Неужели это наконец прорезался Торн?! Офелия вскарабкалась по лесенке, стащила с головы купальную шапочку, натянула перчатки чтицы и пошла по длинному коридору в холл. – Спасибо, – сказала она портье, передавшему ей конверт. Девушка уже начала распечатывать его, как вдруг почувствовала за спиной чье-то присутствие. Какая-то женщина – вероятно, одна из клиенток водолечебницы – пристально смотрела на нее, бесцеремонно подойдя почти вплотную. Ее наряд – красное манто, меховая шапка и высокие черные сапоги – не очень-то соответствовал обстановке. Незнакомка устремила пронзительный взгляд на конверт, словно имела право знать, что в нем. Возможно, это была игра воображения, но Офелии казалось, что эта любопытная ходит за ней по пятам с первого дня пребывания на Опаловом побережье. Девушка вышла наружу, чтобы хоть недолго побыть одной. Присела на ступеньку лестницы и вынула письмо из конверта, но тут же сунула его обратно, даже не успев взглянуть на листок. Она заметила поблизости, на прогулочной дорожке, сестер Арчибальда, которые чинно сидели на скамье, рядком, точно коллекция из семи кукол. Все они, от старшей до самой младшей, были до того похожи, что казались одной-единственной барышней в разные периоды ее жизни. И все они – Пасьенция, Мелодина, Грациэлла, Клермонда, Фелиция, Гурманда и Дульчинетта – пристально смотрели на Офелию. Но если в глазах Арчибальда всегда отражалась сияющая лазурь летнего небосклона, то взгляды сестер сейчас были ледяными, как северный ветер. – Добрый день, – сказала Офелия как можно вежливее. Сестры не ответили, они никогда не отвечали. Их редко можно было увидеть гуляющими – как правило, они целыми днями сидели в отеле. Девицы, привыкшие к роскоши Лунного Света, презирали этот край, продуваемый ветрами, куда брат сослал их, чтобы уберечь от светских соблазнов. Они охотно проводили время в обществе Беренильды – по их мнению, единственной представительницы цивилизованного общества в этих местах, – зато ни разу не заговорили с Офелией, как будто считали ее лично виноватой во всех несчастьях, свалившихся на их дом. И у девушки не было никакого желания читать письмо – письмо Торна – на глазах у такой публики. В поисках более уединенного места Офелия спустилась с лестницы и пошла по прогулочной дорожке, ведущей от водолечебницы к отелю. Слева от нее ревело море, яростно набрасываясь на скалистый берег; справа, на опушке хвойного леса, тянулись солончаки, отражавшие облака в своей гладкой стоячей воде. И над этим мирком воды, соли, растительности и кирпичных строений нависало неспокойное небо, посылавшее вниз то солнечные лучи, то дождь. Офелия с удовольствием вдохнула бодрящий воздух: симфония запахов, сладковатых и соленых, лесных и морских, вызывала у нее приятную дрожь… После всех иллюзий Небограда девушка наслаждалась ощущением реальности окружающего и себя самой. Она присела на каменный бортик дорожки и снова вынула конверт. Сейчас, когда можно было спокойно прочесть письмо, она не решалась его развернуть. Ее одолевал нервный страх. Неужели Торн сообщает о своем скором приезде? Хотя… он вполне способен заявиться в отель в самый день свадьбы, ни свет ни заря, с пачкой бумаг под мышкой. Через пять дней, всего через пять дней, третьего августа, они вступят в брак. Офелия неотступно думала об этой роковой дате. На что будет похожа совместная жизнь с таким человеком, как Торн? Она даже вообразить этого не могла, как не могла и представить себя с охотничьими когтями Дракона, да еще и с памятью Летописца. Девушка печально смотрела на суету своих теток и бабушек, готовившихся к ее свадьбе. Все они, как истые жительницы Анимы, пребывали в радостном возбуждении. Офелия уже представляла себе праздничное убранство зала: белые скатерти будут вздыматься, как одеяния призраков; рабочие повесят хрустальные люстры, принесут музыкальные инструменты, расставят сотни золотых канделябров. Беренильда не жалела денег, твердо решив устроить племяннику свадьбу, достойную придворной знати. Тяжело вздохнув, Офелия отважилась наконец развернуть письмо. