных ночей следопыт провёл вот так, в ожидании появления добычи! Не замечая едливых комаров, гнус-мошку, несмотря на пронизывающий холод, духоту, дождь и предрассветный, колючий туман. На болотах, марях, молодой траве, солонцах, озёрах… Сколько было добыто лосей, маралов, медведей, знают только зарубки на щербатом прикладе ружья. Он прекрасно слышит каждый звук в ночи, будь то едва слышный вздох спящей птахи, негромкий шлепок упавшей капли или шорох придавленного мха под тяжёлой, но осторожной ногой зверя. Где-то послышится лёгкое шипение, а Загбой уже знает, что это земля выпускает на поверхность свои живительные соки. Ухнет тяжёлым стоном эхо по распадкам, а охотник «видит», как осел протаявший снег. Заунывным стоном прокатится глубокий рык, а следопыт знает, что из болотистого зыбуна вырвался ядовитый газ. И всё ему понятно, как будто неповторимым звуковым оркестром руководит он сам, а не всемогущая мать-природа. Но сегодня естественные, природные звуки забивает шипение поднебесной стихии гор. Снег и ветер. Два неразлучных друга. Два крыла смерти, от которых живому существу только одно спасение — тепло. Но где найти его человеку без костра, под отрытым небом, без движения? Впрочем, это обстоятельство Загбоя не пугает. Он привык к таким погодным условиям, привык к холоду. У него есть тёплая одежда. А если и это не поможет, тогда можно шевелить пальцами рук, ног. Как это было много раз, Амака услышит молитвы человека и пошлёт ему удачу в эту ночь. Да и всемогущий покровитель людей севера, бог Огня и Удачи Тугэт, ниспошлёт следопыту своё покровительство. Недаром сегодня вечером перед выходом на охоту Загбой обильно мазал лицо деревянного божка свежим жиром оленя, давал ему вкусить кусочки тёплой печени и согревал у костра. Он и сейчас с ним, здесь, в потке эвенка, любовно укутанный в плотную, суконную тряпочку. Как и все долгие годы, после того как отец передал сыну по наследству великий дар святости. Сколько лет Тугэту? Загбой не знает. Много, очень много. Он помнит, что с этой деревянной статуэткой ходил на охоту ещё его дед, знаменитый на всем сибирском плоскогорье следопыт Салогир. А он, в свою очередь, получил вырезанного из корня лиственницы божка от своего деда. И поэтому в большинстве случаев он, Загбой, приходил домой с добычей. Верит, что дух предков всегда находится здесь, рядом с ним. Те, кто владел, носил с собой по жизни Тугэта, будут присутствовать рядом до тех пор, пока цел образ деревянного Тугэта. А погода задурила не на шутку. Ветер крутит со всех сторон, бросает комья снега на притаившуюся тайгу, заполоняет все пеленою мрака. За короткое время завалило тропу двадцатисантиметровым покрывалом. Мохнатые снежинки быстро опускаются на землю со скоростью мёртвой птицы. Видимость ограничена до нескольких метров. Ещё совсем немного — и чёрное покрывало ночи закроет всё вокруг. Что тогда? Увидеть приближающегося зверя будет очень трудно, почти невозможно. Ситуация обостряется ещё и тем, что у Загбоя видит только один правый глаз. Приходится напрягать слух и обоняние — два единственных, верных чувства, на которые Загбой надеется больше всего. Он должен услышать и почувствовать медведя ещё до того, как тот услышит и почувствует его. А там — кто кого! В данной ситуации на крупнокалиберный штуцер надеяться не приходится, может испортить всё дело. В темноте слепая пуля не имеет глаз. Попасть в убойное место гораздо сложнее, чем всадить в грудь амикана нож. Загбой заранее обдумал план поединка, который по-своему прост, как посох. Стоит только подманить зверя на себя, а затем одним махом руки вспороть ему брюхо, выпустить кишки. А потом медведь разорвёт сам себя. Подобный приём охоты Загбой уже применял, и не раз. Всё дело в том, что в противоположность своей гигантской силе, ловкости, жестокости и коварству медведь несколько самонадеян, никогда не пускает в ход зубы, а