Я вышел на берег и завертел головой в поисках своего камня. – Где моя одежда? – Хм… я ее забрал. – Что? – Не сердись. Она тоже нуждается в хорошей чистке. – Ты надо мной смеешься! Я не останусь в таком виде… Его взгляд еще раз прошелся по моему телу, задержался на члене. – Конечно нет. – Он достал из-за спины мешок и бросил мне. – Лови. Я принес тебе свои вещи. Этот жест погасил мое возмущение. В общем-то, думал я, одеваясь, если его манера поведения мне непонятна, в этом больше виноват я, чем он. Он с раннего утра возится со мной и пытается мне помочь. И я не имею права на него сердиться. Мне не в чем его упрекнуть ни за слова, ни за поступки. Но я плохо понимаю происходящее. Почему он мне помогает? – Почему? – выпалил я, продолжая вслух свой внутренний монолог. – Что почему? – удивился Пакен. – Почему ты мне помогаешь? Он пожал плечами и промолчал. Надев тунику, ниспадавшую великолепными складками, обувшись в сандалии, обвязавшись расшитым поясом, я с признательной покорностью нацепил золотистые браслеты и колье из пестрых камней. Это облачение показалось мне слишком вызывающим: побрякушки сияли немыслимым блеском, туника со смелым вырезом обнажала мои бедра. Но мое преображение восхитило Пакена. Он широко заулыбался. – Неплохо, – промурлыкал он, покачивая головой, – тебя хочется раздеть. Эти слова прозвучали как удар хлыстом. Мне снова сделалось не по себе, я оцепенел под его взглядом. Хватит с меня этих его интрижек, этого флирта с гнусным душком! Не позволю ему больше играть в эти игры. Я решил порвать с ним, поблагодарить за пирожки и заверить, что как-нибудь выкарабкаюсь сам. – Послушай, Пакен, я… Он прервал меня решительным жестом и встал. – Идем, я тебя забираю с собой. – Куда? – довольно агрессивно заупрямился я. Он развернулся, подошел ко мне вплотную. – Ты любишь женщин? – Что? – опешил я. Он коснулся меня всем телом, губами тронул мой рот, я услышал его дыхание. – Зачем ты меня об этом спрашиваешь? – возмутился я. – Потому что это необходимо. Или мы расстаемся. Этот разговор двух глухих меня бесил, и я упирался. Пакен нахмурился и помрачнел: – Ты любишь женщин – да или нет? – Да. Пакен расслабился, просиял. – Вот и чудно! Ты напугал меня, я уж подумал, что ошибся на твой счет. Все хорошо. И быстро зашагал в город, я едва поспевал за ним. * * * Заведение меня ошеломило. Оно резко отличалось от убогих лавчонок, которыми кишели торговые улицы: располагалось оно в квартале Птаха особняком, в нескольких шагах от храма, и занимало роскошный дом с четырьмя фасадами, небольшой дворец, к которому вела обсаженная сикоморами аллея. Двое охранников решали, кого можно впустить. Они почтительно склонились перед Пакеном, и, когда дверь отворилась, в лицо мне ударила волна ароматов, пряных, мускусных, цветочных и фруктовых, – они были восхитительны. По словам моего провожатого, тут можно было найти лучшие косметические средства, поскольку знаменитый парфюмер Падисечи устроил мастерскую как раз на здешнем заднем дворе. – К нему идут со всего Египта, – уверял Пакен, – со всего света! Никто не умеет смешивать, сочетать и сохранять ароматы, как Падисечи. У него исключительный нос. Но здесь ты его не встретишь, он живет в другом месте. К тому же он часто отправляется в странствия на поиски редких цветов, неведомых смол и ценных древесных пород. Торговлю ведет Фефи, его бывшая жена. Они давно разошлись из-за несходства темпераментов, но работают вместе – их деловая связь оказалась более прочной. Едва Пакен назвал имя, как к нам выбежала соблазнительная, довольно пухленькая говорливая женщина. – Ах он, шалун, опоздал сегодня! Из-за него весь Мемфис плачет с самого утра. Ему невдомек, сколько слез мне пришлось осушить по его милости. Да я и сама была вся в слезах. Она заливисто рассмеялась, не скрывая театральности своего тона. Ее ухоженные иссиня-черные волосы были подхвачены лентами. Пакен приветственно махнул ей рукой: – Ты перестанешь дуться, Фефи, когда увидишь, что у меня для тебя есть. – Что он мне притащил, этот шалун? Ах, еще одного шалуна… И как его зовут? Я понял, что она обращается ко мне и ждет ответа, когда