И он вынужден был задаться вопросом, не входит ли туда и его Сильвия. 52 Комната была погружена в успокаивающий полумрак. Окон не было, стены выкрашены черной краской. Из мебели – три ряда одинаковых стульев, развернутых в одном направлении, как в кинозале. Но перед глазами у них не экран, а прозрачная сторона поддельного зеркала. По другую сторону Клаус Борис допрашивал Майкла Ивановича. За допросом наблюдала одна только Мила. Все прочие предпочитали следить за ним через ряд телекамер, подававших сцену с разных ракурсов, с комфортом рассевшись перед мониторами в собственных кабинетах. Никто больше не посещал зал за зеркальной стеной. Поэтому он представлял собой идеальное убежище. Сложив руки на груди, агент Васкес вглядывалась в стекло. Комнату для допросов освещали неоновые лампы, посредине стоял массивный стол и два стула, один против другого. На одном сидел Иванович, в наручниках, а инспектор ходил вокруг него – так кот изучает добычу, прежде чем прыгнуть на нее. Борис надел наушники, через которые, возможно, получал инструкции от Судьи. Майкл – «огненное создание», рыжеволосый, зеленоглазый – уже не был в мундире полицейского. Ему выдали махровую футболку и спортивные брюки, на ноги тапочки вместо ботинок. В таком виде он казался присмиревшим. Но опасность таилась в нем, как угли под золой. Мила стала рассматривать татуировки, покрывавшие его руки. Непонятные, будоражащие рисунки. Ни свастик, ни перевернутых крестов, ни символов ненависти и смерти – просто череда знаков, наделенных своеобразной гармонией. Они шли от запястий к бицепсам, исчезая под рукавом футболки. Те же шрамы виднелись на скованных кандалами лодыжках. Это не татуировки. Могу поспорить, ты сам их нанес себе, потому что тебе нравится чувствовать огонь на коже, подумала Мила. Пироман на допросе держался твердо. – Ты представляешь себе, хотя бы смутно, какие тебя ждут неприятности? – спросил инспектор; он, хотя и провел три часа в душном помещении, не только не снял пиджак, но и не ослабил узел галстука. – Мы можем предъявить тебе обвинение в причинении тяжких телесных повреждений патрульному полицейскому, в убийстве одного из руководителей Управления, а может, и в убийстве врача, который хотел написать о тебе статью в научный журнал. После долгого противостояния они выложили карты на стол. Но Иванович сидел с наглым видом, улыбался и избегал смотреть на инспектора. – Рад, что тебя это забавляет, но это значит, что в лучшем случае ты сгниешь в тюрьме. – Как скажете, начальник. – Ты надо мной издеваешься, Майкл? – Нет, начальник. Я ничего не сделал. Это не я. – Не ты? А кто же? – Голос у меня в голове, который говорит, что я должен делать, – спокойно, монотонно пробубнил заключенный, словно проговаривая нарочито бездарно кем-то записанные и заученные фразы. Клаус Борис надвинулся на него: – Опять ты про голоса? – Я говорю правду, начальник. Почему вы мне не верите? – Он чуть ли не дерзил, так был уверен в себе. – Не вешай мне лапшу на уши, Майкл. Я и не таких раскалывал. – Неужели, начальник? – Да-да, в самом деле. И никакие выдумки тебе не помогут. – Как вам будет угодно, начальник. Борис молча уставился на него. Потом решил, что пока хватит. Покинул комнату для допросов и через короткое время вошел в зал за зеркалом, где сидела Мила. Инспектор выключил громкоговоритель, через который передавались голоса из комнаты для допросов. – Я должен потребовать от тебя объяснений, – сурово приступил он, наливая себе воды из кулера. – Давай. – Мила знала, что момент настал, но все равно старалась избегать осуждающего взгляда, которым сверлил ее Борис. – Когда я пришел в кабинет Стефа в Лимбе и предложил тебе принять участие в расследовании, я и представить себе не мог, что через неделю наша дружба окажется под угрозой. И ради чего, скажи? – Я должна была держать тебя в курсе, знаю. – Ты уверена, что проблема только в этом? – Скажи тогда в чем… Борис сделал глоток воды, шумно вздохнул: – Я думал, ты мне доверяешь. – Ты меня знаешь, я своим друзьям верна. Я бы