Яд в бокале После происшествия с хозяйкой в особняке поднялась невообразимая суета. Отец явно нервничал и то и дело названивал куда-то. – Отравление, – наконец процедил он сквозь зубы. – Не хватало еще, чтобы этой козе подсунули паленый алкоголь. Вот ведь скандал будет… Но почему тогда только она? – Она выпила из моего бокала, – пробормотала я. Внезапно мне стало холодно, а по спине пробежали мурашки. Отец повернулся и грубо, до боли, схватил меня за плечи. – Говори! – потребовал он, встряхнув меня так, что клацнули зубы. – Ну, я не знаю… Я не уверена, что это как-то связано… Мне передали через официанта бокал и… и я не успела его выпить. А Татьяна выпила… Говоря, я сама понимала, что несу какой-то бред, и сейчас отец меня высмеет. Но высмеивать он не стал, а по внезапно побелевшему (я даже не знала, что такое бывает) лицу стало понятно, что он как раз отнесся к этим словам очень серьезно. – Кто передал тебе бокал? – он снова грубо встряхнул меня. Впервые я видела, чтобы он настолько забылся. На миг стало страшно, но потом я догадалась о причинах его поведения – это всего лишь боязнь за меня. Это страх прорывается в его злости и желании докопаться до правды – он просто осознал, что едва меня не потерял. Если бы я выпила это вино… Неужели это меня сейчас везли бы в больницу. «Покушения…» – настойчиво прозвучал в голове голос того выгнанного журналиста. Как же его фамилия? Он же назвал свою фамилию. – Да говори же ты! Язык проглотила?! – ярость отца уже выплескивалась рекой. – Кто передал тебе этот бокал? – Официант, – протянула я. – Я не знаю, от кого он. Сказали «от мужчины…» И тут перед глазами встало лицо Дениса. То, как он, не отрываясь, смотрел на меня как раз перед тем проклятым подарком и то, как спокойно, не заметив, прошел мимо вслед за белокурой красавицей, влепившей ему пощечину. Неужели это Денис? Но почему? За что? – Смотри мне в глаза! – и я невольно повиновалась приказу. – Я вижу, что ты рассказала не все! Ну, давай! В этом взгляде были только нетерпение и жесткость. Кажется, Санев разрезал бы меня пополам, если бы мог таким образом вытащить всю правду. Родительская любовь бывает жестокой. – Я не уверена… – Ну? – он впился пальцами в мои плечи с такой силой, что там должны остаться синяки. – Мне показалось… Я не знаю… Денис так странно на меня смотрел… Пальцы отца разжались так резко, что я едва удержалась на ногах, лишившись этой поддержки. – Денис… – прошипел отец. Ноздри его раздувались, как у быка на корриде. – Этот змееныш… – Я не уверена! Я не знаю! – я попыталась поймать руку отца, но тот едва ли не брезгливо отстранился и набрал на мобильном номер. – Заберешь ее сейчас же и отвезешь домой. Понял?! – рявкнул отец в трубку. – Пулей. Владимир появился минуты через две, неизвестно каким образом так быстро отыскав нас в возбужденной толпе, взял меня за плечо и потащил к выходу. А отец остался. Мне хотелось, чтобы он поехал со мной и чтобы на смену ярости пришло другое, более человеческое чувство. Если он так боится меня потерять, значит, по-настоящему любит. Ведь это так? Когда мы выезжали из особняка, нам попытались перекрыть путь, но Владимир позвонил отцу, и нас тут же выпустили. Как понимаю, у него везде связи. Всю короткую дорогу мы молчали. Я догадывалась, что у моего сопровождающего есть вопросы о том, что происходит, но он слишком натаскан, чтобы позволять себе их задавать. Это хорошо, потому что говорить я сейчас просто физически не могла. Понять бы, почему я вдруг оказалась в самом центре воронки урагана. Почему на мою жизнь покушаются? И зачем это Денису? Я успела его чем-то обидеть? Стою между ним и деньгами моего отца? Знаю о нем ужасный секрет, и он боится, что однажды, когда память ко мне вернется, я его выдам? Или это не Денис? Но почему тогда в тот момент, когда я назвала его имя, у отца было такое лицо, словно он, наконец, получил последнюю нить? С ума сойти! Оказавшись в пустом доме – служащие уже разъехались, а отца и Анны еще не было, – я пошла в библиотеку. Там, на дальней полке стояли тяжелые бархатные фотоальбомы. Прежде, из страха встретиться с прошлым, я не решалась их открыть, но теперь, что уж там, – страх сопровождал меня и в настоящем. Вдруг разгадка происходящего во мне? Я могла, как сказал бы Дед Мороз, быть очень плохой девочкой. Альбомы оказались выстроены в строгом хронологическом порядке, что облегчало просмотр. На срезе они были пыльными – видно, что не открывали очень давно, а уборщица, оказывается, не слишком старалась. Я с трудом достала с полки несколько тяжелых томов и открыла первый из них. Вот отец и Анна. Фотографии очень красивые, но словно неживые. Да любили ли они друг друга хотя бы когда-нибудь? Я же слышала в Аннином голосе настоящие эмоции, а здесь она красивая, как кукла, но совершенно равнодушная. Когда они с отцом стоят лицом друг к другу, особенно чувствуется, что недостает чего-то важного. Фотографий по отдельности даже больше, чем совместных – какие-то бесконечные фуршеты, приемы, поездки на курорты. Много всего красивого, но ощущение выхолощенности, показушности так и не покидало меня. Вот отец у себя в кабинете. Хорошая фотография – он здесь как раз такой, каким бы мне хотелось его видеть – улыбающийся, внимательный, кажется, готовый понять что угодно. Вот – свадьба. Пышная, как и