— Браво! — внезапно произнес Шарль. Адамберг повернул голову к камере. Оттуда, стоя и скрестив руки на груди, на него смотрел Шарль. — Все еще не спишь? Со всем тем, что загрузил в себя? — Вопрос профессии, терпения, — каждому свое. — Он просто такой, — внезапно сказал Данглар, — пьян или не пьян. Я больше не поведу этого щеголя. — Браво за что? — спросил Адамберг. — Брат лжет, — ответил Шарль. Адамберг положил руку на плечо Данглару, чтобы заставить его сесть, и подошел к камере. — Сначала вешалку, — заявил Шарль, требовательно протягивая руку через решетку. — А затем — правда. — Осторожно! — воскликнул Данглар. — Завтра он расскажет обо всем газетчикам, и вы будете выглядеть идиотом. — Со мной такое часто случается, — вздохнул Адамберг. — Сначала вешалку, — повторил Шарль, все еще протягивая руку. — Поищите в гардеробе, — сказал Адамберг, глядя на Данглара. — Возьмите большую деревянную вешалку. Взбешенный Данглар вышел, хлопнув дверью, и вернулся двумя минутами позже с вешалкой, которую швырнул на стол. Адамберг взял ее и вложил в напряженную руку. Шарль снял пиджак, брюки, разгладил их и повесил вешалку на крючок. Затем, в белой рубашке и трусах, он сел на влажную скамью и сделал приглашающий знак Адамбергу. — Входите, комиссар. И принесите мне эту рамку с фотографиями. Вы уж простите, если скамья влажная, — здесь скрупулезные служащие, которые преувеличенно заботятся о комфорте заключенных. Адамберг сел, и Шарль взял рамку. — Здесь, — сказал он, указывая пальцем на одну из фотографий, — вот брат, ему одиннадцать лет, он стоит на газоне со своими товарищами перед первым причастием. Согласны? Адамберг кивнул. — А там, — продолжал Шарль, передвигая палец, — в небе летит птица. Шарль поставил рамку на пол. — Это — профессиональная фотография, — продолжал он. — Птица отчетливо видна — белозобый дрозд, Turdus Torquatus alpestris. Самец, очень хорошо узнаваемый по белому полумесяцу, который пересекает зоб. — А-а, — протянул Адамберг ничего не выражающим голосом. — Хочу вам верить. — Можете. — Давайте, старина. Продолжайте. Я дал вам вешалку. — Этот вид встречается только на юго-востоке Франции. Его не встретишь к северу от Луары. Эта фотография сделана не в Лилле. Этот человек не вырос в Лилле. Он лжет. Адамберг несколько секунд сидел молча, не шевелясь, сложив руки на животе, вытянув ноги и чувствуя, как ягодицы начинают мерзнуть от влажной скамьи. — То есть, вы говорите, что брат не является братом? — спросил он. — Но он хотел бы, чтобы так считали, — ответил Шарль. — Вся эта рамка — только монтаж, трюкачество. Данглар вошел в камеру с новым пивом и сел на скамью напротив. — Где может быть брат? — спросил он. — В Швейцарии? Адамберг взял рамку и стал рассматривать лицо мальчика вблизи. — Умер, — сказал Адамберг. — Этот парень — любовник, администратор. Они с ней избавились от брата десять лет тому назад, взяли его имя и его деньги. Купили отель. Шарль кивнул. — Что вы думаете об этой системе мокрых скамей? — спросил он у Данглара. — Думаю, что это для заморозки зада. Полицейская система. — Не очень дружелюбна, а? — Дискомфорт и унижение, — сказал Данглар, — это и есть главная идея вытрезвительной камеры. Чем хуже идея, тем дольше ее применяют. Вы — журналист? — Орнитолог. — Очевидно, — кивнул Адамберг. Комиссар медленно встал, потирая ладонями холодные брюки. Он вновь взял рамку и рассмотрел маленький белый полумесяц, который украшал зоб летящей птицы. — Сущая мелочь, — сказал он, — разрушила великий обман. — Вот именно, — кивнул Шарль. Арестовали Жермена Рошеля — то есть, Ги Вердийона — на рассвете. В десять минут двенадцатого он потел под внимательным взглядом