– Даже выйдя из отеля, я все равно остаюсь в Лос-Анджелесе. Со Свеном. Без дочери. Ноам покусывал губы, ему было приятно узнать, что уединение в обществе мужа давит на Нуру. Догадавшись, что его это радует, она кивнула в сторону стоящего на полу куска гранита: – Мастрячишь свои нелепые подделки? – В моих подделках нет ничего нелепого, они прекрасно задуманы и долгие века всех дурачат. Между прочим, их выставляют многие музеи. – Я просто удивляюсь, – в раздражении нетерпеливо уточнила Нура, – что ты, так любящий истину, мошенничаешь… – Во-первых, я зарабатываю себе на жизнь. А во-вторых, не вижу ничего поддельного в своих работах. – Ого, ну и наглость! – Что такое подделка? Это когда про сработанную сегодня вещь утверждают, будто ее сделал ремесленник былых времен. Так вот я и есть ремесленник былых времен: хоть я и создаю предмет сегодня, но пришел-то я из прошлого и работаю так, как если бы работал тогда. – И тебе не стыдно? – Я горжусь. Я оказал науке неоценимые услуги. – А, так ты все еще гордишься своим знаменитым камнем? Она скривилась. Эта упрямая Нура три века спустя по-прежнему с презрением относится к тому, что Ноам считает своим шедевром. Уже в IV веке египтяне оказались не способны расшифровывать собственные иероглифы, потому что, закрыв языческие храмы, император Феодосий I предал забвению насчитывавшую три миллиона лет письменность и задушил песню, которая поднималась над Нильским оазисом, чтобы ввергнуть страну в молчание окружающих пустынь. Так христианство погубило цивилизацию фараонов. Когда в эпоху Возрождения возник интерес к Древнему Египту, надписи на монументах, колоннах, надгробиях и саркофагах сочли просто рисунками, и эта ошибка превратила Египет в оккультную фантазию, на основе которой развились самые причудливые эзотерические учения. Доведенный до крайности этими бредовыми сближениями, Ноам в конце XVIII века решил помочь исследователям проникнуть в тайну эры фараонов. Он поселился недалеко от острова Элефантина, возле карьера, где добывали черный камень с розовыми прожилками. Там он скопировал на каменную глыбу декрет, изданный в Мемфисе фараоном Птолемеем V, – не слишком захватывающий текст, записанный на свитке, который он в свое время похитил. Наверху он высек тот же текст в иероглифическом письме, затем посредине воспроизвел демотическую запись, более поздний вариант, использующий силлабический алфавит. И после некоторых размышлений решился также сменить язык и из предосторожности добавил внизу перевод того же декрета на древнегреческий. Потом, чтобы придать стеле аутентичность, ударил по ней кувалдой и разбил на куски. И наконец, умудрился подбросить эти куски в шахту, где вели раскопки французские археологи. В 1799 году, в разгар египетского похода Наполеона Бонапарта, обломки стелы обнаружил один солдат, а поскольку рядом находилась крепость Розетта, портовый городок в дельте Нила, стелу назвали Розеттским камнем. Переданная англичанам, она привлекла внимание египтологов и в 1822 году позволила молодому гению, Жану-Франсуа Шампольону, который получил литографированную копию артефакта, расшифровать иероглифическое письмо. Ноам испытал прилив гордости, что дал толчок развитию знания: отныне его Розеттский камень выставлен в Лондоне, в Британском музее. Нура погрязла в праздности. Подобное состояние не сулило ничего хорошего. Ноам опасался, как бы она в порыве, просто чтобы снова почувствовать, что живет, не совершила какую-нибудь нелепость, чреватую тяжелыми последствиями. Поэтому он согласовал с ней порядок действий, которого им предстояло придерживаться: они уклоняются от любых публичных мероприятий, а Свен на пресс-конференциях от имени родителей Бритты (sic!) выражает благодарность, фотографируется и отвечает на вопросы журналистов. – Ему это нравится? – поинтересовался Ноам. – Нисколько. Они с Бриттой похожи: кажется, что он вот-вот укусит микрофон и побьет репортеров. Разумеется, телевизионщики это обожают! Гнев придает ему силы, и любое интервью превращается в сенсацию. Нахмурившись, Нура встала, нахлобучила панаму и надела свои огромные очки – взвинченность мешала ей радоваться чему бы то ни было, даже обществу Ноама. Тот проводил ее до порога и открыл дверь. В последний момент она прижалась к нему, привстала на цыпочки и поцеловала в губы. Ноам замер. Довольная произведенным впечатлением, она улыбнулась и, как всегда легкая, переступила порог. Ноам