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять свою ошибку: оно было написано не Торном. «Мадемуазель вице-рассказчица, с сожалением констатирую, что Вы не приняли всерьез мое первое предупреждение. Поэтому мне приходится выставить Вам следующий ультиматум: разорвите свою помолвку и больше никогда не появляйтесь при Дворе. Даю Вам время до 1 августа, чтобы принять все необходимые меры, иначе г-н интендант окажется вдовцом, не успев жениться. БОГУ НЕУГОДЕН ЭТОТ СОЮЗ!» Девушка набрала в грудь побольше воздуха, стараясь унять сумасшедшее сердцебиение. На этот раз она действительно испугалась. Флюгер Офелия торопливо взбежала по лестнице водолечебницы. – Кто доставил сюда это письмо? – Простой рассыльный, – заверил ее портье. – И он не сказал, откуда оно? – Нет, мадемуазель. Офелия сунула письмо в перчатку и помчалась в отель. Ей нужно было поговорить с Беренильдой, и только с Беренильдой, – та всё поймет. В спешке девушка расшибла нос и коленку о стекло вертящейся двери главного холла. Она торопливо прошла мимо витрин и окошек всяческих учреждений: кроме гостиничной стойки, в холле располагались конторы городской администрации и электростанции, почтовое отделение, телефонный коммутатор, газетный киоск и, конечно, магазинчики, торгующие всякой мишурой. Здесь постоянно толпились люди, и все они удивленно воззрились на Офелию: она была так взбудоражена, что забыла переодеться и прибежала сюда, как была, в купальнике. – Прелестно, прелестно, прелестно! – раздался рядом чей-то хриплый голос. – Я гляжу, вы не так уж осторожны, какой кажетесь, голубка моя. Офелия вздрогнула и, еще не увидев Кунигунду, с отвращением вдохнула ядовитый запах ее духов. Иллюзионистка вписывала свое имя в журнал регистрации на гостиничной стойке. Несмотря на пестрый макияж и всегдашнее покрывало с позолоченными подвесками, выглядела она довольно скверно. – Что вы делаете на Опаловом побережье? – воинственно спросила Офелия; она уже была неспособна говорить более учтиво. – Профессиональное заболевание, – вздохнула Кунигунда, возвращая журнал портье. – Я слишком долго занималась иллюзиями, а их последствия плохо действуют на организм. Некоторые мои знакомые утверждают, что ездят сюда лечить ревматизм. Но на самом деле все они проходят здесь курс дезинтоксикации, подальше от нескромных глаз. Офелия мысленно согласилась с ней: если не считать Беренильду и сестер Арчибальда, те немногие аристократы, которых она здесь встретила, действительно выглядели неважно. – А при Дворе только и разговоров, что о знаменательной сцене между вами и нашим монсеньором, – продолжала Кунигунда заговорщицким шепотом. – Похоже, вы ему приглянулись, голубка моя. Так что, когда вернетесь, будьте готовы к адским мукам. Услышав эти слова, Офелия почувствовала, что письмо жжет ей руки. Она была готова спросить у Кунигунды, не она ли его написала, но ей помешал страшный грохот – один из носильщиков переусердствовал, схватив большой ковровый саквояж иллюзионистки и не заметив, что он не закрыт. Из него высыпалась на пол целая куча голубых песочных часов. – Растяпа! – прошипела Кунигунда, опасливо озираясь. – Немедленно соберите все это! И не вздумайте прикарманить хоть одни из них! Носильщик без конца извинялся, торопливо собирая часы и засовывая их в саквояж. Офелия не знала, чему больше дивиться – тому ли, что Кунигунда так всполошилась, или тому, что она оказалась владелицей всех этих