— Я помню, в детстве и я играла на речке, — вывела меня из раздумий мама. — Ты ходила? — Да, проходила мимо. Я вспомнила, как шла вечером по улице, думая, куда бы свернуть. Фактически, я знала всю деревню от и до, но всё равно искала места куда заглянуть. И я нашла небольшую речку, возле которой стояли подростки из соседнего города, там же были и взрослые, и дети, и все, кто захотел отдохнуть в выходной день возле речки. И я сразу ушла, потому что не таким мне запомнилось это место в детстве. Когда мне было семь, это была только наша речка, наша с Брэдли и местных ребят. Здесь стояла тарзанка, и мой брат был единственным, кто когда-то осмелился прыгнуть с неё. И он единственный, кто сломал на ней руку. И после этого её навсегда сняли, поставили табличку «Запрещено купаться» и оградили забором. Вот мне семнадцать, забор сломали, старая и сломанная табличка давно уже погнулась, люди приходят сюда на пикники, а я всё ещё вижу тарзанку, старый футбольный мяч и тополиный пух, что разлетаются во все стороны на фоне тёплого вечернего солнца. Я была влюблена в парнишку, который, как я узнала, два года назад уехал учиться в Вашингтон и больше никогда не возвращался в родные окрестности. Мы поужинали такой же вегетарианской едой, которую я ежедневно ем дома, обсудили все наши дела, забыв упомянуть только то, что творится в Тенебрисе. Вместе с мамой нам нужно было молчать об этом, потому что все мы знали, чем это обернётся, и мы не хотели обеспечить бабушке больничную палату, мы не хотели, чтобы она тоже, как и мы, жила, волнуясь каждый час своей жизни. Мы с мамой, конечно, делали вид, что ничего не происходит в городе, но мы не могли не показывать это взглядом. Я смотрела на маму и спрашивала: «Кто-то умер?», и она отвечала: " Да, и это ещё не всё». Долго и мучительно тянулись минуты этого ужина. Я и не ждала, что мы уже наконец-то выйдем из дома. Мы сели в машину и до тех пор, пока не завернули за поворот, я махала бабушке рукой. Когда мы удалились окончательно, я резко повернулась к маме: — Скажи мне, — чуть громче обычного протараторила я. — Это Тони? — Это не твои друзья, — таким же поспешным тоном сказала мама. — Но ты понимаешь, что в городе больше жить нельзя. — Что ты хочешь этим сказать? Мне придётся до конца этого года сидеть у бабушки? — Нет, — почти не следя за дорогой, ответила мама. — Мы будем искать небольшую квартиру в Сиэтле, чтобы Брэдли наконец-то жил в нормальном доме, а не в своей помойке. — Прямо сейчас? — удивилась я. — Да, мы прямо сейчас будем смотреть квартиру. Потому что так больше не может продолжаться. — Но у меня школа. — Она перейдёт на дистанционное обучение. — Это как? — удивилась я. — Домашнее задание будет выкладываться в интернет, тебе придётся выполнять всё, а в конце недели высылать выполненное задание учителю. — Мне это нравится, — улыбнулась я. — Ты ведь понимаешь, что не все твои друзья теперь вернутся? И тут я поняла, что жизнь в страхе коснулась и меня тоже. Жителей Тенебриса так мало, и как я только могла надеяться на то, что меня, мою семью, моих друзей это обойдёт стороной? — Наш папа ведь поймает убийцу! — спросила я с наивностью в голосе. Я не хотела, чтобы мама отвечала правду, я хотела, чтобы она успокоила меня, пусть даже и соврав для этого. — Вызвали подкрепление. Он теперь не один разбирается с этим. Впереди у нас была недлинная дорога домой. Вот только дома уже никто не ждал и никогда этот дом не станет прежним. — Кто всё-таки умер? — спросила я. — Или мы просто возвращаемся домой, пока на нас всё ещё висит этот знак. — Ты же знаешь, что я бы не позволила