Она замолкает. Джулия смотрит на нее с удивлением: – Что за хрень ты несешь? Но Холли и Селена кивают: до них тоже наконец доходит, и все становится на свои места. – Вот, – подчеркивает Селена. – Вот именно такое ты и говоришь. – То есть они, типа, хотят, чтоб я была жеманной лицемерной стервой, как Хеффернан, которая разрешает Брайану Хайнсу трахнуть себя пальцами на Хеллоуин, потому что у него есть выпивка, но вся прям в обморок падает от ужаса, если кто пошутит похабно? И типа тогда они меня будут уважать? – Типа того, да, – подтверждает Холли. – Ну и в жопу тогда. В жопу их. Не буду. – Голос звучит грубо, и она как будто разом стала старше. Редкие облака скользят по лунному диску, так что кажется, что это луна несется по небу или что мир переворачивается. – И не надо, – соглашается Селена. – Ага, а надо дальше тупо терпеть. Отличная идея. Еще гениальные предложения есть? – А может, дело вовсе и не в этом, – продолжает Бекка, уже жалея о сказанном. – Может, я не права. Может, он вообще хотел написать кому-нибудь с похожим именем, Джоанне, например, а тебе отправил по ошибке… – Когда я целовалась с Джеймсом Гилленом… – начинает Джулия. Вокруг сгущается темнота, и ее голос тоже мрачнеет. – Он пытался засунуть руку мне под лифчик, так? Я, в принципе, была к этому готова. Не знаю, чего они так зациклены на сиськах, грудью их мало кормили, что ли? Она не смотрит на остальных. Облака несутся по небу все быстрей, и луна вместе с ними. – Ну и поскольку мне ни фига не надо, чтоб меня щупал Джеймс Гиллен, и целуюсь-то я с ним только потому, что он в принципе ничего, а мне нужна практика, я ему и говорю: “О, смотри-ка, это, кажется, твое” – и возвращаю ему его мерзкую потную ручонку. А Джеймс, как настоящий джентльмен, решает, что самое правильное в этой ситуации – прижать меня с размаху к забору, типа реально толкнуть, не легонечко там, а по-настоящему прижать и вернуть руку на место. И выдать что-то такое жутко предсказуемое типа “да тебе же нравится, не строй из себя целку, да все про тебя знают” и бла-бла-бла. Прекрасный, блин, принц, да? Воздух вокруг них неожиданно становится одновременно ледяным и обжигающе горячим. Им всем твердили десятки раз – на жутко неловких уроках и в жутко неловких разговорах с родителями, – когда необходимо обратиться к взрослым. Сейчас ни одной из них это даже в голову не приходит. То, о чем они говорят сейчас, не имеет никакого отношения к обстоятельным осторожным лекциям. Странное сочетание ревущей ярости и всепоглощающего стыда, отвратительное осознание, что их тела принадлежат теперь другим людям, чужим рукам и глазам, а не им самим, – это нечто новое. – Говна кусок, – сквозь зубы цедит Холли, сердце колотится как бешеное, а дыхание сбивается. – Скотина мелкая. Чтоб он сдох от рака. Селена вытягивает ногу так, что ее ступня касается ступни Джулии. В этот раз Джулия отдергивает ногу. – А что ты сделала? А он не?.. – спрашивает Бекка. – Дала ему коленом по яйцам. Кстати, если кому интересно, реально работает. А когда мы вернулись в школу, отмывалась в душе хрен знает сколько. Они помнят тот случай. Никто тогда не связывал это с Джеймсом Гилленом (Джулия походя бросила, мол, не стоило и заморачиваться, все равно как с лабрадором целоваться). Теперь, в свете услышанного, все кажется очевидным и ясным, как пощечина. – И вот не знаю, как вас, но меня вдруг посетила гениальная догадка, что Джеймс Гиллен не стал рассказывать остальной компании из Колма, что в тот день он получил только разбитую мошонку, а начал трепаться, что я, мол, шлюха ненасытная и похотливая. И вот почему Маркус, мать его, Уайли считает, что я буду в восторге от фотки его члена. И так оно и будет продолжаться, да? – Да они забудут. Уже через пару недель… – неуверенно начинает Селена. – Нет. Не забудут. Тишина и внимательно смотрящая на них луна. Холли мечтает, как бы выведать какой-нибудь мерзкий секрет про Джеймса Гиллена и рассказать всем, чтобы все начинали ржать, едва его увидят, и он в итоге покончил бы с собой. Бекка старается придумать, как подбодрить Джулию – шоколад, забавные стишки… Селена представляет старую пожелтевшую тетрадь, исписанную каллиграфическими строками, негромкое рифмованное песнопение, пучок трав и запах паленых волос; и сияние, окружающее их четверых, делающее их неуязвимыми. Джулия разглядывает облака, похожие на разных зверей, и вонзает ногти в землю, прямо сквозь дерн. У них нет оружия против этого. Мир избит и изранен, пульсирует черно-белым и вот-вот рассыплется. Прерывает молчание Джулия, решительно и зло, словно с грохотом захлопывает дверь: – Пальцем не