часов. Для особы, решившей отдохнуть от иллюзий, это было по меньшей мере странно. – Я понимаю, голубка моя, что подобная… э-э-э… коллекция может показаться вам несколько… э-э-э… сомнительной, но, уверяю вас, она имеет чисто профессиональное назначение. Голубые часы милой мадам Хильдегард составляют сильную конкуренцию моим иллюзиям. Вот я и решила, так сказать, ознакомиться с их действием. Ну, скоро вы их соберете? – нетерпеливо прикрикнула она на носильщика. И тут же ласково заворковала, обращаясь к Офелии: – Ах, голубка моя, в моих «Иллюзионах» дела идут из рук вон плохо. Какой-то критик обвинил меня в том, что тамошние иллюзии – низкопробный товар, представляете? Офелия не понимала, почему Кунигунда так разоткровенничалась. С тех пор как девушка отвергла ее предложение в Парадизе, та неизменно обращалась с ней как со злейшим врагом. – Я всё собрал, мадам, – объявил носильщик, на сей раз надежно закрывший саквояж. – Извольте следовать за мной, мадам, я провожу вас в номер. – Умоляю, никому ни слова! – шепнула Кунигунда Офелии, многозначительно подмигивая. – Не то люди вообразят, будто я опустилась до того, что пользуюсь иллюзиями самой главной своей конкурентки. Офелия кивнула. По правде говоря, она была слишком озабочена собственными проблемами, чтобы интересоваться чужими. И, однако, невольно пожалела Кунигунду, глядя, как та тяжело взбирается по лестнице отеля под перезвон своих золоченых подвесок. – Извините, я ищу госпожу Беренильду, – сказала девушка, вновь повернувшись к гостиничной стойке. – Очень кстати, мадемуазель! – воскликнул портье. – Госпожа Беренильда только что спрашивала о вас. Она сейчас прогуливается с вашей сестрой, но обещала скоро вернуться и просила вас подождать ее здесь. Офелия присела на один из довольно неудобных диванчиков тут же, в холле. Она гадала, с чего бы Беренильде так срочно понадобилось с ней переговорить. Увидев забытую кем-то газету, девушка начала ее просматривать. Это было всего лишь местное издание, далеко не такое престижное, как «Nibelungen», но Офелия надеялась хоть таким способом унять свое нетерпеливое беспокойство. Однако миг спустя она изумленно раскрыла глаза, увидев между двумя светскими сплетнями фотографию Торна. Броский заголовок гласил: «Книга монсеньора Фарука скоро перестанет быть тайной для этого человека Господин интендант, в настоящее время осуществляющий инспекционную поездку по нашим провинциям, всегда был скуп на комментарии. Однако вчера он, в порядке исключения, высказался весьма охотно и откровенно, отвечая на наши вопросы о событиях при Дворе. Правда, господин интендант избегал некоторых щекотливых тем, касающихся, например, съезда Семейных Штатов, который состоится 1 августа, или прискорбных событий, затронувших клан Миражей; зато он не стал делать тайны из той ключевой роли, которую надеется вскоре играть при монсеньоре Фаруке. Общеизвестно, что наш монсеньор придает огромное значение Книге – уникальному, единственному в своем роде манускрипту, не расшифрованному и по сей день. Возможно, старейшие из наших читателей вспомнят о предыдущих попытках перевода этого загадочного документа, попытках, которые, однако, закончились провалом. „Я преуспею там, где другие потерпели фиаско“, – весьма самонадеянно заявил нам господин Торн. Его бракосочетание с жительницей Анимы, назначенное на 3 августа, должно стать ключом к решению этой амбициозной задачи, но господин интендант не пожелал распространяться на данную тему, завершив интервью решительным „без комментариев“. Итак, будем ждать развития событий!» Офелия пришла в полное недоумение. Почему Торн запретил ей рассказывать обо всем, связанном с Книгой, если он сам хвастается этим перед газетчиками? Какое счастье, что статейка