Королева Василина, очень расстроенная и встревоженная, пошла на завтрак. Ангелина ощущалась очень слабо, очень далеко – и ее величество страшно боялась, что и это ощущение исчезнет. Как случилось с Полиной. Но нужно было работать, и ее величество позволила себе на две минуты после завтрака прижаться к мужу, набраться спокойствия. Волосы его были еще чуть влажными после утренней тренировки и душа, и руки держали так же крепко, как обычно, и сердце билось размеренно и уверенно. – Я все равно не отговорила бы ее, Мариан. – Нет. – И приказывать ей не могу. Кому угодно, но не ей. – Ангелине трудно приказывать, – улыбнулся Байдек. – Но в будущем придется делать и это. – Надеюсь, в отдаленном, – пробормотала Василина. – У меня сердце в пятки уходит, как подумаю об этом. – Научишься. – Она вздохнула, и Мариан стиснул ее так, что она застонала и засмеялась одновременно, укусила его за китель. – Скажи мне, что с ней все будет хорошо. – Я верю, что об Ангелину сломаются любые обстоятельства, – сказал Байдек без сомнений. Василина покивала задумчиво и нехотя оторвалась от мужа. – Надо работать. Вечером навестим Полю, хорошо? Лучше бы дождаться Марину с работы, но не уверена, что она придет сегодня домой. Сейчас у меня как раз встреча с министром здравоохранения, распоряжусь, чтобы в ее больнице срочно расширили штат хирургов и медсестер. Протекционизм, конечно, но сестра мне нужна здоровой. Сама она ведь никогда не попросит. – Конечно, навестим, – подтвердил Байдек и прикоснулся губами к виску своей королевы. Марина Зима – время сонное и расслабленное. Снежок, огоньки, предчувствие праздника – меньше месяца осталось до Поворота года, когда сезон Черного сменяет Белый и начинается новый год. Граждане вывешивают на окнах пожелания счастья и носят подношения – свечи и масляные фонарики – к статуям богов для благословения. Самое радостное время для священства – паства жертвует на храмы, очищается от грехов. А грехов, судя по количеству свечей, накапливается немало: чем ближе к празднику, тем меньше места в храмах – бывает, что полы сплошь завалены подношениями. Потом, в первый день весны, свечи будут разбирать по домам и зажигать на столах. На главные площади в городах устанавливают «дом сезонов» – плетенную из прутьев и соломы шестиугольную конструкцию с куполом, которая в зависимости от величины поселения может быть высотой как с человека, так и с трехэтажный дом. А уж жители украшают ее кто во что горазд. Резными или стеклянными светящимися чайками, соколами, медвежатами, тиграми и змейками (а в этом году впервые появились там и драконьи фигурки), лентами пожеланий – как на свадьбу, – корзиночками из пшеничных колосьев – чтобы год был сытный, – гирляндами из глиняных шариков, на которых написаны имена членов семьи. Считается, что это приносит счастье. Наверное, приносит, но не бедолагам дворникам, которые потом, на третий день нового года, все это весомое счастье убирают. Помимо жрецов, радостно в эти дни и продавцам одежды и обуви – по поверию, нужно встречать Поворот года в новом наряде, чтобы не обидеть богов. Всегда подозревала, что богам глубоко все равно, в чем ты встречаешь первый весенний рассвет. Скорее всего, поверие когда-то давно запустил какой-нибудь ушлый торговец – и не прогадал. Отстрелявшись и совершив положенные ритуалы, народ впадает в сомнамбулическое состояние и разминается горячительным – тренируется перед праздником. А у врачей и виталистов в январе наступает горячая пора. «Пора идиотов на колесах», – называют ее мои коллеги, и я покривлю душой, если скажу, что не согласна с ними. С аварий людей привозят потоком и сложных сразу отправляют на операции. Эльсен становится вдесятеро раздражительнее и невыносимее, синяки под моими глазами увеличиваются на пол-лица, пачки сигарет улетают за день. А когда остаешься на ночную смену, потому что коллеги не справляются с потоком, и когда спишь в раздевалке по соседству с ассистентом Эльсена и парой медбратьев, свалившихся после трех суток без сна, начинаешь ненавидеть людей еще активнее. Главврач пытался настоять, чтобы я уходила домой сразу после окончания рабочего дня. – Вы же понимаете, – толковал он мне, поймав в курилке, – Марина Михайловна, я не могу допустить, чтобы вы тут в обмороки падали. – Олег Николаевич, – раздраженно ответила я, – я прикреплена к Эльсену. И если он в своем возрасте сутки проводит на ногах, то с какой стати я должна бросать его? Или вы думаете, я сюда развлекаться пришла? Судя по его взгляду, именно так он и думал. Принцесса, по какому-то капризу решившая работать. Я по телефону предупреждала Василину, что задерживаюсь или остаюсь на ночь. И вообще вела себя как примерная наказанная девочка. В первый раз она осторожно сказала: – Поклянись мне, что ты точно в больнице, а не смываешься так из-под надзора. – Конечно, смываюсь, Вась, – я честно попыталась снизить едкость тона. – Лучше уж отмывать кровь в операционной, чем сидеть под домашним арестом. А если ты мне не веришь – спроси у крокодила Тандаджи. Уверена, у него на каждый мой шаг есть отчет. Родных