сначала разрывает свою жертву когтями или убивает лапой. В первую очередь, нападая на человека, он старается выбить из рук охотника ружьё, нож, пальму, рогатину, так как понимает, что всё, что находится в руках противника, служит оружием против него, а уж потом пускает в ход мощные лапы. Кроме того, это знают все медвежатники и доказано на практике, следует учитывать факт: если человек противоборствует зверю стоя, с оружием, тот всегда нападает злобнее, яростнее, стремительнее, огромными прыжками налетая на жертву и сбивая его с ног. Но если медведь видит перед собой поверженную добычу, раненого сохатого или лежащего человека, то становится не так быстр в движениях, менее агрессивен, наседает на беззащитную жертву безбоязненно, полностью надеясь на своё превосходство, не пускает в ход когти и клыки. Вот этим-то и пользуются смелые и отважные медвежатники. Для этого и надо-то всего лишь просто упасть на спину перед атакующим зверем. А там дело ловкости, умения, проворства рук и тела. За несколько мгновений надо успеть располосовать ножом зверю брюхо и вовремя выскочить из-под него в сторону. Если всё пойдёт удачно — зверь набрасывается на свои внутренности, начинает их рвать, в результате чего убивает сам себя. Всё понятно, хотя и жестоко. Но выбирать не приходится, когда твоя жизнь в опасности. Здесь или ты, или он! Хочешь жить — умей вертеться. Старая пословица, без всякого сомнения, имеет корни в далёком прошлом, когда люди вступали в единоборство со зверем один на один с ножом, пальмой, рогатиной. Для этого и надо-то всего немного храбрости, смелости и ловкости. Остаётся заставить амикана броситься на себя. Но это ещё проще. Загбой хорошо знает язык животных. Крикнуть раненым тугуткой — оленёнком — для него не составит труда. А зверь любит молочное мясо новорождённых оленят, прибежит на зов с такой скоростью, что порой у охотника не хватает времени выхватить из ножен нож. Вот только бы вовремя услышать шаги зверя. Различить осторожную поступь мешает равномерный шум падающего мокрого снега, который, прилепившись на ветви деревьев, выжимает из себя большие капли воды. А те тяжело шлёпают на землю. И, кажется, что в этом хаосе сжимается человеческая душа, хочется оказаться в сухом, тёплом месте, пусть даже у костра. Но нельзя. Загбой должен быть здесь. От этого зависит дальнейшая судьба членов экспедиции — судьба его товарищей и его самого. Прошёл час или больше. Но Загбой не понимает времени. Он следит за изменением времени суток так: деревья потемнели — значит, идёт ночь, пора располагаться на отдых; крикнул ворон, полетел в займище — раскатывай спальник; или капнула вечерняя росинка — закрывай глаза, спи. И ещё очень много примет, которые известны не только ему, но и всем людям тайги. Вот сейчас перед сном последний раз перекликнулись дыргивки. Где-то там, под гольцом, прощально крикнул куропат. А на восточном перевале перед началом охоты коротко гукнул филин. Всё. Наступил перелом: закончился беспокойный вечер, наступила ночь. Самое тяжёлое время суток, в котором уздами судьбы правит смерть. Прячься, добыча, проворный хищник вышел на промысел! Стоит только замешкаться, прослушать осторожное предупреждение, и острые когти сомкнутся на твоей шее. Зоркие глаза не увидят красок праздного утра. А подобное предупреждение уже было. Один раз там, за спиной следопыта, где сидели в засаде Залихватов и Агафон. Вернее сказать, это был настоящий переполох, в котором главенствующую роль заполошного хора исполняли всё те же дыргивки, дрозды. Вполне возможно, что они что-то услышали или увидели. Их тревожный крик довольно долго пугал округу. Голоса взволнованных птиц говорили охотнику о присутствии какого-то зверя или человека сзади, где в скраде сидели его товарищи. Загбой уже хотел бежать на помощь, но вспомнил, как сам наказывал Николаю и Агафону, что покидать свои места можно только