обратилась к тебе в крайнем случае, но не могла ставить тебя в известность обо всем, что делаю: ты бы стал чинить мне препятствия или счел своим долгом рассказать все Судье. Давай начистоту, Борис: ты стал частью системы. А я – нет и никогда не стану. – Скажи, пожалуйста, чем я провинился в твоих глазах? Тем, что у меня есть семья, о которой я должен думать? Что я держусь за жалованье и карьеру? Ну да, да, ты меня поймала с поличным: я из тех, кто соблюдает правила и субординацию, вот Мила Васкес, та плюет на то и другое… – Он скомкал стаканчик и в бешенстве отшвырнул его. – Говоришь, что уважаешь меня, что верна своим друзьям, а сама связалась с таким, как Саймон Бериш. Клаус Борис не отличался от других полицейских: его суждения определял корпоративный дух. Мила вспомнила, что и сама впала в заблуждение относительно спецагента. Ее обманул таинственный конверт, который Бериш тайком прихватил из своего дома и потом вручил эксперту по информатике. Она убеждала себя, что это ее не касается, но подозрение все-таки укоренилось. Только побывав в квартире Гуревича, она поняла всю подоплеку. И теперь ей было обидно: почему Борис третирует коллегу, даже не задумываясь о том, что он, может быть, и невиновен. – Майкл Иванович убил Гуревича, чтобы все узнали, что он – продажный полицейский, а ты все еще мне говоришь о Саймоне Берише? Теория зла: сделать добро ближнему, уничтожив лжеправедника, подумала Мила. Инспектор растерялся. – Ты сама не знаешь, о чем говоришь, – попытался он возразить. – Докажи, что ты еще способен думать своей головой, что не поддержишь Джоанну Шаттон, которая попытается прикрыть офицера, бывшего ее правой рукой, только чтобы на нее не пало подозрение. – Агент Васкес видела, что ее друг колеблется. – Судья пожертвует Беришем, с ее подачи все так и будут думать, что это он предал Управление. Этот человек снова заплатит за чужую вину. – Пришла охота поговорить о том, что справедливо, а что нет? Тогда послушай… – Инспектор снял пиджак и уселся на один из стульев в первом ряду. – Жертвы Майкла Ивановича справедливости не дождутся. – Что ты хочешь этим сказать? Борис откинулся на спинку стула. – Судья хотела, чтобы к пироману были применены антитеррористические меры. Будь ее воля, его отправили бы в какую-нибудь тайную тюрьму и там силой вырвали все, что он знает. Мила подумала, что Шаттон цепляется за версию о терроризме, чтобы отвлечь внимание от скандала вокруг Гуревича. – И прокурор согласился? Борис покачал головой, поражаясь наивности Милы: – Тебя не удивило, что на допросе Майкла не присутствовал его адвокат? Агент Васкес внезапно поняла, в чем дело: – Законник беседует с прокурором. – И знаешь, что говорит ему в этот самый момент? Что его подзащитный недееспособен. Мила пришла в ужас: – Майкл четко спланировал убийство Гуревича, хитростью завлек нас в ловушку: как же можно считать его умалишенным? Борис ткнул пальцем в поддельное зеркало, за которым Майкл в комнате для допросов сидел совершенно невозмутимо, ожидая своей судьбы, которую, наверное, уже досконально просчитал. – Слыхала, что говорит этот психопат? Им командуют голоса, он косит под сумасшедшего. Защитник расскажет, что Майкла выкрали из семьи в раннем детстве и психика его травмирована. Кроме того, он страдает от сердечной патологии, связанной с Situs inversus и несовместимой с тюремным режимом. К тому же это – пироман с очевидным маниакальным синдромом. Довольно с тебя? – И что, по-твоему, сделает прокурор? – Скажет, что, пока не будет установлено, что заключенный в здравом уме, мы не только не сможем применить к нему антитеррористические меры, но даже не вправе и задерживать его как обычного подозреваемого. Иванович будет немедленно переведен в специальную психиатрическую клинику для обследования. Если врачи подтвердят диагноз, он будет отбывать наказание в тюремной больнице, из которой еще и умудрится сбежать. Мила совсем пала духом. – Убит полицейский, прокурор никогда не пойдет против окружного управления. – Мы тут бессильны, уж прости.