тебе вернуться при таких обстоятельствах. Мама посмотрела на меня, как будто мне было ещё пять лет, и я впервые смогла поехать на двухколёсном велосипеде. — Кто? — Уборщик. Он тоже был в тот вечер в школе. Видимо, маньяк посетил именно его. Зак Эрджей. Я знаю его. Каждый школьник считал необходимым пустить пару шуток ему вдогонку, порой и я не была исключением. Ему было за шестьдесят и его жизнь не сложилась достаточно хорошо. То есть, она вообще не сложилась. Если некоторые люди в его возрасте могут позволить себя проводить остаток жизни на яхте, он проводил её с шваброй в руках, не переставая мечтать о доброй и богатой жизни. Мне всегда было жаль его, но всё равно я зачастую стояла рядом, когда кто-либо кричал ему: «Эй, Зак, ты, кажется, не протёр под тем углом,». Были дни, когда я тоже говорила так. Я никогда не думала о своих словах. И не думала, что кого-то они могут ранить. Мне было плохо. Я не могла спокойно дышать. В своей комнате я задыхалась от слёз. Они образовали ком в горле. Я чувствовала, что что-то пошло не так. Я мечтала лишь о том, чтобы хотя бы в последние дни своей жизни Зак Эрджей почувствовал настоящее счастье. Я снова была в Тенебрисе. И меня это не радовало. Я хотела быстрее уехать от сюда, чтобы больше не слышать, что кто-то навсегда покинул наш городок. ГЛАВА 14 Эрика не вернулась в Тенебрис, Рэй тоже, и Кевин задержался в другом городе. В Тенебрисе оставались только я, Фил, у которого закончились деньги для оплаты номера в мотеле, и Грейс, вернувшаяся с дядей, потому что им больше некуда было деться. Тенебрис стал непригодным для жизни, поэтому люди собирали сумки и навсегда уезжали. Несмотря на это, старшую школу ещё пока не закрыли. Мы посещали уроки, только делали это чуть реже, чем раньше. Зато домашнего задания у нас теперь стало в два раза больше. Шла последняя неделя моей работы в доме Браунов. Родители были против, чтобы я проводила время где-то ещё помимо школы и дома, но мы условились на том, что я не буду противиться тому, что мама забирает меня из школы и отвозит к Браунам. Скорее, моя мама согласилась только потому, что видела, как Брауны нуждались в помощи. Мальчику не с кем было оставаться. Неужели она могла позволить себе, что он будет сидеть один дома, в тот момент, когда любой может пробраться в дом? Но она так же не могла позволить, чтобы рядом с ним сидела и я. В первый день она осталась вместе с нами и наблюдала за тем, как мы играем в приставку, как я уговариваю Калеба принять лекарства, как потом мы делаем домашнее задание. На второй день она была вынуждена уехать, и мы остались в доме вдвоём. — Жаль, что это последний день, — сказал Калеб. — Ты собрал все вещи? — спросила я. Семья Браунов собиралась временно покинуть Тенебрис, пока убийства не прекратятся. — Давно уже, — он немного помолчал. — Мы больше никогда с тобой не увидимся? — Не волнуйся, когда-нибудь, когда всё это закончится, ты приедешь на пару дней, и мы обязательно встретимся. Мой маленький друг мило улыбнулся, и я впервые заметила, что он, такой юный и впечатлительный, стал мне чуть роднее, чем я ожидала от него. В первый день нашего знакомства, я не могла найти и минуты, чтобы отдохнуть от него, на третий я уже хотела отказаться от работы няни. Я не помню уже в какой момент мы стали общаться почти на равных, невзирая на возраст, но, когда это случилось, я поняла, что в семнадцать лет нашла такую работу, на которую мне хотелось идти. Я никогда не буду зарабатывать этим на жизнь, но я всегда буду помнить мой самый первый, и должно быть, самый лучший опыт. — Сыграем в приставку? — предложила