после выстрела. Но выстрела не было. Значит, с ними пока что всё нормально. Возможно, просто птицы испугались шума упавшей кухты или треска надломившейся под тяжестью сырого снега сушины. Так бывает, когда беспокойные птицы вдруг испугаются неожиданного шороха пробежавшего соболя, росомахи или пуханья упавшей кухты. И опять тишина. Лишь негромкий шелест падающего снега. Он уже не тает, а замерзает от холода, превращаясь в колючую, колкую вату, рассыпанную злым Кучумом на тёплую землю. Кажется, что дух гор просит покровительства и спасения у зимы от людей, и та помогает ему. А снежный покров всё больше и больше. Он растёт на глазах. Загбой воткнул перед собой, на открытом месте, палочку высотою с ладонь. Она очень быстро утонула под зимним покрывалом. Поставил другую, в две ладони, и опять тот же результат. Третья равнялась длине лучевой кости, от локтя до кончика пальцев. И теперь к темноте от неё осталась только треть высоты. А это равнялось высоте ножа. Если снег будет валить с таким же постоянством, то к утру покров достигнет более полуметра. Это впечатляет, но только не Загбоя. Он привык, как таёжный ручей привыкает к камням. Охотник знает, что всё временно, за плохой погодой всегда светит солнце. Да и не время ему думать о превратностях и каверзах погоды. Где-то тут, рядом, может быть, вон там, за поляной, должен быть медведь. И тогда какие могут быть рассуждения о каком-то снеге, если в его лицо дышит смерть? Но зверь не идёт. Он как будто чувствует, что его ожидает, видел, слышал, что на душник пришли охотники, готовые снять с него шкуру. А что, если пули, выпущенные из револьвера Кости, принесли ему смерть? Нет. Загбой видел амикана, как он отмахивался от Чингара, как шёл в гору, какой у него был след. Медведь ранен, но слабо. Пули пробили мышцы, мякоть тела. Это не смертельно, но опасно. Раненый зверь — страшный зверь. Он не боится ни дыма, ни огня, ни выстрелов, ни, кажется, самого духа. Тунгусы говорят, что в такие минуты в плоть амикана воплощается сам Харги. И Загбой согласен. Прошёл час, второй, третий… Для Загбоя время делится на периоды. За годы охоты научился делить ожидание на какие-то определённые отрезки, ограничивающиеся внутренним будильником, как будто кто-то второй, невидимый, живущий в нём, Загбое, подаёт импульсивный толчок, знак: «оглянись, посмотри вокруг, всё ли в порядке?» И следопыт вздрагивает, напрягает слух, осторожно втягивает носом воздух, успокаивается: «Да, всё так же, как есть». Вокруг глубокая ночь. Ещё несколько отрезков времени, и начнётся рассвет. Самое время, час пик, когда должен прийти зверь, и надо быть предельно внимательным. Всё так же идёт снег, но уже тише. Ветер стих. Лёгкое течение воздуха морозцем дышит в лицо. Верный признак — к хорошей погоде. Завтра, уже сегодня, будет солнечный, спокойный день. Это радует. Значит, можно будет здраво оценить обстановку под гольцом и даже найти причину гибели людей. Вот только бы разобраться с медведем. Но где он? Неужели ночь скрада пройдёт впустую? Но чу! Мягко, едва различимо подрагивает под Загбоем земля. Следопыт затаил дыхание, сковал каждый мускул своего тела и, кажется, приостановил биение сердца. Так и есть. Кто-то идёт. Кто, если не он? Непонятно, где происходит движение: впереди, сбоку или сзади. Потянул носом воздух, едва различил слабый запах псины. Так и есть, зверь здесь, где-то рядом. Тут же услышал мягкие шаги. Стоп, всё затихло. Зверь остановился, тоже слушает ночь. Загбой весь — пружина капкана. Стоит только сработать собачке, и молниеносно щёлкнут дуги. В руках — нагретый горячими ладонями металл штуцера. Курки взведены давно. Только бы увидеть силуэт! Только бы понять, в какой стороне от него оцепеневший медведь… Секунды кажутся вечностью. Всё решает каждое мгновение, любое неверное движение дрогнувшего пальца. Эвенк медленно тянет воздух носом, чувствует присутствие