не попалась на глаза никому из родных, иначе ее засыпали бы назойливыми вопросами… И тут девушка вдруг увидела пышное пурпурное платье своей матери, которая вела оживленный разговор с Докладчицей Анимы. Офелия поспешно заслонилась газетой, повернув ее так, чтобы скрыть от них фотографию Торна. – Вам следовало бы подчеркнуть этот возмутительный факт – отсутствие человека, который намерен стать моим зятем! – восклицала мать. – Через пять дней он собирается жениться на моей дочери, а сам исчез, свалив на нас все приготовления к свадьбе! Я просто не понимаю, куда мы попали! – Успокойся, милая Софи, госпожа Беренильда объяснила нам, что это от него не зависит. У молодого человека важная работа, и я не вижу причин осуждать его за усердие. Докладчицу нельзя было назвать пожилой дамой, но она разговаривала со всеми снисходительно, как с неразумными детьми. Вдобавок она считала своим долгом носить те же черные платья и очки в золотой оправе, что и Настоятельницы Анимы, хотя отнюдь не занимала такого высокого положения. Зато шляпа Докладчицы была единственной в своем роде – нечто вроде абажура, водруженного на круто завитые волосы и увенчанного флюгером в виде журавля, который постоянно вращался. Притом вращался не по воле ветра, а по собственному желанию, нацеливая длинный острый клюв на любой объект, достойный интереса хозяйки. – Кстати, поговорим и об этой Беренильде! – воскликнула мать. – Она с первого дня пудрит нам мозги! Но меня не проведешь, я ей совершенно не доверяю. – Однако нам тут оказали самый радушный прием, – возразила ей Докладчица, помахивая листком бумаги. – И это единственное, что я намерена сообщить Настоятельницам. – Значит, только я одна и вижу все здешние козни?! – возмутилась мать Офелии, став такой же багровой, как ее платье. – Я уверена, что с моей дочерью тут плохо обращаются. А она такая слабенькая и такая скрытная! И вообще, предстоящий брак – чистейшее безумие! – сердито продолжала она, не отставая от Докладчицы, которая подошла к окошку телеграфиста. – С тех пор как я увидела этого неотесанного господина Торна, я изо всех сил сдерживалась и не протестовала. Но, может быть, теперь Настоятельницы могли бы пересмотреть свое решение, провести расследование или… – Милая Софи, – прервала ее Докладчица умильным тоном, – уж не собираешься ли ты диктовать нашим дорогим Матерям, что им следует делать? Выглянув из-за газеты, Офелия увидела, как грубоватый профиль матери из багрового мгновенно стал бледным. – О, нет… конечно, нет, – пролепетала та испуганно, как девочка, пойманная на шалости, – я… я не хотела показаться назойливой, просто… – Никто, даже наши уважаемые Матери-Настоятельницы, не должен сомневаться в необходимости этого брака. Хочу тебе напомнить, крошка моя, что свадебный контракт был одобрен лично госпожой Артемидой и господином Фаруком. Они, и только они могли бы аннулировать свое соглашение в случае, если бы наши голубки? дали повод к разрыву, что повлекло бы за собой тяжкие дипломатические последствия… Господин телеграфист! – протрубила она, протянув в окошко свой листочек. – Пожалуйста, передайте это сообщение на Аниму. Оно адресовано Настоятельницам нашего ковчега. На-сто-я-тель-ни-цам! – повторила она во весь голос, поскольку телеграфист плохо понимал ее из-за акцента. Мать Офелии в гневном разочаровании покинула холл. Офелии удалось скрыться от ее бдительного взгляда, но не от флюгера-журавля, который развернулся, нацелил клюв на газету и начал долбить им в шляпу Докладчицы, чтобы привлечь ее внимание к девушке. – Ага, вот ты где, моя дорогая малютка! Ты не могла бы отложить свою газету? Мне нужно с тобой поговорить. Поняв, что у нее нет выбора, Офелия оставила газету на диване и подошла к окошку телеграфиста.