прикоснусь ни к одному парню из Колма. Никогда. – Это все равно как сказать, что вообще с парнями общаться не будешь, – возражает Холли. – Мы только с ребятами из Колма и пересекаемся. – Значит, никаких парней вплоть до колледжа. Пофиг. Лучше так, чем ждать, пока еще один придурок расскажет всей школе, какие у меня сиськи на ощупь. Бекка опять краснеет. Селена будто слышит звон, легкое динь! серебром по хрусталю. Она резко садится: – Тогда я тоже. Джулия бросает на нее яростный взгляд: – Я не выделываюсь, типа “ах, мои нежные чувства задеты, поэтому отныне никаких мужиков”. Я серьезно. – Я тоже, – отвечает Селена спокойно и уверенно. Днем все было бы иначе. Днем на улице или в комнате с электрическим освещением им бы и в голову такое не пришло. Бессильная, сдерживаемая ярость пустила бы корни. Пятно въелось бы, стало вечным клеймом. Ветер разгоняет облака, и сверху льется, спиралью закручиваясь вокруг них, чистый лунный свет. – Я тоже, – говорит Бекка. Джулия приподнимает бровь в шутливом сомнении. Бекка не знает, как объяснить, что для нее это важно, что, если бы могла, она принесла бы в центр их круга самую грандиозную ценность в мире и сожгла бы ее дотла, чтобы они поняли; но тут Джулия улыбается и подмигивает ей. Взгляды устремлены на Холли. Она вспоминает отца, его усмешку, когда пытаешься добиться от него прямого ответа: никогда не связывай себя обещаниями, если не уверена, что сможешь их сдержать, и даже тогда не надо. Три ярких светящихся силуэта на фоне темных деревьев: они ждут. Мягкая тень под подбородком Селены, узкий излом запястья Бекки, опущенный уголок рта Джулии. Холли будет помнить их и в сто лет, когда весь прочий мир сотрется из памяти. Ладони пульсируют и тянутся к подругам. Болезненная спираль закручивается внутри, чувство похоже на жажду, но нет, оно где-то глубоко в груди. Что-то происходит. – Я тоже, – говорит она. – Господи, – вздыхает Джулия, – уже слышу: теперь они скажут, что у нас тут лесбийская секта. – И что? – спрашивает Селена. – Пускай говорят что угодно. Нам-то что? Тишина. Они впитывают сказанное. Мысли несутся вскачь. Они видят, как Джоанна кривляется и хихикает в “Корте”, пытаясь подцепить очередного парня из Колма, как Орла беспомощно ревет в подушку, после того как Эндрю Мур с дружками размазали ее по полу, видят, как сами они изо всех сил стараются правильно стоять, правильно ходить, правильно одеваться и правильно говорить, вечно под цепкими взглядами парней, и думают: никогда никогда никогда никогда никогда больше. Вырваться, как супергерой, разрывающий наручники. Кулаком в морду – и наблюдать, как разлетается на куски. Мое тело, мой разум, как я одеваюсь, как я хожу, как говорю все мое. Сила этой мысли, гудящей в их головах, ждущей возможности вырваться на свободу, вызывает дрожь до самых костей. – Будем как амазонки, – говорит Бекка. – Они тоже мужчин избегали, совсем, и их не волновало, что люди подумают. А если парень пытался с ними позволить себе, он… – Пауза, наполненная свистом стрел и потоками крови. – Но-но! – К Джулии возвращается ее улыбка, настоящая, та, которой посторонние почти никогда не видят. – Расслабьтесь, это же не навсегда. Только до конца школы, пока не сможем встретиться с нормальными человеческими парнями. До конца школы еще очень много лет, невообразимо много, это случится так не скоро, что, считай, и вовсе не случится. Так что – навсегда. – Надо пообещать. Принести клятву, – предлагает Селена. – Ой, да ладно, – возражает Джулия. – Кто вообще так делает… Но возражает как-то неуверенно, скорее по привычке, и слова улетают в темноту, бестолковые и никем не услышанные. Селена вытягивает руку ладонью вниз, над травой и невидимыми тропками насекомых. – Клянусь, – начинает она. Вверху, во тьме, пищат летучие мыши. Кипарисы склоняются к ним, внимательно, одобрительно смотрят. Их шепот вдохновляет и воодушевляет девчонок. – Ладно, – присоединяется Джулия. Получается громче, чем она рассчитывала, так громко, что сама пугается; сердце бьется быстро, словно вот-вот приподнимет ее над землей. – Ладно, давайте. Она кладет свою руку поверх руки Селены. Легкий шлепок разносится по поляне. – Клянусь. Бекка – тоненькая ручка, невесомая, как пушинка одуванчика, на руке Джулии – отчаянно с запозданием жалеет, что не стала смотреть на фотографию и не видела того, что видели остальные. – Клянусь. И Холли: – Клянусь. Четыре руки сплетаются в узел, обернутый лунным светом, пальцы переплетаются, каждая старается дотянуться до всех остальных сразу. Короткий смешок. Кипарисы вздыхают. Долгий, удовлетворенный вздох. Луна неподвижно висит в небе. 9