В фараоне он видел виновника порабощения, хотя тот представлял собой лишь его символ, и призывал сменить подчинение фараону на основанное на согласии послушание призыву Бога. – Что ты предлагаешь? – вопрошали его слушатели. – Уйти. – Куда уйти? – Покинуть Мемфис, вырваться из этой системы. Следует уйти из Египта. Такова была его навязчивая идея: уйти из Египта. И эта идея постепенно сделалась привлекательной. Помимо евреев, она касалась всякого, кто страдал в мире Сузера: брюнета, блондина, рыжеволосого, седовласого, белых людей и народы Юга, которые, подобно Сепфоре, были чернокожими; мужчин и женщин, придерживавшихся различных верований, пришедших со стороны восхода солнца, из Ливана или от Великого моря. – Куда, Моисей, куда? Мы не вернемся в пустыню, чтобы подохнуть там. Старики с искрошившимися позвонками и согбенными спинами высказывали свою неуверенность, сравнивая бесплодные, засушливые, враждебные и смертоносные зоны с тем щедрым оазисом, который был создан Нилом. И все же, поскольку Моисей не просто определял точное направление, а описывал жизнь, избавленную от ига фараона, которое наносило вред телу и укорачивало жизнь, за ним следовали все охотнее. На одни вопросы Моисей отвечал молчанием, зато на другие – вопросом. – Ты еврей, Моисей? – Что это значит – быть евреем? Нелегко было бы объяснить, в чем состоит факт принадлежности к евреям, потому что само название шло извне, от тех, кто противопоставлял себя им. Этот термин клеймил изгоев, запыленных, косматых и неприветливых, нежданно-негаданно явившихся из пустынь по потрескавшимся от жары дорогам. И впрямь, еврей был придуман антиевреями. Слушая, с каким мастерством Аарон роскошно формулирует взгляды Моисея, я сумел оценить то влияние, которое мы с Мерет оказали на него за годы ученичества. Я как целитель всегда отрицал любую иерархию – врачебной помощи достойны все! Низшие и высшие! Никакого превосходства одного человека над другим! Моисей подхватил и развил эту идею абсолютного равенства, отвергая всякую эксплуатацию человека человеком. Заметив, что вокруг них сосредоточиваются сотни готовых покинуть Египет семейств, Моисей и Аарон попросили фараона об аудиенции. Благодаря соглядатаям Сузеру было досконально известно все, что эти двое рассказывали более или менее многочисленным толпам, однако чванливое презрение мешало ему осознать серьезность происходящего. Вдобавок он готовился к празднованию начала своего самостоятельного правления и задумал пышные увеселения, пиры, танцы и эффектные бои – короче говоря, разгул расточительности. Он принял нас троих: Моисея, Аарона и меня – с этаким насмешливым любопытством. По бокам от него стояли визирь и несколько крупных чиновников в окружении внушительной стражи. Сузер пристально рассматривал Моисея из-под полуприкрытых век. Фараон, с худым лицом и заплывшей талией, страдал от своей нелепой внешности, несоответствия тела и совершенно чужой ему головы; к тому же его узкий нос с туго натянутой кожей напоминал орлиный клюв – и это сходство усиливал мрачный синий и неподвижный взгляд, тогда как круглый живот Сузера больше подошел бы гиппопотаму. В отличие от придворных, он не выражал ни малейшего желания нравиться. Блеклый цвет кожи свидетельствовал о сидячем образе жизни в стенах дворца. Если есть люди-солнце, то Сузер был человек-тень. От имени своих единомышленников Аарон объявил, что они отказываются от жизни в Мемфисе и решили тронуться в путь. Им требуется разрешение фараона, чтобы выйти за пределы его территории. Внимательно слушая Аарона, Сузер не спускал глаз с Моисея. – Зачем? – бросил он. Аарон изложил смягченную версию речей Моисея о новом способе жизни, который проповедовал его брат. – Зачем? – повторил Сузер, как будто Аарон ничего не пояснил. Вмешался Моисей: – Ты обрекаешь большинство своих подданных на нищету. На бедности ничего не построить, разве что бедняцкие бунты. – Ха-ха-ха, ты сулишь мне беспорядки! – Вовсе нет. Я умоляю тебя отпустить нас. Твоя пирамида скоро будет завершена… – Скажешь тоже, моя пирамида! На