побледнел. На этот раз он заметил: на противоположной стороне, в начале улочки, разделяющей два квартала, на страже стоял человек; тот отступил в темноту, но Ноам различил у него в руках фотоаппарат с телеобъективом. Значит, это не бред, Ноам прав: Дерек установил за ним наблюдение. * * * Ноам больше не выходил. Он не знал, что известно Дереку. Пребывает ли тот по-прежнему на стадии подозрений и предположений, или же разведка уже доставила ему доказательство того, что его сводный брат находится в Лос-Анджелесе? Ноам избегал всякого риска, он уже не делал ни шагу из дому и прятался за дверью, когда курьеры доставляли ему заказы. Убежденный в том, что Дерек сам может подослать к нему шпионов под видом доставщиков, он по телефону требовал, чтобы ему указывали точное время, когда служащий принесет покупки. Ноам погрузился в свой труд. От работы штихелем горело запястье, от рукоятки молотка ладонь покрывалась мозолями, раздумья над иероглифами вызывали мигрень – и все же он предпочитал это: доводить себя до изнеможения, отупевать от усталости, но не оставлять зазора для бесконечных мыслей. А правда, что он здесь делает? Ради чего торчит в Лос-Анджелесе? Ответ один: Нура. Но чего он ждал от Нуры? Что она наконец откроет ему, каким чудом родила? Что она откажется от этого чертовски самодовольного Свена? Что бросит все, чтобы вернуться к нему, Ноаму? Он корил себя за то, что не может принять решение, его жизнь упростилась бы, если бы он резко порвал с прошлым: прощай, Нура, прощай, Дерек, земля большая, она приютит его, так что ему не придется больше беспокоиться о них… Увы, бегство не освобождает от прошлого, география не отменяет историю. Ноама определяют его привязанности, мучительные отношения с этой женщиной и со своим сводным братом. Отношения? Цепи. Когда у него больше не оставалось сил работать, он бросался на плетеный диванчик, который стонал в знак приветствия, и включал телевизор. К своему огромному удивлению, Ноам обнаружил очень интересный канал, транслирующий передачи и фильмы, посвященные истории. Разумеется, он слегка посмеивался над риторикой этих документальных фильмов: многозначительная музыка, вторжение ударных, подчеркивающее вопросы комментатора, сумерки и стук закрывающихся бронзовых ворот, зори, сопровождающиеся звуками свирели на фоне скрипок, кадры ускоренного движения облаков и светил; еще он ненавидел, когда повествование дробится рекламными паузами, – и раздражался на нескончаемое переливание из пустого в порожнее, призванное заставить постоянно переключающего каналы телезрителя прилипнуть к экрану. Зато Ноам был в восторге от передач, посвященных прошлому, от которых у него создавалось впечатление, будто он листает семейный альбом. Не было эпохи или места, которые не вызывали бы у него воспоминаний; хотя он не любил, когда ему напоминали о некоторых событиях – эпидемиях чумы, гонениях, геноциде, – но тем не менее он частенько приходил в восхищение, когда какой-нибудь кадр восстанавливал для него полотно былого, наполняя его звуками, ароматами, трепетом, изумлением и даже ласками, всплывающими откуда-то издалека. Тогда он испытывал мимолетное ощущение, что не все потеряно. Нынче он поранился, и у него потекла кровь: камень глубоко расцарапал кожу, а соскользнувший штихель задел большой палец левой руки. Продолжать работу не было никакой возможности. Он промыл порез и вытянулся на диванчике. На экране появились титры фильма, посвященного десяти казням египетским. В течение нескольких минут Ноам колебался, не выключить ли ему телевизор, – он опасался, что испытает чересчур сильное волнение, что его сердце разорвется при упоминании Мерет или Моисея, однако одна картинка заинтриговала его – вид исторгающего лаву кратера. К чему бы это? Ноам никогда не замечал в Египте ни одного вулкана. На экране сменяли друг друга эксперты; эпидемиолог и биолог высказывали свои соображения и гипотезы. По отношению к Библии они придерживались мнения, близкого его собственному: Библия повествует о реальных событиях, не говоря при этом ни слова истины. Ноам удовлетворенно вздохнул. Он ненавидел толкования минувших веков, абсолютное доверие или, наоборот, оголтелую критику: Библию воспринимали то как учебник истории, географии, физики или естественных наук, ни единой строки не подвергая сомнению, то как вымысел, лишенный какого бы то ни было основания, чистую религиозную пропаганду и бесполезное