Они постояли так, глядя в мутный океан тумана, накрывший столицу. Поверх него, где-то далеко, на грани слышимости, прогремел гром. Его величество поднял лицо вверх, принюхался. – Сегодня, – сказал он медленно, – в Форштадте была гроза. С ураганом. – В Форштадте? – спросила графиня с тревогой. – Да, – он усмехнулся краем рта. Снова потерся о ее волосы щекой, поцеловал в висок. – Мне нужно идти. Лотти, если ты еще раз переспишь с Кембритчем, я его арестую и переломаю ему все кости. – Следишь за мной? – Всегда следил, Шарлотта. – В этом весь ты, – пробормотала она. – Иди. – Я хочу, чтобы ты всегда ждала меня. – Иди, Лици, – графиня вывернулась из жестких рук. – Ты не можешь приказывать мне. – Могу. – Я буду оставлять в спальне горничную, – пригрозила она. – Ну что же, – сказал его величество, хватая леди Шарлотту за руку, – тогда придется убрать и ее. Так и буду делать, пока у тебя не закончатся горничные. Последние слова он проговорил уже ей в губы. Поцеловал со стоном, выругался, скинул плед, движением пальцев захлопнул окно – и снова понес приникшую к нему женщину к кровати. Глава 9 Воскресенье, 1 января, Иоаннесбург Марина Я очнулась, когда за окнами было темно; мерно пищал аппарат у койки, бок оказался наглухо заклеен повязкой, во рту было сухо и кисло. – Марина Михайловна, – жизнерадостно сказал кто-то рядом, – вот и прекрасно, вот вы и проснулись. Снова вы у нас. Я повернула голову – знакомая медсестра, ухаживающая за мной после коронации Василины. Только я никак не могла вспомнить ее имя. – Сейчас воскресенье, семь вечера, – она ободряюще улыбнулась. – Возможны небольшая слабость и тошнота после анестезии. – Знаю, – просипела я и закрыла глаза. Открыла через несколько минут – или часов. В палате стояли старшие сестры и Мариан. – Катя жива. Сейчас в монастыре, – сообщила мне Василина и тут же испуганно спросила: – Как ты себя чувствуешь? Я ничего не ответила. В душе расцветало облегчение. Забарахталась, пытаясь подняться, – подошел Мариан, чтобы помочь, но я оттолкнула его слабой рукой. – Только попробуй меня запереть, – с усилием, выдавливая из себя звуки, сказала я. – Как только я смогу передвигаться, уеду из дворца. Сниму квартиру рядом с госпиталем и буду ходить на работу оттуда. И не дай боги ты попробуешь меня остановить. Мариан смотрел на меня так, будто ему хотелось схватить меня и трясти, чтобы вытряхнуть всю дурь. Вася схватила его за руку. – Ты расстроена и ранена, Мари, – сдержанно проговорила Ангелина. – Мы все погорячились. Поговорим, когда поднимешься на ноги. Расскажешь нам, что с тобой произошло. – Не приходите ко мне, – буркнула я и отвернулась. – Не хочу вас видеть. – Ты ведешь себя как ребенок, Мариш, – мягко проговорила Василина. – И сама это понимаешь. Она подошла и погладила меня по плечу, и я дернула рукой. Сестра была права. Но от обиды хотелось плакать. – Ты отважная, добрая и очень эмоциональная, – продолжала она. – Но сейчас очень тяжелое время. И если ты не можешь остановить себя, то это сделаю я. Даже если ты меня возненавидишь. Потерять тебя – еще страшнее. Я молчала. Мне нечего было сказать. А то, что просилось на язык, было слишком ядовитым, чтобы я не попыталась это сдержать. Позже ко мне заглянули отец с младшенькими. Они не упрекали меня и не стыдили, просто сидели рядом и щебетали о своем. А Святослав Федорович мягко и сочувственно улыбался. И от его понимающей улыбки стало совсем гадко. – Ты не винишь меня? – не выдержала я. – Твоя мать тоже была порывиста, – сказал он деликатно, – и яростно защищала то, что считала своим, иногда закрывая глаза на доводы разума. А твой отец был еще более безрассудным. Он не умел