Вместо того чтобы возразить, я внутренне взбодрился. Хотя я обладал физическим преимуществом и схватка врукопашную меня не пугала, мне потребовалась бы смелость, чтобы пойти до конца. Необходимо срочно освежить в памяти совершенные Дереком чудовищные преступления. – У тебя наша фамильная черта, – прошелестел он. – Сросшиеся пальцы. Признак старших сыновей в нашей семье. Дерека затрясло. – Ты потомок моего отца или брата. Значит, он не узнал меня. – Рассказывали ли тебе о твоем предке Ноаме? Он произнес мое имя почти с нежностью. – О Ноаме? Нет. Никогда. Он громко расхохотался. – Разумеется, как это было бы возможно? Прошло столько времени… Века и века… – Что-то я не пойму, – сказал я, изобразив удивление. – У тебя такие старые отец или брат, что им много веков? Вот тут я одержал крупную победу. Растерявшись, Дерек проклял себя за то, что так разболтался, и, убежденный в моем полнейшем неведении, сделался гораздо приветливее. – У нас с тобой есть общие предки. Ты заметил, что у меня тоже… Он продемонстрировал кисть с двумя сросшимися пальцами. – Да, – подлил я масла в огонь. – Меня это поразило. Прежде я ни у кого больше такого не замечал. – А у отца? – Я никогда не видел своего отца. Как-то вечером он мимоходом овладел моей матерью и исчез. Подобное сходство наших судеб толкнуло его на размышления – нарциссический отсутствующий отец – и, вновь напомнив о собственной драме, заставило Дерека вести себя со мной почти по-братски. Его остекленевшие глаза, ища меня и ни на чем не останавливаясь, шарили по каморке. – Теперь я понимаю, почему ты выказываешь такое великодушие: голос крови. Мы происходим от одного корня. Кровь – это важно, ох как важно! Вот поэтому я тоже никогда не причиню тебе никакого зла. – Внезапно он разразился рыданиями. И между двумя всхлипами прогнусавил: – Никогда… Как истолковать его реакцию? Неужто Дерека до такой степени печалила необходимость отказаться от удовольствия избавиться от меня? – Никогда… Я отошел в сторонку. С первого взгляда свидетель этой сцены предположил бы, что Дерек очень высоко ценит семью и семейные отношения. – Никогда… Был ли он искренен? Изменился ли он? Или же в очередной раз рядится в благую ложь? Или же ухитряется скрыть некогда совершенные злодеяния, превознося незыблемость семейных связей? – Ты мне как брат… Я никогда не причиню тебе никаких неприятностей. Я в ужасе отпрянул. Дерек меня пугал. Я его ненавидел. Мне следовало немедленно положить конец этому кошмару. Отступив в полумрак, я обдумал свой план и отчетливо сформулировал его для себя: через двадцать один день, как бы то ни было, я убью его. Через двадцать один день. Ему оставалось жить всего двадцать один день. * * * – Мне посоветовали отправиться в некий храм, в сторону восходящего солнца, – назавтра сообщил я Дереку. – Жрицы богини Сехмет знакомы с ритуалами, у них есть снадобья, способные отражать нападения демонов, которые проникают в глазницы или пожирают зрение. Под темными сводами протекает источник, который проходит сквозь теллурические токи и на заре родником выплескивается оттуда. Благодаря этому прислужницы богини поддерживают постоянную связь с глазом Ра. Возможно, они вернут тебе зрение. Каждый камень этого святилища существовал исключительно в моем воображении, но Дерек, который доверился мне, легко позволил уговорить себя пуститься в дорогу. Мы отправились верхом на осле. Я задумал доставить его к берегу моря. В стратегию моей мести входили морские волны. Исходя из того, что после Потопа Дерек опасался воды, я мечтал утопить его. Мой план состоял из нескольких пунктов: загнать его на побережье и заколоть кинжалом, а тело расчленить. После чего я предполагал на бегу побросать куски в волны; унесенные течением и изъеденные солью, они уже никогда не соберутся воедино. А чтобы восстановиться из одного-единственного ошметка плоти, Дереку потребуются века. Меня самого восхищала невероятная жестокость этого наказания. Все, что в нем было мрачного, зверского и кровавого, как нельзя больше подходило Дереку, и я ничуть не возражал, что в меня проник некий душок злорадства – это поможет мне довести задуманное до конца и уничтожить монстра… С тех пор я стал проявлять по отношению к Дереку определенное двуличие, выказывая дружеские намерения и одновременно готовясь убить его. И – удивительное дело – не испытывал при этом ни малейшего затруднения. Я не принуждал себя ни к приветливости, ни к ненависти, ибо и то и другое сосуществовало во мне: в какой-то момент я подбирал снадобье, которое принесло бы ему облегчение, и слова, которые успокоили бы его; а уже в следующий заострял кинжал, не сводя глаз со своего сотрясаемого кошмарными сновидениями брата. Все развивалось самопроизвольно. Я избегал лжи, лицемерия и цинизма. Во мне не было двоедушия: я одновременно был подлинно любящим и ненавидящим, сострадал и готовил убийство. Я не испытывал недостатка в искренности: у меня их было две! В каждом из нас множество личностей. Тот факт, что у нас всего одно лицо, одно тело и одно имя, приводит к недоразумению: внутри этой единой оболочки должна существовать одна личность. Заблуждение! Мы состоим из слишком многих противоречивых склонностей, нас формируют слишком многие разнонаправленные события, слишком многие несогласованные ценности и желания, чтобы мы сводились к одному монолитному Я[58]. В соответствии с моим отношением к Дереку я давал ему различные снадобья: одни улучшали его состояние, другие обостряли недуг. Вместо того чтобы умерять болезнь глаз, я поддерживал ее и даже усиливал, вводя под веки якобы очищающий состав, благодаря чему опасные микробы активно размножались. Дерек неохотно распространялся о причине своей слепоты. Собрав обрывки сведений, я сделал вывод, что, когда некий фермер палкой гнал его из хлева, где он заснул, один удар повредил роговицу. А потом бродяжничество и отсутствие элементарной гигиены только ухудшили дело. Когда Дерек потерял зрение, существование его превратилось в кошмар; лишенный всяких ориентиров и легкоуязвимый, он сделался жертвой бандитов, воров и обыкновенных хапуг. Зная, что, как я уже упоминал, египтяне всегда приветливо относились к чужакам или калекам, полагая, что нездоровье не связано с наказанием богов, а являет собой их креативную фантазию, мы удивимся, что Дерек испытал на себе такое отношение со стороны этого миролюбивого народа. Однако он не вызывал ни восхищения, ни сострадания; чересчур странный, чтобы ему поклоняться, слишком высокий, чтобы его жалеть, он внушал беспокойство. Напористый, невоздержанный на слова, всегда готовый оскорбить, он не вызывал сочувствия. Что-то резкое, путаное, беспорядочное и бессвязное как во внешности, так и в образе мыслей подавляло самые благие намерения. По правде говоря, наиглавнейшее из несчастий, от которых он страдал, сводилось к исходившему от него неприятному ощущению: он внушал антипатию. Его никогда не воспринимали как жертву; наоборот, считали его ответственным, если не виновным в чем бы то ни было. Оказалось, что достаточно одного его присутствия. Оно было столь интенсивным, что, едва он где-нибудь появлялся, все от него отворачивались. Точно так же, как Нура, он испускал лучи, но, в отличие от Нуры, исходившая от него аура была черной. Он распространял тьму – не свет. В его искаженных чертах, недоверчивых зрачках, нескончаемых и тощих конечностях, в небольшом горбике в том месте, где шея переходит в спину, так и чувствовались беспокойство, озлобленность, подозрения, жестокая суровость, перепады настроения и всегда готовая взорваться скрытая угроза. Тогда как другие люди таили свои травмы и расстройства, не вызывая отторжения, слабости Дерека были слишком на виду[59]. Итак, мы покинули Мемфис и двинулись на восток. Чтобы добраться до Великого моря, я мог бы пойти вдоль Нила по направлению к дельте, но эта зона была плотно населена: Нижний Египет был цветущим краем, Аварис быстро превращался в важный центр, караваны следовали его дорогами, чтобы доставить оливковое масло и амфоры с вином, а в гаванях в это время выгружали золото, серебро, лазурит, бирюзу и бронзовые топоры. Не говоря уже о ладане, ценных породах дерева и ароматических маслах из Ретену[60]. Поэтому я предпочел добраться до менее посещаемых пределов, достигнуть Страны Кротких вод и взглянуть на то море, в которое впадают Евфрат и Тигр и которое станет местом погребения Дерека. Мы шли бодрым шагом. Тропки буквально въелись, впечатались в почву. Усомнившись в направлении, мы обращались к встреченным на пути патрулям или получали подтверждение от кишевших повсюду служивых – признак царства, обезопасившего себя, чтобы перевозить товары и взимать за это налоги. Наше путешествие подтверждало догадку, которая посетила меня во времена моих прошлых странствий: цивилизацию создает торговля. Без нее каждый оставался бы на своем клочке земли, на