амикана. Запах псины острее. Оказывается, зверь ближе, чем он думал. Метрах в десяти или даже в пяти. Кажется, услышал, как шевелится волос на шкуре. А затем равномерный, нарастающий свист: медведь тянет в себя воздух, выискивая посторонний запах. Да вот же он, прямо перед Загбоем, в трёх шагах от охотника на тропе! И тут же в лицо пыхнуло смрадом. Зверь учуял человека, резко фыркнул, рявкнул и, круто, в одно мгновение развернувшись, бросился бежать. Загбой вскинул ружьё, хотел выстрелить в угон, да где там! Ночь, темно, в двух шагах ничего не видно. Даже ближние стволы деревьев не различить. Куда стрелять и зачем? А медведь пошёл вмах, стремительно, быстро. Щёлкают сухие сучки под напором грузного тела, рвётся подсада от мощных рывков когтей, да тайга гудит от испуганного рёва могучего хозяина. Дрожит воздух, подрагивает земля, с деревьев падает комковатая кухта. Отскочил зверь на сотню метров, остановился, выражая своё недовольство и страх перед человеком, глухо, заунывно зарычал. Мечет, рвёт вокруг себя мелкие деревца, кору кедров. Загбой запоздало мякнул тугуткой, да где там! Медведю и так всё понятно, не глупый, что в засаде сидел смертельный враг. Теперь не подойдёт, хоть закричись. Следопыт удручённо чертыхнулся: «Как так? Стар, видно, стал, не услышал, не почувствовал, как зверь подошёл нос к носу». В то же время уважительно удивляется, что имеет дело с таким осторожным и умным амиканом: ходит как тень, под пулю не лезет, знает, что это такое. Как подманить зверя под выстрел? Теперь он будет в десять раз осторожнее, понял, что человек ищет с ним встречи. Но делать нечего, что было, того не вернуть. Жди теперь, что выкинет этот громила. Может просто ходить вокруг или сам скараулит, налетит как молния, задавит, слово сказать не успеешь. Но уйти — нет, не уйдёт от душника. Зверь никогда не бросит лакомого куска, попробовав его один раз. В лучшем случае, будет наведываться ночью, но так, что и не услышишь. Десять раз проверит, придёт в темень, ночью, но себя не покажет. Рычал медведь недолго. Потом вдруг разом всё стихло, наступила тишина. Впечатление такое, что ничего не было. Но Загбой знает, что сейчас амикан осторожно обходит кедровую колку вокруг, ловит малейший запах человека, проверяет слабые места. Насторожилась тайга. Только едва слышно лепятся редкие снежинки: чуть посветлело небо, близок рассвет. Чёрными стволами обозначились ближние деревья, снег стал серым. Загбой весь внимание. Напрягает слух до звона в ушах. Осторожно втягивает в себя воздух, стараясь уловить хоть малейший запах своего врага. Но лёгкое атмосферное течение плывёт от охотника. А это значит, что все преимущества на стороне зверя. Возможно, он сейчас прекрасно чувствует его и не выдаёт своё присутствие. Но нет, вон тоненько пискнула ранняя пташка, за ней тревожно заорал дыргивка, дрозд. Медведь уже прошёл полукруг, около сотни метров, и теперь находится сзади, рядом с Николаем и Агафоном. Может быть, выйдет к ним под выстрел? Следопыт с нетерпением ждёт минуту, другую, третью. И вдруг: фух, фух, фух! Опять треск сучьев, недовольное ворчание и бегство. Зверь почувствовал людей, пошёл на уход, не таясь, с шумом. Теперь уже надёжно — не подойдёт. Понял, что везде засада, его караулят, и в этот час на душнике ему делать нечего. Всё дальше и дальше недовольное ворчание. Всё слабее шум тяжёлых шагов, реже треск ломаемых сучьев. Ещё несколько секунд — и всё стихло. Ушёл зверь куда-то на дневную лёжку. Но не отступил, придёт, дождётся момента, когда в кедровой колке никого не будет. И начнёт перетаскивать трупы людей и лошадей подальше, в другое, более укромное место. Таков уж характер зверя. Так было всегда. Так будет и в этот раз. Загбой встал, собрал свои вещи, осторожно пошёл по тропе назад, к товарищам. Заранее заговорил, крикнул: — Не стреляй, это я ходи… Ему откликнулся Агафон, встревоженно позвал: