– А ты что здесь делаешь? – спрашивает она, и мне сначала кажется, что она обращается ко мне. У нее в руках фонарик – словно она знала, что свет отключится – и она направляет его на шкаф, распахивая дверцы. Поппинс выбегает на нас. Она лает и виляет хвостом, а затем лижет Роуз лицо. – Кто тебя здесь запер? – спрашивает Роуз и, когда собака не отвечает, поворачивается ко мне. – Не я, – вырывается у меня. – В других спальнях Трикси нет, – говорит Конор, появляясь в темном проеме. Он поднимает руку, заслоняя глаза от фонарика, направленного Роуз прямо ему в лицо. – Где ты его взяла? – спрашивает он. – Он был под кроватью в комнате Нэнси, – отвечает Роуз. – Я подумала, что он пригодится, когда свет отключился. И я нашла там не только его. – Трикси? – Нет. – Роуз понижает голос до шепота: – Это. Конор проходит в комнату и Роуз достает маленькую сумочку в цветах. Конор качает головой: – Что это? – Набор для диабетиков Лили. – Я думал, она не могла его найти. Что он делает у твоей матери под кроватью? – Я не знаю. Дверь спальни поскрипывает, выдавая человека за ней. Мы поворачиваемся и отступаем на шаг – теперь я не единственная, кому страшно – и фонарик Роуз освещает Лили, стоящую в коридоре. Она ориентировалась в темноте с помощью зажигалки и все еще держит ее, как на поп-концерте. Ее лицо выглядит странно, будто она не совсем видит нас. – В бабушкиной спальне Трикси нет. Вы что-нибудь нашли? – Нет, – отвечает Роуз раньше нас. – Пойдемте вниз, может, Нэнси повезло больше. Попытайся не беспокоиться, мы найдем Трикси. – Ладно, – кивает Лили, словно отчаянно нуждается, чтобы кто-то взял командование на себя. Привычное сопротивление исчезло и она кажется сломленной. Словно вместе с огнями Сигласса внутри Лили тоже погас свет. Роуз освещает нам дорогу фонариком, пока мы крадемся вниз в темноте. Наш молчаливый страх кажется таким же громким, как шторм снаружи. Внизу теперь еще холоднее, потому что камин погас, но мы жмемся друг к другу не поэтому. Мы возвращаемся к подоконнику в гостиной, к последнему месту, где видели Трикси. – Я не понимаю, она была здесь, – говорит Лили, беря плед и прижимаясь к нему носом, как собака, берущая след. – Мы найдем ее, – говорит Роуз, но ее тон не убеждает меня, что она в это верит. – Ты побледнела. Я нашла это наверху. Когда ты в последний раз делала укол? – Много часов назад. – Лили забирает у нее сумочку и тут же расстегивает ее. – Где ты его нашла? – В комнате Нэнси, – отвечает Роуз, глядя в пол. Почему-то это звучит как ложь. – Мой инсулиновый шприц пропал, – говорит Лили. Время снова будто останавливается, пока мы осознаем последний жизненный поворот сюжета. – Нэнси? – выкрикивает Лили, но ответа нет. Наша мать теперь тоже куда-то исчезла. Мы вместе обыскиваем остальные комнаты первого этажа, пока Поппинс следует за нами по пятам. Думаю, сначала это казалось ей игрой, но теперь она идет, поджав хвост и уши. Я не могу не задуматься, слышит ли она что-то, чего не можем уловить мы. Гром и молнии продолжают бушевать, когда мы продвигаемся по дому с одними фонариком и свечкой, хоть шторм, кажется, удаляется. – Трикси? – снова и снова выкрикивает Лили вместе с нами, но ответа нет. Сначала мы обыскиваем библиотеку. Она заполнена бабулиными книгами, беспорядочно набитыми в каждый свободный уголок обрамляющих комнату полок. На диване не видно признаков, что Роуз там спала, но ее сумка стоит в углу. В комнате холодно, темно и пусто. Роуз возглавляет процессию на кухню. Очевидно, что в этой огромной комнате тоже никого нет, но мы по очереди заглядываем под столы, в шкафчики и за шторы. Конор выше всех, поэтому случайно врезается в черные с оранжевым бумажные гирлянды, которыми бабушка украсила кухню к Хэллоуину. Мне кажется, мы просто пытаемся чем-то себя занять, боясь, что у нас закончатся непроверенные места. И мы пытаемся не смотреть на стену с поэмой. – Нам нужно проверить мастерскую, – говорит Роуз. Они с Лили обмениваются неловкими взглядами, мне кажется, потому, что в детстве им туда нельзя было заходить. – Она, наверное, заперта, как обычно, – отвечает Лили, направляясь к двери. Но когда она поворачивает ручку, дверь распахивается со зловещим скрипом. Даже в приглушенном свете мы видим, что мастерская разгромлена. Конор входит первым: – Что за…? – Может, кто-то искал книгу, которую писала бабушка? – говорит Роуз, предлагая ответ до того, как кто-то успеет задать вопрос. – Или искал авторские сувениры Беатрис Даркер, которые можно сбыть на Ebay, – добавляет Конор. Роуз не обращает на него внимания: – Бабушка говорила, что собирается написать книгу обо всех нас… может, кто-то хотел что-то скрыть от чужих глаз. Мастерская, всегда пребывавшая в упорядоченном хаосе, полностью разворочена. По полу раскиданы бумага и рисунки, ящики вынуты, карандаши сломаны