– Скачи в Труа, разбуди префекта и скажи, что с первыми лучами зари телеграф должен работать. Жандарм тотчас же отбыл. Эта поспешность и намерения Корантена были настолько прозрачны, что обитатели шато приуныли еще больше; им и без того хватало поводов для беспокойства: все взоры были обращены на драгоценную шкатулку. Беседуя между собой, агенты полиции читали эти пламенные взгляды. Бесчувственные сердца этих двух созданий, наслаждавшихся всеобщим смятением, обуревала холодная ярость. Эмоции полицейского сродни тем, что испытывает охотник; но если один использует собственную физическую силу и ум, чтобы подстрелить зайца, перепелку или косулю, другой действует ради спасения государства или принца крови, а еще – ради большой награды. Превосходство охоты на человека над охотой за дичью настолько же велико, насколько велико различие между человеком и зверем. К тому же сыщику приходится потрудиться, дабы возвысить свою роль до тех важных интересов, которым он служит. Потому, не вникая в подробности этого ремесла, можно предположить, что жандарм вкладывает в него столько же страсти, сколько охотник – в преследование своей добычи. Чем ближе становилась цель, тем истовее устремлялись к ней Корантен с Пейрадом; однако их лица и выражение глаз оставались при этом спокойными и холодными, чтобы никто не разгадал их подозрений, идей и планов. Но тот, кому случалось видеть, как деятельны и проницательны эти две полицейские ищейки, когда они идут по следу скрываемых и еще неизвестных им фактов, какой тонкий нюх проявляется у них, когда нужно выбрать верный вариант среди множества возможных, – о, тому будет отчего затрепетать! Как и почему эти одаренные люди пали так низко, когда могли столь многого достичь? Какое несовершенство, какой порок, какая страсть так принизили их? Что, если человек становится полицейским, как становятся мыслителем, писателем, государственным деятелем, художником или генералом, просто потому, что умеет только шпионить, как другой – говорить, писать, управлять, рисовать или сражаться? Обитатели шато желали лишь одного: чтобы этих нечестивцев поразили громы небесные. Их обуревала жажда мести, и если бы не присутствие жандармов, дело вполне могло бы закончиться бунтом. – Ни у кого нет ключика? – цинично поинтересовался Пейрад у собравшихся, сопровождая вопрос выразительным движением крупного красного носа. Провансалец не без опасения отметил, что жандармов в комнате уже нет, остались лишь они с Корантеном. Последний извлек из кармана ножичек и вставил его в щель между основанием шкатулки и крышкой. В тот же миг на дороге, а потом и на площадке перед домом послышался топот: кто-то мчал отчаянным галопом. Но что действительно было страшно, так это хрип лошади, падающей с копыт у подножия центральной башни. Появление Лоранс потрясло присутствующих подобно удару молнии, хотя о нем загодя возвестил шелест дорожного платья. Слуги быстро расступились, пропуская ее вперед. По дороге к шато девушка почувствовала боль, связанную с разоблачением заговорщиков: еще бы, ведь все ее надежды рухнули! И она мысленно металась среди этих руин, приходя в ужас от предположения, что, возможно, придется покориться консульскому правительству. Если бы не осознание опасности, угрожающей молодым офицерам, которое, как болеутоляющее, держало в узде ее усталость и отчаяние, Лоранс, наверное, сморил бы сон. Она чуть не загнала лошадь, чтобы вовремя встать между своими кузенами и смертью. Увидев эту отважную девушку – бледную, с заострившимися чертами, сбившейся набок вуалеткой и хлыстом в руке, которая с порога окинула сцену взглядом и обо всем догадалась, – и то, как неуловимая гримаса беспокойства и раздражения исказила лицо Корантена, каждый из присутствующих понял, что наконец встретились настоящие соперники и грядет страшный поединок. Глава 10 Лоранс и Корантен Увидев в руках у Корантена шкатулку, молодая графиня взмахнула хлыстом и подбежала к нему так быстро и так яростно стегнула его по рукам, что вещица упала на пол. Лоранс схватила ее, швырнула в огонь и с угрожающим видом загородила собою камин, прежде чем агенты полиции оправились от изумления. Обжигающее пренебрежение во взгляде девушки, выражение ее бледного лица и презрительный изгиб губ – все это оскорбляло сыщиков больше, нежели аристократическое высокомерие, с которым она осадила Корантена, словно ядовитого гада. В добрейшем дʼОтсере взыграло рыцарство: кровь прилила к его щекам, и он пожалел, что при нем нет шпаги. Слуги задрожали от радости – хоть кого-то из этих проходимцев настигло заслуженное возмездие! Однако ее вскоре задушил страх: на чердаке до сих пор громко топали жандармы. «Сыщик» – слово энергичное, со множеством смысловых оттенков, которые сами агенты полиции отлично различают, ведь публика так и не удосужилась изобрести отдельные наименования для всего многообразия характеров этих «аптекарей», чьи снадобья востребованы при любом правительстве. Сыщик любопытен и замечателен тем, что никогда не сердится; он наделен христианским смирением священника, привычно сносит презрение и им же отгораживается от простаков, которые его не понимают; оскорбления разбиваются о его медный лоб; он идет к цели, словно животное, чей крепкий панцирь проломит разве что пушечное ядро, – и, опять-таки как животное, приходит в ярость, когда броня, которую он считал непробиваемой, поддается. Удар хлыста стал для Корантена (если забыть о боли) тем самым пушечным выстрелом, пробившим в панцире брешь; исполненный презрения жест молодой аристократки унизил его не только в глазах присутствующих, но и в своих собственных. Что касается провансальца Пейрада, тот бросился к камину и получил от Лоранс пинок; не растерявшись, он схватил пнувшую его ногу и дернул ее вверх, принудив девушку из стыдливости упасть в кресло, в котором она в тот вечер дремала. Бурлеск посреди всеобщего ужаса – увы, подобные контрасты в нашей жизни не редки. Пейрад обжег руку, когда сунулся за шкатулкой в огонь, но все-таки достал ее, поставил на пол и сел сверху. Все эти маленькие происшествия случились очень быстро, никто не проронил и слова. Оправившись от боли, Корантен схватил мадемуазель де Сен-Синь за руки, удерживая ее в кресле. – Не вынуждайте меня, прелестная гражданка, применять к вам силу, – проговорил он с присущей ему уничижительной любезностью. Когда Пейрад накрыл собой шкатулку, приток воздуха естественным образом прекратился и огонь погас. – Жандармы, сюда! – крикнул он, не меняя нелепой позы. – Обещаете вести себя смирно? – дерзко поинтересовался у девушки Корантен, подбирая кинжал. Угрожать оружием графине он не стал – это было бы ошибкой, и серьезной. – Тайны, хранящиеся в шкатулке, не касаются правительства, – отвечала Лоранс, и вид ее при этом был столь же печален, как и голос. – Когда вы прочтете эти письма, то, невзирая на всю свою наглость, устыдитесь, что сделали это! Впрочем, нет, разве вы знаете, что такое стыд… – добавила она после паузы. Взгляд кюре, обращенный к графине, умолял: «Во имя Господа, угомонитесь!» Пейрад встал на ноги. Днище шкатулки от прикосновения с горячими угольями сильно обгорело, и на ковре под ним образовалась рыжеватая подпалина. Крышка обуглилась, стенки растрескались. Пейрад, эта гротескная пародия на Муция Сцеволу[55], который только что принес в жертву полицейскому божеству по имени Страх свои оранжевые штаны, взялся за боковые стенки шкатулки и открыл ее, как книгу. На сукно ломберного стола выпали три письма и две прядки волос. Пейрад уже хотел подмигнуть Корантену, но тут заметил, что волосы светлые, но разных оттенков. Корантен оставил в покое мадемуазель де Сен-Синь, подошел к столу и взял сложенный листок, из которого выпали пряди. Лоранс тоже встала и приблизилась к сыщикам. – О, читайте вслух, себе в наказание! – сказала она. И поскольку полицейские продолжали безмолвно водить взглядом по строчкам, девушка прочла следующее: Дорогая Лоранс! Нам с супругом рассказали, как самоотверженно Вы держались в печальный день нашего ареста. Мы знаем, что Вы любите наших милых близнецов так же крепко, как мы сами, и не делаете между ними различия; поэтому поручаем передать нашим сыновьям в память о нас этот драгоценный и печальный дар. Г-н палач только что остриг нам волосы, и смерть близка; он обещал отдать Вам эти пряди волос – единственное, что мы можем дать нашим горячо любимым сиротам. Сохраните же то малое, что после нас осталось, и отдайте им в лучшие времена, а вместе с подарком – наш прощальный поцелуй и родительское благословение. В смертный час мы будем думать о сыновьях, о Вас, Лоранс, и о Господе Боге. Любите их крепко! БЕРТА ДЕ Сен-СинЬ, ЖАН ДЕ СИМЁЗ У всех, кто это слышал, на глаза навернулись слезы. Лоранс смерила агентов уничижительным взором. – Г-н палач оказался сердобольнее, чем вы, господа, – проговорила она недрогнувшим голосом. Корантен преспокойно положил пряди в письмо, а письмо – на стол, прижав его сверху корзинкой с фишками, чтобы оно не улетело. Эта невозмутимость посреди всеобщего волнения наводила ужас. Пейрад развернул два других письма. – О, эти похожи на первое, – сказала Лоранс. – Вы прочли завещание и сейчас узна́ете, как оно было исполнено. Мои сердечные тайны откроются перед всеми, но ведь это сущая безделица, верно? 