чтение. Отныне эрудиты и ученые из кожи вон лезли, чтобы доказать, что Библия по-своему описывает исторические события. И вдруг, спустя три тысячи шестьсот лет, Ноаму стало ясно, что же произошло во времена Моисея. На острове, расположенном напротив Египта в Средиземном море, в 1600 году до н. э. произошло колоссальное извержение, которое вызвало цунами. Вулкан Санторин выбросил многие тонны пепла и токсичных газов, а ветры отнесли все это к дельте Нила. Это извержение и повлекло за собой череду катастроф. Сперва в Ниле, забитом кислотными и железистыми отходами, распространились водоросли, и под воздействием этих растений воды покраснели, как это случалось и во время вулканических извержений в Америке. Рыбы передохли, а лягушки попытались бежать от жары и загрязнений, поднявшись на берег, где тоже околели и загнили. Их останки способствовали размножению москитов, которых египтяне спутали с вшами, а затем мух, называемых осенними жигалками, которые передали животным вирус, а именно «синий язык»[76], эту чуму рогатого скота. Поскольку каждая болезнь влечет за собой другую, особенно когда переносчиками служат насекомые, люди, в свою очередь, получили заражения кожи, например сап – бактериальное заболевание, вызывающее поражения кожных покровов. Седьмая казнь – град – не зависела от шести предыдущих, она стала следствием нового вулканического извержения (они происходят в нескольких фазах), которое изменило климат. После чего вступила в свои права естественная логика: после сильных дождей размножилась саранча; тьма наступила, потому что от застоявшегося пепла воздух стал плотнее, – отсюда знаменитая «густая тьма» в Библии. Что же до загадочной десятой казни, смерти детей, то она объясняется распространившейся в то время болезнью, связанной с заражением зерна микотоксинами, которая воздействовала в первую очередь на слабые организмы; отсюда детская смертность, выживали лишь младенцы, потреблявшие материнское, а значит, очищенное молоко, свободное от посторонних примесей. Отсюда библейское выражение, согласно которому погибель касалась «первенцев». Таким образом, легендарные «десять казней египетских» были связаны не с гневом Божиим, а с гигантским извержением, разрушившим Санторин. Звонок в дверь вывел Ноама из ступора, в который погрузил его этот фильм. Он машинально поднялся с диванчика. Уже собираясь повернуть фиксатор замка, он вспомнил, что не ждет никакой доставки. Ноам замер. Может, Ноама хотят сфотографировать, чтобы удостоверить своему шефу его личность? Или захватить его? Следующий звонок буквально порвал его барабанные перепонки. Ноам вздрогнул. Он бесшумно прижался к дверной створке и медленно приник к глазку. Чтобы привыкнуть к деформированному линзой изображению, ему потребовалось несколько секунд. Первая хорошая новость: на лестничной площадке томится один человек. Ноам сосредоточился, чтобы лучше различить его черты. Вторая хорошая новость: это Свен. Ноам с облегчением поднял предохранительную защелку, отступил в тень и крикнул: – Входи, Свен, поскорее! Рад твоему неожиданному визиту. Свен вошел и закрыл за собой дверь. – Рад? Неужели? – ответил он. И внезапно обрушил на Ноама удар кулака, от которого тот рухнул на пол. Объяснения оказались долгими, нудными и совершенно непредвиденными. Свен нанял детектива, чтобы получить сведения об отношениях Ноама и своей супруги. На первый взгляд все свидетельствовало об их вине: Ноам не открывает дверь никому, кроме Нуры, которая всегда является замаскированная, они надолго запираются вдвоем, а при расставании целуются. Недоступность квартиры со светопроницаемыми окнами наводит наблюдателя на мысль о том, что за этими стенами совершается супружеская измена. С виду расслабленный и уверенный в себе, типичный эколог, бунтующий против существующих порядков, Свен оказался примитивным самцом, терзаемым ревностью. Напрасно Ноам возражал, Свен непрестанно твердил одно и то же: – Почему ты больше не навещаешь Бритту? И не видишься со мной? Почему ты встречаешься только с моей женой? Зачем вы здесь запираетесь? И что вы такое друг другу рассказываете? Со мной она теперь не разговаривает. Ну так что? Свен был так разъярен, что вновь и вновь пытался пустить в ход кулаки. Ноам защищался, уклонялся от ударов, сохранял спокойствие, возражал, урезонивал и оправдывался. Чтобы запутать Свена, ему пришлось солгать – истина принадлежит к области