мгновение Сузер сделал вид, что глумится над своей гробницей; на самом деле его раздражение было связано с другим. В будущих переселенцах он видел только дешевую рабочую силу и чуял угрозу: опасность предательства. Какую сторону они примут в случае конфликта с соседними правителями? Той страны, в которой поселятся, или той, откуда бежали? Примкнут ли они к фараону или сразятся против него? Его маниакальная слежка за еврейским кварталом и всеми улочками, давшими приют многонациональному населению столицы, объяснялась именно этими сомнениями. Безопасность значила больше, чем экономика. Моисей шагнул к нему: – Внутренних врагов ты боишься так же, как внешних. Мы ни те и ни другие, вот почему просим твоего дозволения, чтобы уйти. – В действительности ты домогаешься власти. Я впервые замечаю, что в тебе течет кровь моего отца. Я едва удержался от смеха. В тот самый момент, когда всем при дворе стало ясно, что Моисей не вышел из чрева Неферу, тут-то Сузер, до сих пор сомневавшийся в этом, даровал ему эту законность! – Ты мой брат, если желаешь власти. Моисей даже не моргнул. Он неожиданно получил сразу двух братьев! Прямо перед ним Аарон и Сузер отстаивали свое право на это звание. Для Сузера Моисей воплощал соперника по выбору, для Аарона – друга по выбору, и оба они отметали сомнения в их кровной связи. Ненависть и любовь соединяются, когда они сосредоточиваются на одном предмете, и смешиваются, сделавшись присвоением. К чему, однако, фиксировать свои навязчивые идеи на брате? Разве любить и ненавидеть можно только в семье? Едва эта мысль напомнила мне о Дереке, я тотчас оставил эту тему. Своим хрипловатым усталым голосом Сузер изрек: – Ни ты, ни твой народ не уйдете. – У меня нет народа. Народ есть у бога. – У какого бога? – У моего бога. – И как его имя? Моисей смолчал. Сузер с ухмылкой обратился к сановникам: – Ну а вам известен этот безымянный бог? Вместо ответа они прыснули. – Не насмехайся, Сузер. – Почему? Твой бог разгневается? Вот и хорошо. Тогда мы поймем, кто это. А главное, существует ли он… Аарон бросился вперед, стремясь защитить своего наставника: – Бог Моисея могуществен. – Докажи это, – сухо ответил Сузер. Готовый схватиться врукопашную, Аарон выкрикнул: – И докажу! – Превосходно, – равнодушно промямлил Сузер. Аарон потряс своей палкой. – Вот посох Моисея. Моисей вопросительно приподнял бровь, однако Аарон умоляюще взглянул на брата, чтобы тот не отрицал. – Внимательно посмотрите на посох Моисея, который я несу с тех пор, как мы вошли во дворец. Сейчас я верну его Моисею, он бросит посох на землю, и его бог сотворит чудо. Моисей, несмотря на присущее ему упрямство, чтобы не унижать брата, все же согласился поддержать эту игру. Он сжал в руке посох, бросил его на алебастровые плиты, и… палка превратилась в змею. Чиновники громко вскрикнули от испуга. Ипи поджал под себя ноги и съежился в кресле. Я глазам своим не верил: змея ползла. А на полу не осталось ни куска дерева. Казалось, один только Сузер не потрясен. Синева его глаз достигла такой прозрачности, что в них невозможно было заметить хоть какое-то выражение. – Пригласите Джеди, – приказал он. Спустя несколько мгновений появился какой-то сильно размалеванный тип. – Джеди, превращение в кобру! Чародей оценил ситуацию и вернулся с палкой. Сузер язвительно скривился: – Смотри, Моисей, я не претендую, чтобы в это дело вмешивался бог, – достаточно моего чародея. Колдун Джеди бросил палку на пол. Палка обратилась в змею. И снова сановники и визирь вздрогнули: присутствие в помещении двух змей наводило на них ужас. Сузер поднялся, перешагнул через пресмыкающихся и пренебрежительно глянул на Моисея: – Вы остаетесь здесь, и ты, и твой народ. На выходе из дворца красный от гнева Моисей сорвал зло на Аароне: – Как ты посмел! Нелепо! Унизительно! Какой позор! Я возразил, потому что превращение произвело на меня впечатление: – Да брось, Моисей: ведь стал же твой посох змеей! – Палка колдуна тоже. Простодушный Ноам, тебя ввел в заблуждение самый старый фокус, какой только может быть.