Шарля Санкура, который, вцепившись в прутья и все так же в рубашке и трусах, получил молчаливое право присутствовать при допросе. Мотив для убийства Анни Рошель? Ссора, деньги и шантаж, но Вердийон не желал этого допускать. Он твердо держался одной версии: он бросил тело сообщницы в воду потому, что она ему надоела. Данглар посчитал этот аргумент слабым. Нет, ответил Адамберг. В ночь Рождества в этом нет ничего удивительного. Рождество, первобытная ночь. К часу, Шарль вышел из комиссариата с безукоризненным воротником и промокшей задницей. — Он забыл свою вешалку, — сказал Адамберг. Он снял ее с крючка и зашагал вслед за мужчиной в белом пластроне, который вышел на улицу. — Это не его вешалка, — возразил Данглар для проформы. Он очень хорошо знал, что ему ответил бы Адамберг. Он ответил бы: «Но конечно же, это его вешалка». Перечить Адамбергу было его делом. Маленьким делом, слов нет. Но малое способно разрушить великое. Вот такая история. А Данглар уже давно это знал. Пять франков за штуку Это был конец, в этот вечер ему не продать больше ни штуки. Слишком холодно, слишком поздно, улицы опустели, было почти двадцать три часа на площади Мобер. Мужчина сместился вправо, толкая перед собой тележку, руки напряжены. Эти разболтанные тележки из супермаркета не отличались точностью хода. Необходима была вся сила рук и глубокое знание устройства, чтобы удерживать его на прямой. Тележка была упрямой, как осел, норовила свернуть вбок, упиралась. Приходилось ее уговаривать, ругать, толкать, но, как и осел, она позволяла таскать уйму товара. Упрямая, но верная. Он называл свою тележку Мартеном — из уважения к работе, которую проделывали ослы в прошлом. Мужчина припарковал свою тележку около столба и привязал ее цепочкой, к которой прикрепил крупный колокольчик. Если бы мальчишки-мерзавцы попытались стибрить груз губок во время его сна, он нашел бы, что им сказать. В этот вечер ему удалось продать пять губок — просто конец света! Это дало двадцать пять франков, да еще шесть оставалось со вчерашнего дня. Он достал спальный мешок из пакета, подвешенного под брюхом тележки, улегся у входа в метро и съежился. Невозможно идти греться в метро — пришлось бы оставить тележку на площади. Таким образом, когда у тебя есть животное, проходится идти на жертвы. Он никогда не оставил бы Мартена снаружи одного. Мужчина спросил себя, а как поступал бы его прадед, когда переходил из города в город со своим ослом, обязан ли он был укладываться около своей скотинки в полях с чертополохом. Ответа все равно на было, потому что у него не было ни прадеда, ни какого-либо другого родственника. Но это не мешает об этом думать. И когда он об этом думал, он представлял себе старика с ослом, которого звали Мартеном. Что перевозил этот осел? Возможно, селедку, или эльбёфское сукно, или бараньи шкуры. Ему приходилось возить на продажу множество этих всяких штуковин. Столько, что под ними уже сломались три тележки. Этот осел был из четвертого поколения. Именно он первый начал возить губки. Когда он обнаружил эту залежь выброшенных губок в сарае в Шарантоне, то понял, что спасен. 