краешке поля или на своей охотничьей делянке. Благодаря торговле люди перемещаются и знакомятся. Более того: они пытаются договориться. Медь дала человечеству больше, чем все мирные соглашения: будучи необходимым, этот металл, залежи которого редки и расположены далеко одна от другой, проложил дороги, определил применение, изобрел единицы измерения, ввел доденежные отношения даже еще прежде возникновения самих денег, а главное, принудил людей к доверию. Поскольку мена предполагает доверие, а ее повторение – его развитие. Как заметил Мастер Найма в Доме Вечности, вид у меня был честный. Вот почему наше странствие не наталкивалось ни на какие препятствия. Однако я видел, как сильно Дерек страдает от своей подозрительной наружности: в тех редких случаях, когда он вмешивался в переговоры, дело заходило в тупик. Он не доверял никому, и никто не доверял ему. Подобно тому как жалость толкает человека к другим, ему недоставало доверия, которое влечет за собой идентичный порыв. Я снова и снова спрашивал себя: это врожденное? Или приобретенное? В любом случае неспособность внушить чувство сопереживания доказывала, что Дерек никак не мог бы преуспеть в делах. Впрочем, пока он сколачивал себе состояние лишь хитростью, воровством или вымогательством. Я постарался разузнать побольше о его жизни. Очень осторожный, он отмалчивался, стоило мне коснуться прошлого, и нашел лаконичное объяснение котомке с драгоценными вещицами: – Я был богат, Имени. Только вот это закончилось. – Ну да, бедность! – заметил я, чтобы подтрунить над ним. – Я много раз бывал богат, но никогда – долго. – Богат чем? – прикинувшись наивным, воскликнул я. Он пожал плечами и отвернулся. Как-то вечером он признался: – Я упал. Я много раз падал. С самого верха. Я чуть было не спросил: «С башни? Например, с Вавилонской?» – но сдержался. Тогда нас с Нурой ужасно мучил главный вопрос: умер ли Дерек при обрушении башни или успел сбежать? Если он погиб под обломками, если ему потребовались столетия, чтобы возродиться, а затем суметь вытащить груду ошметков из-под развалин, значит он знает о том, что бессмертен. Если же, напротив, ему удалось сбежать до рокового обвала, значит он еще не знает своей истинной природы и просто считает, что наделен отменным здоровьем и долголетием. Ночь за ночью я, стиснув зубы, вел свой мрачный отсчет: «Через двенадцать дней, как бы то ни было, я его убью». И с облегчением улыбался, украдкой поглядывая на своего пленника. Судя по обрывочным сведениям, мы приближались к морю. По пути нам попадались селения, где проживало с пару десятков семей, которые держали фруктовые сады, поля и пастбища. Местный вождь следил за порядком, отправлением правосудия и сбором налогов, о чем докладывал вверх по пирамидальной иерархии, которая, уровень за уровнем, вела к фараону. Первостепенную роль в этой гигантской системе играло духовенство. Например, ревизоры храмов следили за сельскохозяйственными угодьями, проверяли счета, в надлежащий момент забирали свою долю. Мы дважды присутствовали при подобной операции: учетчик с дубиной в руке перед выставленными в ряд под сенью пальм мешками беседовал с вождем; предотвратив возможное мошенничество, он направлял продовольственные товары к храмам. В те дни бесполезно было отвлекать внимание сельчан, слишком встревоженных этим посягательством на средства к их существованию. Тогда я уходил, чтобы поймать окуня или угря, а пока рыба жарилась, делал салат из огурцов. Вдали от Мемфиса и Фив прежнее впечатление от Черной земли менялось: теперь Египет казался мне страной множества мелких царьков, а не одного царя. – Что ты думаешь о смерти? В тот вечер Дерек удивил меня. Он, так редко задающий вопросы, нарушающий свое молчание, только чтобы высказать требование, заговорил со мной своим пронзительным голосом. Поскольку я ответил не сразу, он повторил: – Имени, что ты думаешь о смерти? – Все зависит от того, за чем она следует. Мои слова привели его в замешательство. Я согласился ответить подробнее: – Если человек наслаждается прекрасной жизнью, смерть кладет конец его блаженству и он ее опасается. Если же он влачит жалкое существование, смерть избавляет его от нищеты и он желает ее. В зависимости от того, где оказался человек, он ее боится или ждет. Вот ты – где? Поколебавшись, он с горечью отрезал: – Там, где ее ждут. – Прямо сейчас? – В общих чертах. Счастье – не мой конек. – Это зависит от других или от тебя?