невыразимого, – и ему удалось успокоить мужа Нуры. Чтобы объяснить свое отсутствие в клинике, Ноам даже выдумал логичную причину: поскольку к Бритте приковано внимание всего мира, люди в конце концов задумаются, кто этот второй мужчина, что постоянно сопровождает ее родителей; так что Ноам решил исчезнуть, чтобы избежать каких бы то ни было расспросов об их странной троице. – Иначе мне могли бы приписать связь с Нурой. – И с улыбкой прошептал: – Или с тобой. Свен остолбенел. Ноама это позабавило. – Твой детектив там, за дверью, не преминет отметить, что мы несколько часов провели вдвоем в квартире. Подозрительно, верно? Свен согласился, что он, возможно, был не прав. Ноам не отступался. Ради восстановления мира он предложил Свену пригласить Нуру, чтобы они втроем откровенно, как разумные взрослые люди, об этом поговорили. Свен отказывался, он, все больше и больше осознавая, что ошибся, – тем паче, что ему этого хочется, – страшился возмущенного или саркастического взгляда жены. Он снизошел до извинений и поспешил к выходу: в семь часов вечера начинается банкет, который дает возглавляемый Пирсом Фениксом фонд «Этернити Лабс». Свен должен пойти туда, сообщить утешительные новости о состоянии Бритты, поблагодарить бригады медиков, а также меценатов. Он только заскочит в отель, чтобы надеть смокинг, и сразу помчится туда. Ноаму было известно о банкете, они с Нурой уже договорились следить за приемом, ведь в социальных сетях будут транслировать основные моменты. В прихожей Свен принялся умолять Ноама не докладывать Нуре ни о том, что он нанял детектива, ни о том, что ударил Ноама. Тот дал клятву молчания: нет ничего лучше для примирения двоих мужчин, чем подобное соглашение. Ноам растянулся на скрипучем диване. Он ликовал. Значит, за ним следил не Дерек! Он вновь обрел спокойствие и уверенность в своей анонимности. Быть может, с завтрашнего дня он начнет выходить из квартиры? Взгляд Ноама блуждал по потолку, а сознание неутомимо перескакивало из одной эпохи в другую и постоянно возвращалось к наконец-то найденному объяснению казней египетских, к их естественным причинам. Это лишь усиливало его восхищение Моисеем, который, ни на миг не впадая в заблуждение, всякий раз, когда его брат объяснял события божественным промыслом, восклицал: «Умолкни, Аарон!» В семь часов вечера Ноам открыл ноутбук. Они договорились обсудить с Нурой этот банкет, поэтому сейчас надо было посмотреть прямую трансляцию торжества. Оркестр, позолота, сверкающие драгоценности, изысканные платья – праздник «Этернити Лабс» напоминал церемонию вручения «Оскара», таким ярким блеском и изысканными оборотами были расцвечены короткие речи, которые произносились перед хрустальным пюпитром. Дерек сидел среди других донаторов на украшенном цветами подиуме. И вот комментатор перешел к Бритте Торенсен. Прозвучал длинный слащаво-тошнотворный симфонический отрывок в исполнении шестидесяти скрипок. Ноам заметил пару, которая внезапно появилась в глубине сцены. По мере того как камеры приближались, у него глаза лезли на лоб. Затянутая в узкое прямое платье женщина ослепительной красоты, широко улыбаясь, направлялась к столу Дерека. Никакого сомнения: это была Нура под руку со Свеном. 1 Все завершилось так естественно, что никому даже в голову не пришло, что мы присутствуем при чуде. Чтобы защитить глаза от солнечных лучей, я приложил руку козырьком ко лбу: перед нами Чермное море; позади нас – армия фараона. Среди необозримых просторов мы оказались в тупике. У нас не было никакой возможности ни двигаться вперед, ни повернуть назад. Если бы мы уклонились вправо или влево, это тоже ничего бы не изменило, на этом берегу мы оставались загнанными в угол. Временный привал, позволивший бы оправиться от усталости, вскоре станет нашей могилой. Роковое стечение обстоятельств грозило нам смертью. Поднялся ветер. Его мощное дыхание, стремительное и неистовое, хлестало лошадей, вздымало платья, туники и плащи, переворачивало вещи, разложенные на циновках, и вертело в воздухе наши котомки. Кое-кто, преодолевая приступ ужаса, бросался в погоню за своим скарбом. В двух шагах от меня размышлял Моисей. Еще немного, и на нас обрушится армия фараона, которая уничтожит нас. Что делать: под яростными порывами ветра, который хлестал, свистел и завывал в ушах и в конце концов свел бы нас с ума, подавленно ожидать, когда нас всех перебьют, или все же решиться пошевелиться?