9732 люфы, он их пересчитал, поскольку с самого детства любил цифры. Помножить на пять франков. Больше запрашивать невозможно, потому что у губок не было хорошей родословной. Итак, 48660 франков, мираж, океан. Но за четыре месяца, в течение которых он возил губки из сарая в Шарантоне в Париж и толкал Мартена по всем улицам столицы, он продал в точности 512 губок. Никому они были не нужны, никто не останавливался, никто и не смотрел ни на его губки, ни на тележку, ни на его самого. При таком темпе ему потребуется 2150,3 дня чтобы разгрузить сарай, то есть шесть лет, запятая, семнадцать сотых, в течение которых придется таскать своего осла и себя самого. Цифры — это был его конек. Но никто не обращал внимания на его губки за исключением пяти человек в день. Это совсем не много: пять проклятых человек из двух миллионов парижан. Свернувшись калачиком в спальном мешке, мужчина подсчитывал процент покупателей губок среди парижан. Со своего места он увидел, как остановилось такси, из него вышла женщина — очень тонкие ноги, затем пальто с белом мехом. Разумеется, в его процент не входит подобная женщина. Возможно она даже не знает, что это губка — как она разбухает, как сжимается. Она обогнула его, не видя, прошла мимо, двинулась вдоль противоположного тротуара, набрала код на входе в здание. Тихо подъехала серая машина, осветила ее фарами и затормозила около нее. Водитель вышел, женщина повернулась. Продавец губок встревоженно нахмурился. Он вполне способен был узнать парней, которые охотятся за женщинами, и это было не в первый и не и в последний раз, когда ему хотелось их убить. Благодаря тому, что он возился с тяжелыми и непокорными тележками, он заработал себе руки грузчика. Раздалось три выстрела, и женщина рухнула на землю. Убийца вернулся в машину, завел двигатель и уехал. Продавец губок распластался как можно ниже у входа в метро. Старая куча одежды, валяющаяся на холоде, — именно это увидел убийца, если вообще туда посмотрел. На этот раз эта ужасная незаметность, свойственная рядовым работягам, спасла ему шкуру. Извиваясь и дрожа, он выскользнул из спального мешка, скатал его и спрятал в пластиковый пакет под брюхом тележки. Он приблизился к женщине, склонился к ней в темноте. Кровь испачкала шубу, сделав жертву похожей на молодого тюленя, забитого на припае. Он встал на колени, взял сумочку и быстро открыл ее. В окнах загорался свет — в трех, затем в четырех. Он бросил сумку на землю и побежал к своей тележке. Полицейские припрутся быстро, вопрос минут — это шустрые парни. Лихорадочно он рылся в карманах в поисках ключа от замка на цепочке. Ни в брюках, ни в куртке. Он продолжал рыться. Бежать? Бросить Мартена? Предать такого выносливого и такого верного товарища? Он вывернул все свои восемь карманов, прощупал рубашку. Полицейские, черт бы их побрал, полицейские со своими вопросами. Откуда взялись губки? Откуда взялась тележка? Откуда пришел мужчина? В бешенстве он дергал тележку, пытаясь оторвать ее от металлического столба, и колокольчик глупо и весело трезвонил среди ночи. И очень быстро: сирена, и беспорядочный бег людей, а затем короткие отрывочные фразы, эффективная и проклятая энергия полицейских. Мужчина занялся своей тележкой, засунул руки в кучу губок, и слезы потекли из его глаз. Через полчаса на него набросилась целая свора полицейских. С одной стороны, он был важным парнем — единственный свидетель бойни, и его берегли, его расспрашивали, интересовались его именем. С другой стороны, он был всего-лишь кучей старого тряпья, и его трясли, ему угрожали. И самое худшее, его собирались везти в комиссариат одного, а он всеми силами цеплялся за тележку, крича, что, если ее не привезут вместе с ним, он не скажет им ни слова, а скорее лопнет. Сейчас улица была освещена прожекторами, стояло множество машин с мигалками, мелькали фотографы, появились носилки, какие-то приборы, везде обеспокоенный шепот, телефоны. — Проводим этого парня пешком до комиссариата, — раздался голос неподалеку. — С тележкой, полной дерьма? — спросил другой голос. — Я считаю, что да. Сломайте замок. Я к вам присоединюсь через двадцать минут. Мужчина с губками повернулся и посмотрел, что за полицейский отдал этот приказ.