на меня уставились ее фиолетовые глаза. – Меня зовут Ноам. – Какой он забавный! Ноам… Такого у меня еще не было. Ноам… А он согласен?.. В этот момент на пороге возникла матрона лет пятидесяти, в завитом парике и роскошном облачении; ее сопровождали четыре служанки. Фефи, будто застигнутая с поличным, шепнула нам на ухо, изображая испуг: – Ой-ой-ой, покидаю шалунов. Нас осчастливила своим посещением ужасная госпожа Урнеру, хозяйка слоновой кости. Фефи стремительно и грациозно развернулась и, вскинув руки, ринулась к клиентке: – Как поживает наша драгоценная очаровательная подруга? Фефи определенно обращалась к людям не иначе, как «он» или «она». Пакен мне украдкой улыбнулся. – Заходи. На стенах, покрытых цветными фресками с ритмичным чередованием пальмовых мотивов, были воссозданы сцены сельской или домашней жизни; зал был уставлен этажерками, представляющими парфюмерную продукцию. На каждой из них, перед плотно закрытыми флаконами, стоял образец: пробку можно было вынуть и продегустировать аромат. Я вдыхал поочередно запахи духов, кремов и притираний. Мои ноздри, изощренные целительской практикой, наслаждались чудесами и угадывали основной компонент: то извлеченную из фисташкового дерева живицу, то мирру из бальзамического тополя, то росный ладан из стиракса, то ирис, то майоран, то нежный голубой лотос, а за ними шафран, корицу и мед. И я отправлялся в странствие, улетал далеко от нильских берегов, в Сомали, в Эфиопию, в Аравию, откуда эти вещества были родом[29]. Что-то изменилось. Даже лучшие бальзамы и мази, которыми мы пользовались для ароматизации тела в прежние времена, оставались грубыми любительскими поделками. Мой дядюшка Барак перед любовным свиданием умащался медом, мать готовила кашицу из розовых лепестков и наносила ее на тело. В Стране Кротких вод я бывал во дворце царицы Кубабы и различал там лишь простейшие запахи ладана, сандала и мирры, но обычно их применение ограничивалось религиозными обрядами. Бесплотные, подобно богам, ароматы прославляли божественное – как и музыка, столь же бесплотная; их возжигали в храмах, верующие вдыхали – и вдохновлялись, прославляя божество и воспаряя к нему в облаке воскурений во время больших празднеств и ежегодных шествий. В заведении Падисечи и Фефи, несмотря на близость святилища бога Птаха, ароматы разрабатывались также и на потребу мирян. Слушая, как Фефи расхваливает свой товар госпоже Урнеру и перечисляет названия: «Сладости Нила», «Сумеречные мечты», «Алая страсть», «Игривое утро», «Прозрачная чистота», «Единственная», я понял, что теперь стремятся не воспарить к божествам, а впечатлить смертных. Воспользовавшись духáми, дама уже не прославляла бесплотный мир богов, но претендовала на место в материальном мире; она источала финансовое превосходство или обольстительность[30]. Я вдруг почувствовал себя должником Пакена: я был бы счастлив работать со знаменитым Падисечи, я чувствовал, что на это способен. Но как Пакен догадался, что я владею наукой о растениях? Мне не терпелось расспросить его, я обернулся и с удивлением узрел, что он красуется перед важной матроной, а та явно имеет на него виды. Какое идиотское зрелище! Вопреки известным мне обычаям, она недвусмысленно давала понять, что выбрала его, бросая на свою добычу хищные взоры. Бедная жертва со странным смирением и покорностью залилась румянцем и опустила голову: Пакен согласился. Матрона ухватила Фефи за плечо и что-то шепнула ей на ухо. Парфюмерша кивнула. Ловко ввернув две-три фразы, она оставила госпожу Урнеру и подошла к Пакену: – Ну что, перекусишь – и к ней? – Идет. – Мужа не бойся. Она вдова и очень богата. – Прекрасно. – Фефи скользнула по мне взглядом. – А он готов, он хочет? И, не ожидая моего отклика, посеменила за охотницей, чтобы подтвердить свидание. Пакен наклонился ко мне: – Ты теперь понял? Я напрямую спросил: – Ты тоже товар? Он заулыбался: – Да. И предлагаю тебе присоединиться. Я замотал головой, ошеломленный тем, что не увидел очевидного. Сначала я внушил себе, что Пакен хочет за мной приударить, потом – что он прочит меня на роль парфюмера! Я был поражен своим простодушием.