жить, если не чувствовал остроты каждый день. Его жизнь – сплошной вызов условностям, людям, опасности. И ему было тесно во дворце. Поэтому нет, Марин, я не виню тебя. Ты их дочь. Нельзя винить воду за то, что она мокрая, а огонь – за то, что обжигает. Я уже привык к тому, что воспитываю необычных девочек. И рад, что для тебя все закончилось хорошо. – Непросто тебе с нами, – я грустно улыбнулась. – Непросто, – согласился он. – Но я люблю вас. Они посидели еще немного и ушли, когда я стала клевать носом и съезжать по спинке кровати набок. Ранение и выбросы силы меня совершенно измотали. В следующий раз я очнулась от прикосновения. Рядом с кроватью на корточках сидел Мартин и держал свою руку у меня под ребрами. Бок покалывало, но боли не было вообще. – Выпороть бы тебя, – устало сказал он и погладил меня по щеке. Я поцеловала его пальцы и расплакалась от облегчения. Блакориец присел на кровать, поднял меня, прижал к себе. – Меня уже, считай, выпороли, – горько поделилась я. – За дело? – уточнил он. – За дело, – кивнула я и вздрогнула зябко. – Март… как мне было страшно там! – Так и бывает, высочество, когда лезешь в серьезные игры взрослых дядь, – успокаивающе откликнулся маг, не без слабого ехидства, правда. – Еще я очень зла на тебя, – сообщила я и крепче обняла его. – Ты не сказал мне, что у Кати беда. – Я тоже зол на себя, – смешливо ответил он. – Что не догадался усыпить тебя дня на три. Лежала бы, видела чудесные сны и не рисковала бы собой. – Они бы убили ее, – возразила я яростно. – Как так можно, Мартин?! – Девочка моя, – наставительно проговорил он, – пора вырастать из пеленок. Все, что тебе нужно было сделать, – это положить трубку, как только сказали, что Катя у них. Не озвучена угроза – нет условий для ее осуществления. Сообщить Тандаджи, затем залезть под кровать и там ждать, чем все закончится. Но это, увы, не про тебя. Может, годам к пятидесяти, после десятка детей ты и научишься выдержке. Почему-то отчитывать меня у Мартина получалось так, что я не могла обижаться. Не удержалась, пощупала его за коленку – настоящий, живой и невредимый – и счастливо вздохнула. – У меня красивые ноги? – таинственным голосом спросил он. – Хочешь, остальное покажу? Я весь хорош. Я хихикнула и тут же пожаловалась: – Март, мне очень страшный сон приснился. Что тебя сожрала эта стрекоза. – Меня довольно трудно сожрать, девочка моя, – задумчиво ответил мой друг. Он вообще был какой-то тихий сегодня. – Даже сотне букашек. – Подумал еще немного. – Даже тысяче. – Что у тебя случилось? – неуверенно спросила я. – Еще не понимаю, Марин, – невесело усмехнулся блакориец. – Устал как собака. Ощутил предел своей силы. Понял, что и через сотню лет, если доживу, моя способность противостоять силам природы будет лишь чуть больше, чем у младенца. Хочу покоя… хочу свою женщину рядом. – И это не я, – довольно ревниво пробормотала я. Он насмешливо посмотрел на меня. – Ты же бросила меня, высочество. И для тебя не я, не так ли? Я снова вздохнула и прижалась к нему. – Я ревнивая, безалаберная, вспыльчивая и глупая. И страшная собственница. Не хочу тебя никому отдавать. Ты подходишь мне идеально, Март. – И ты мне, принцесса, – он запустил пятерню в волосы, потряс их. – Если бы только это имело значение… Если бы все зависело от наших желаний… Жизнь такова, что сначала потакаешь им, а потом разбираешься с последствиями. И обратно уже не вернуться, не исправить. Так что чем раньше ты научишься думать, тем проще тебе будет в будущем, Марина. Мы посидели еще немного в обнимку. – Я уеду из дворца, – наконец-то решилась я выдохнуть эти слова. – Я не могу здесь, Мартин. Все, предел настал.