я. — Мне кажется, ты приходишь только для того, чтобы поиграть в неё. — Ну, — улыбнулась я. — Разве что чуть-чуть. Калеб присел на диван и достал из небольшого ящичка приставку. Последние полгода мы часто играли в неё, для нас это было как развлечение, когда делать было совсем нечего. — Стой, — остановила его я. — Сперва выпей таблетки. — О нет, — закатил он глаза. Самым сложным для меня в этой работе была обязанность заставить Калеба принять таблетки от анемии, разыгравшейся у него не так давно. Уговорить его принять очередную дозу просто невозможно. Мне не раз приходилось подсовывать ему небольшие пилюлю в еду или разбавлять в газировке. Это было забавным, потому что Калеб никогда не замечал подвоха. — В честь последней недели, что я работаю твоей няней, — сказала я. — Но это уже слишком. — Ну пожалуйста, — ещё раз попросила я. Он замотал головой. Ну конечно, он не будет принимать таблетки. И даже не просто из-за того, что они невкусные, а потому, что его забавляло, когда я долго и упорно упрашиваю его сделать это. В таких случаях он мог успешно покрасоваться передо мной, показать всю свою настойчивость и безропотность. Но, по большей части, я видела только его капризы. Капризы, которые когда-то моим родителям приходилось терпеть и от меня. — Но ты же сам говорил, что мы друзья, неужели тебе сложно принять ради меня эти таблетки? — Ладно, — улыбнулся он. — Я приму их, если и ты сделаешь так же. — У меня нет анемии. — Ты не можешь быть уверенной в этом на все сто процентов. Врач сказал, что малокровие есть почти у всех. Я протянула ему белую таблетку и стакан воды. — Ешь. Он послушно взял и таблетку, и стакан, пивнул немного воды, а потом выбросил таблетку в другой конец комнаты, поставил стакан на стол и, смеясь, убежал из комнаты. — Да стой же ты! — крикнула я ему вслед. — Догони! — засмеялся он. Он думал, это весело, да и я тоже подумала, что это весело. От безысходности я побежала за ним. Он свернул в коридор и, продолжая непрерывно смеяться, взобрался вверх по лестнице. Я лёгким бегом спешила за ним, но пробегая мимо гостиной, краем глаза я кое-что заметила. Меня будто током дёрнуло, я не знала, показалось ли мне, но я точно видела человека. Он был в чёрном костюме, лицо было закрыто. Я не могла объяснить причину, но я знала точно только одно: если это убийца, то он пришёл за мной. Но зачем ему нужна была я, когда он уже убил человека. Тогда я впервые задумалась о том, что убийца мог пометить меня, но я не заметила знака где-то у себя в комнате. Знаете чувство, когда ноги становятся ватными, сердце начинает биться настолько громко, что слышно в другом конце комнаты, внутри будто бы всё замирает и единственное, чего хочется больше всего: отключить это, выключить весь страх, испариться из этого места, перестать чувствовать именно это. Раньше я могла чувствовать такое только когда смотрела ужастики. Когда я чувствовала страх, я ставила на паузу, иногда и вовсе выключала фильм или же делала потише. Иногда я могла собраться с силами и досмотреть самые страшные сцены, но другое дело стоять в реальности, ощущать свою беззащитность, и понимать, что теперь ничего нельзя отключить, нельзя промотать этот момент или сделать потише. Ещё хуже было осознавать, что на втором этаже бегает десятилетний ребёнок, который ничего не должен узнать. — Калеб! — крикнула я, взбегая вверх по лестнице. — Калеб, ты где? — Я спрятался, найди меня. Я затормозила на лестнице и оглянулась назад, чтобы убедиться, что за мной никто не пошёл. Весь коридор был пустым. Это меня успокоило. — Калеб, мать твою, выходи!