пополам, а краски разлиты. Мы идем сквозь бардак из одного конца мастерской в другой, и я замечаю на стене более новые иллюстрации и стихотворения. Они все очень разные, но очень в стиле бабушки. Здесь историю пора кончать, О семьях разбитых и друзьях забытых, И людях слишком слепых, чтобы вину признать. На рисунке сине-черного моря серебром написано одно из любимых выражений бабушки. Оно всегда напоминает мне о Сиглассе и возвращении сюда год за годом. Если не можешь найти дорогу к Счастью, Доберись до своего Менее Грустно. – Думаю, Роуз права. Что, если кто-то хотел найти последнюю книгу бабушки, чтобы не дать никому ее опубликовать? – говорит Конор. – Я думаю, кому-то нужно перестать строить из себя детектива, – вставляет Лили, но он все равно продолжает. – Бабушка всегда прятала скрытые значения в своих поэмах… они никогда не были только для детей… – Что, если у кого-то были секреты, которыми они не хотели делиться? – говорю я, соглашаясь с ним. – Бывают секреты, ради которых люди готовы убивать, – добавляет Конор. – И поэтому ее убили… – Можем, пожалуйста, сфокусироваться на поисках моей дочери? – перебивает Лили. – Где Нэнси? – спрашиваю я, но никто не отвечает. Думаю, мы слишком напуганы ответами, соревнующимися у нас в головах. Моя мать всегда была гордым и закрытым человеком. Мы знаем, как сильно она воспротивилась бы мысли, что кто-то напишет правду о ней и ее детях. Даже если под видом художественного вымысла. Последнее стихотворение на стене сопровождается иллюстрацией в знакомом стиле бабушки. Акварельный силуэт троих маленьких девочек, держащихся за руки. Я уверена, что он был создан для ее последней книги о нас. Когда я читаю слова, в комнате становится еще холоднее. Это те же строки, что были в записке раньше, но на этот раз они выведены витиеватым почерком бабушки. Отчего я думаю, что кто-то нашел здесь иллюстрацию, скопировал слова и оставил их для нас на клочке бумаги в соседней комнате. Кошелек или жизнь слышат дети, Прежде чем попасть к смерти в сети. Мне никогда не разрешали ходить с сестрами за сладостями в Хэллоуин, моя мать считала это слишком рискованным. Мы всей семьей наряжались на праздник – это был день рождения бабушки и она настаивала – но потом моим сестрам разрешалось пойти сыграть в «кошелек или жизнь» с другими местными детьми, а я оставалась дома, завидуя их возможности повеселиться и сладостям, которые они приносили домой на следующий день. Из-за приливов они всегда оставались на ночевку у друзей, потому что не могли вернуться в Сигласс до отлива. Это еще одна вещь, которая была у моих сестер в детстве и не было у меня: друзья. Мне никогда не разрешалось дружить. Бабушка пыталась подбодрить меня, пряча сладости по всему Сиглассу только для меня. Пока Роуз с Лили веселились вне дома, я сидела с ней у камина, слушая ее истории. Она не одобряла выпрашивание сладостей и напоминала мне причину каждый год. То, что мы считаем безобидным весельем на Хэллоуин, произошло от языческого ритуала, когда люди одевались в пугающие костюмы тридцать первого октября, чтобы отпугнуть мертвых. Они предлагали еду и напитки, чтобы задобрить их, оттуда пошла традиция с бесплатными сладостями. В средневековье это называлось «рядиться». К тому времени как в Европу прибыло христианство, среди хэллоуинских традиций появилась новая практика – раздача пирогов в этот день. Бедняки ходили по домам богачей и получали выпечку под названием «пироги душ» в обмен на обещание помолиться за усопших родственников хозяев дома. Шотландия переняла эту традицию и еще немного ее видоизменила: молодежь ходила по соседям и пела песни, декламировала стихи или делала что-то еще, за что получала угощение из орехов, фруктов или монет. Термин «кошелек или жизнь» не использовался до двадцатых годов в Америке, и бабушка говорила, что он выставлял ранее важный ритуал на посмешище. Ее сильно беспокоило, что людей настраивали бояться мертвых, а не почитать их, и она всегда заканчивала историю одним и тем же предложением: «Не нужно бояться мертвых, опасаться надо живых». Мы выходим из мастерской бабушки, так ничего и не поняв и не найдя Трикси. Остался только музыкальный зал. Думаю, так получилось потому, что никто из нас не хотел снова видеть мертвого отца. Молния ударяет как раз перед тем, как мы открываем дверь, и я автоматически начинаю считать. Раз Миссисипи… Молния освещает комнату и тень пианино отбрасывает танцующий узор на стены. Два Миссисипи… Здесь Трикси тоже не видно, все на своих местах. Не считая исчезнувшей клавиши пианино, которую я подметила раньше. Я вспоминаю расположение ноты «до» первой октавы и понимаю, что не хватает «си-бемоль». Три Миссисипи… Потом я понимаю, что исчезла не только она. Тело моего отца тоже пропало, как и тело бабушки раньше. Конор ступает вперед: – Какого. Х…