1794 год, Андернах, накануне сражения Моя дорогая Лоранс, я люблю Вас и хочу, чтобы Вы об этом знали. Но если я умру, знайте и то, что мой брат Поль-Мари любит Вас так же крепко, как и я. Умирая, я буду утешаться мыслью о том, что наступит день и Вы обязательно наречете моего обожаемого брата своим супругом и не увидите, как я умираю от ревности, что непременно случилось бы, если бы мы оба были живы и Вы отдали предпочтение ему. Впрочем, это было бы вполне естественно, поскольку брат, наверное, достойнее меня… и т. д. МАРИ-ПОЛЬ – Теперь другое письмо, – проговорила девушка, очаровательно краснея. 1794 год, Андернах, накануне сражения Добрая моя Лоранс, я по своему обыкновению грущу; но у Мари-Поля нрав более жизнерадостный, поэтому он наверняка нравится Вам больше, чем я. Наступит день, и Вам придется выбирать между нами; и хоть я люблю Вас страстно… – Вы состоите в переписке с эмигрантами! – воскликнул Пейрад, и Лоранс умолкла. Провансалец посмотрел письма на свет, проверяя, нет ли между строк еще одного послания, начертанного симпатическими чернилами. – Да, это так. – Лоранс свернула драгоценные, слегка пожелтевшие письма. – Но по какому праву вы врываетесь в мой дом, поправ мою личную свободу и святость домашнего очага? – Действительно, по какому праву? – повторил за ней Пейрад. – Сейчас, прелестная аристократка, мы вам это объясним, – продолжал он, вынимая из кармана ордер, выданный министром юстиции и подписанный министром внутренних дел. – Что за блажь пришла в голову министрам? – Мы могли бы спросить, – сказал Корантен на ухо Лоранс, – по какому праву вы даете приют врагам первого консула. Вы стегнули меня хлыстом по рукам, и этими руками я, теперь уже без зазрений совести, однажды отправлю ваших кузенов на тот свет, хотя изначально ехал сюда, чтобы их спасти. По взгляду, каким Лоранс смерила Корантена, и по движению его губ кюре угадал реплику этого непризнанного величайшего артиста. Он попытался упредить ее жестом, но это заметил только Гулар. Пейрад постучал по крышке шкатулки, чтобы узнать, нет ли внутри полости. – Боже мой, вы ее поломаете! – Графиня вырвала шкатулку у Пейрада из рук. – Это делается так! Она взяла булавку, ткнула ею в голову декоративной фигурки, и соединенные пружиной досточки раздвинулись. В углублении оказались два миниатюрных портрета, выполненных на слоновой кости и написанных в Германии; на них были изображены господа де Симёз в мундирах армии Конде. Корантен, который лицом к лицу столкнулся с противником, достойным его гнева, жестом отозвал Пейрада в угол для секретного совещания. – И вы готовы были это сжечь? – спросил аббат Гуже у Лоранс, указывая взглядом на письмо маркизы и пряди волос. Вместо ответа девушка выразительно пожала плечами. Кюре понял: она готова на все, лишь бы отвлечь сыщиков и выиграть время, и поднял глаза к небу, выражая тем самым свое восхищение. – Где поймали Готара? Он плачет, – сказала Лоранс, не опасаясь, что ее услышат. – Я не знаю, – ответил кюре. – Он ехал на ферму? – Ферма! – воскликнул Пейрад, обращаясь к Корантену. – Пошлем туда жандармов! – Нет, – отвечал тот. – Эта девчонка ни за что не доверила бы жизнь своих кузенов какому-то фермеру. Она водит нас за нос. Делайте, что я сказал, и тогда мы сможем узнать хоть что-то полезное, раз уж наш приезд сюда был ошибкой. Корантен подошел к камину и приподнял длинные заостренные полы своего сюртука, чтобы согреться; с этого момента у него был вид, тон и манеры человека, приехавшего с дружеским визитом. – Дамы, можете идти спать. Это касается и ваших слуг. Г-н мэр, ваши услуги нам более не понадобятся. Строгость полученных распоряжений не позволяла нам действовать иначе. Но как только стены шато – на мой взгляд, довольно толстые – будут исследованы, мы уедем. Мэр кивком попрощался с собравшимися и вышел. Но аббат и мадемуазель Гуже не сдвинулись с места: они слишком тревожились о судьбе своей юной хозяйки. Г-жа дʼОтсер, которая с момента появления Лоранс в гостиной следила за ней пытливым взглядом отчаявшейся матери, подошла, взяла девушку за руку, отвела в уголок и шепотом спросила: – Вы с ними виделись? – Разве могла я привести ваших сыновей в этот дом и не сказать об этом вам? – таков был ответ Лоранс. – Дюрье, сделайте что-нибудь для моей бедной Стеллы, она еще дышит. – Она проделала немалый путь, – сказал Корантен. – Пятнадцать лье за три часа, – ответила графиня кюре, смотревшему на нее с изумлением. – Я выехала в половину десятого и вернулась во втором часу. Она взглянула на стенные часы, показывавшие половину третьего ночи.