я почти не видела. В те дни, когда успевала спать дома, даже ужинать не могла – в полусне принимала душ и валилась на кровать. Бедный Бобби, кажется, забыл, как выглядит хозяйка – или его пугал запах лекарств и мой всклокоченный вид, – но встречал пес меня храбрым лаем из-под кресла. Он, увы, рос немного трусливым. На трубке копились пропущенные вызовы от Марта. Я улучила момент между операциями, налила себе кофе и отзвонилась ему. А то с него станется еще проверить, где я, а Эльсен за Зеркало в операционной пришибет и меня, и друга, каким бы крутым магом он ни был. – Я в немилости у тебя, высочество? – осведомился он смешливо, и от этого тепла моментом ушли и раздражение, и усталость. – Я в аврале, – я глотнула кофе и прислонилась виском к холодной плитке сестринской, – очень много работы, Март. Так что готовься в конце января меня жалеть и гладить. Пока мне не продохнуть. – Это я всегда готов, – откликнулся он. – Совсем плохо? – Да нет, – я с удивлением прислушалась к себе и поняла, что не кривлю душой. – Мне это нравится, Мартин. Но тяжело, да. Сплю очень мало. Ничего, после праздника пойдет на спад. – Погоди-ка, – он чем-то шебуршал, звенел. – Не двигайся с места. Я посмотрела на часы – еще пять минут, и нужно идти. Но уже открывалось Зеркало. – Смешные тут щиты, – сообщил Мартин и протянул мне несколько пузырьков из темного стекла. – На, всё, что у меня было. Это тоник. Делает даже из уставшей клячи призовую кобылу. Бери, я у Макса еще выклянчу. А вообще у вашего Зигфрида должны они быть. Просто он в благородной рассеянности, видимо, не заметил, что принцесса на нежить похожа. – Я ржать от него не начну? – я с сомнением потрясла один из пузырьков. Внутри колыхалась плотная жидкость. Открутила, понюхала – пахло свежескошенной травой. – Нет, – с почти искренним сожалением ответил Мартин и ухмыльнулся, – у Макса напрочь отсутствует чувство юмора, поэтому тоник только тонизирует. Выпей, Марина. – Слушаюсь, – я выдохнула и заглотила содержимое пузырька. Сладковатое, приятное. В глазах тут же посветлело, и голова перестала ныть. И слабость в мышцах прошла – наоборот, тело наполнилось такой пузырящейся, радостной бодростью, что я могла бы прямо сейчас отправиться в клуб и протанцевать до утра. Но вместо танцпола светила операционная. – Ты мой герой, – простонала я и закрыла глаза. – Спаситель! Принеси мне еще, идеальный мужчина, пока я не имею времени подвергнуть Зигфрида пыткам. Поделюсь с врачами. Мартин потянул меня со стула, взъерошил волосы. – Ночью ограблю Макса и завтра принесу. Заметь, ради тебя рискую быть испепеленным злым колдуном. Я хихикнула, крепко-крепко обняла его, вжалась в свитер носом. – Мне нужно идти. Я так рада тебя видеть, Март. Так рада! – И я рад, – заключил он со смешком. – Норму обниманий и помощи близким на сегодня выполнил, теперь можно снова идти ненавидеть придворных. Все-таки мы с ним очень похожи. Мартин ушел в Зеркало, а я отправилась искать Эльсена. Впереди была трудная миссия – уговорить старого ворчуна выпить тоник. И о пропущенном вечере органной музыки я вспомнила только через несколько дней. Все равно не смогла бы пойти. Честно говоря, я и о Люке-то не вспоминала. Да и вообще ни о ком. Он сам напомнил мне о себе. В один из суматошных дней до встречи с Мартином поступил пациент – отрада на фоне бесконечных аварийных и переломанных. Всего-то плановая язва желудка. Направили его к нам почему-то из другой больницы, и главврач лично просил Эльсена взять его на операцию – мол, родственник какого-то уважаемого человека. Эльсен плевался и витиевато ругался – ни одного мата, все высоколитературно, но так обидно, что мы заслушивались, главврач чуть не плакал, но в результате настоял на своем, пообещав внеплановый отпуск и расширение штата. И операция прошла спокойно и быстро, и пациент был тих и вежлив, и родственники к нему приходили опрятные, спокойные, как с картинки. Я периодически видела их на обходах. Пациента выписали через три дня – виталистические процедуры сделали свое дело. А наутро после его выписки Эльсен, что-то пыхтя себе под нос, буркнул: – Рудлог, зайдите ко мне в кабинет. Я обожала его за это «Рудлог». В кабинете стояли корзина цветов, какие-то пакеты, коробки. – Вот, – проворчал старый хирург, – надарили. За вшивую язву, а благодарности, как будто я ему прямую кишку на денежный автомат заменил. А это вам, – он сунул мне в руки объемистую коробку конфет с прозрачными стенками, – очень просил передать. Эльсен снова грозно засопел – и я схватила коробку и предпочла ретироваться. Нужно было отдать конфеты на проверку Тандаджи. Но я не удержалась: открыла, потянулась за конфетой с орешком – и нащупала в глубине коробки что-то плоское и твердое. Вытащила на поверхность и тут же закрыла коробку – от камер. И пошла с ней в кладовку. Это оказался телефон. Вбит туда был один номер. И в памяти – одно сообщение. «Нам же не нужны лишние уши? Первый кусочек свободы для тебя». Я не удержалась – прыснула. Сунула телефон в карман и пошла дальше работать. Конфеты, кстати, оказались божественными.