полагается. Лица многочисленных гостей сливаются в большое цветное пятно. А он и Анна все такие же – словно два разных корабля в бушующих водах. В следующем альбоме появились мои детские фотографии, и тут я испытала настоящий шок. На этих снимках Анна была другой – она словно светилась изнутри, и то, как она смотрела на маленькое личико, едва выглядывающее из-за многочисленных оборок, явно показывало ее привязанность к новорожденному существу… ко мне. Я жадно листала страницы, вглядывалась в ее глаза, чтобы хотя бы оттуда, из далекого прошлого, получить хоть малейшую крупицу тепла. На детских фотографиях я была не похожа на себя так же, как и большинство детей, – щекастая, крепенькая, явно бойкая. Вот мне уже около годика и видно, что Анне стоит некоторых усилий, чтобы удержать меня на руках, еще миг – и я готова бодро ползти куда-то. А вот мой первый день рождения – торт с одной свечой, вот я, а рядом… рядом на фото мальчик, может быть, только немногим старше. За нами родители – мои и его. Мы все кажемся большой и дружной семьей. Я до боли закусила губу, понимая, кого вижу перед собой. То, что это Денис, я ощущала на каком-то подсознательном уровне. Скрип открывающейся двери прозвучал в тишине пустого дома, словно выстрел. Потом раздались быстрые шаги по лестнице… Они замерли у распахнутой двери библиотеки, откуда вырывался свет, и на пороге появилась Анна. На долгий миг она замерла черным силуэтом, безмолвно глядя на меня в окружении альбомов. По-моему, она тоже пережила потрясение. – С тобой все хорошо? – спросила она, наконец, хрипло. – Да, – ответила я. После увиденных фотографий я не могла смотреть на нее по-прежнему. Я ждала малейшего знака… малейшего проявления чувств, чтобы растопить, наконец, этот неизвестно как наросший лед между нами. Ей даже не нужно было идти ко мне – просто сделать жест, и я бы сама кинулась к ней, словно собачка, которую, наконец, позвал хозяин. – Тебе нужно отдохнуть, – проговорила Анна спокойно и отвела взгляд. – Пожалуйста, ложись спать. Ни тени тепла. Ни малейшего проблеска надежды. Арктический лед, царство идеального холода, владения Снежной королевы. – Хорошо, – мой голос дрогнул только слегка. Я встала. Медленно, один за другим, поставила альбомы на полку. Анна не уходила, все так же стоя в дверях. Когда я выходила из комнаты, она только посторонилась. Мне уже почти удалось успокоиться, таращась в экран, где мелькали пестрые картинки какого-то музыкального ролика, когда в дверь постучали. Отец нетерпеливо распахнул ее, не дожидаясь ответа, и сразу шагнул ко мне – высокий, пахнущий знакомой туалетной водой. – Мика! – он обнял меня. – С тобой точно все нормально? Хорошо себя чувствуешь? Я молча кивнула. – Ты на меня сердишься? Я просто очень-очень испугался, что с тобой что-нибудь случится, поэтому разнервничался и был груб. Его забота так резонировала с равнодушием той, которая являлась моей матерью, но любила исключительно собак, что я едва не расплакалась. – Все хорошо, – я посмотрела на него и решилась: – Папа, Анна… Мама меня когда-то любила? – Она любит тебя, – он снова нахмурился. – Не говори глупости. Ты знаешь, она просто такой человек. Теперь – услышав, как она говорит о собаках и увидев ее на фотографиях со мной, я перестала считать Анну снежной королевой. Определенно, отец как раз мало знал ее с этой стороны, но когда-то она открывала свое сердце и мне. Когда-то очень, очень давно. – Что с Татьяной? – задала я следующий волнующий вопрос. Отец поспешно отвел взгляд, и уже поэтому я поняла, как плохи дела. Неужели она умерла вместо меня? – Это меня хотели убить? Почему? – я схватила отца за руку, но тот мягко отстранился. – Ты выдумываешь, – сказал он и улыбнулся. – Во всем виноват просто некачественный алкоголь. – А Денис… – я замолчала. Слова отца выбили меня из колеи. Я же видела, что он считает, будто там что-то нечисто, он даже почти напрямую говорил, что подозревает именно Дениса. – Ты ошибаешься, – отец небрежно потрепал меня по плечу. – Денис – сын моего друга. Нелепо думать, будто мальчик пытался кого-либо убить. Я же говорю: дело в фальсификатах. К сожалению, от этого не застрахован сейчас никто, даже когда покупаешь дорогой алкоголь, вполне можешь нарваться на подделку. Он говорил вполне убедительно, но все же я сомневалась. Я вернулась в библиотеку только на следующий день. Пыли на альбомах больше не было. Кажется, их просматривали после меня. Я взяла альбом из середины. Он оказался заполнен всего лишь до половины и меня там почти не было – только пара случайных снимков издали – худенькая девушка с длинными светлыми волосами в каких-то размахайках и традиционных джинсах. А в следующем альбоме меня не оказалось совсем. Вот я и нашла момент, когда меня исключили из семьи. Настолько, что, очевидно, вынули из альбома мои фотографии. Грудь опять пронзило болью: что же я сделала? Что настолько отвратительное может совершить подросток, чтобы его раз и навсегда безжалостно выбросили и из альбома, и из собственной жизни? Ответа на это не находилось. – Я и вправду была ужасной? Что я сделала? – пристала я к поварихе, занятой приготовлением обеда, – нож в ее руках так и летал, а квадратики моркови получались ровненькие, словно выверенные по линейке. – Ничего ты не делала, – отмахивалась она, занятая своим делом.