Вскоре, действительно, показался небольшой мотель, более похожий на казарму, чем на гостиницу. Здесь имелась автозаправка, небольшой магазинчик и, о счастье, туалет, в общем, настоящий оазис цивилизации в глухой китайской провинции. Как только автомобиль остановился, Штольц бросился к одиноко стоящему туалету, на ходу расстёгивая ремень. Достав карту местности, Чен прикинул, что ехать им еще часа четыре, если не сбавлять темпа. Добраться нужно до темноты, иначе можно заблудиться. Оглядевшись, Чен заметил, что к зданию магазина примыкает небольшой крытый навес с тандыром, откуда доносились умопомрачительные запахи жареного мяса. Чтобы не тратить время, Чен заказал себе и Штольцу баранину на лепешке, приправленную помидорами и специями, потом подумал и заказал еще десять порций для пленников и их похитителей и велел хозяину поторапливаться. Юркий йугур – представитель самой многочисленной народности Синьцзяна – от радости, что получил такой большой заказ, летал без остановки от разделочного стола к тандыру, не скупясь на специи для блюда и улыбки для посетителей. Когда счастливый и умиротворенный Штольц вернулся из туалета, Чен уже сидел за легким столиком, а рядом суетился счастливый продавец, он же повар, он же официант. Чен спросил, как идет бизнес, много ли народу бывает на этой заправке? На что уйгур ответил, что людей здесь бывает мало. Спросил Чен и о том, не приезжал ли к ним на заправку недавно высокий плечистый мужчина европейской внешности, говорящий по-немецки? – Нет, европейцев здесь давно не было. С месяц назад была группа археологов, но говорили они между собой на английском языке, немецкой речи я здесь давно не слышал. – А ты что, языки знаешь? – удивился Чен. – Конечно, я же где работаю? – возмутился уйгур. – В самом просвещенном месте Синьцзяна! Где же повсюду не простые туристы, а ученые. Здесь и отец мой работал, и дед. И сын, когда подрастет, здесь же будет работать. – Неужели, такое бойкое место? Что-то не видно, чтобы здесь люди толпились? – Бизнес мой идет так себе, за то когда приезжают люди ученые, они мне за мои рассказы такие деньги платят. Месяц можно тандыр не разжигать… Чен задумался. Похоже, уйгур может оказаться весьма полезным человеком. – А что ты такое необычное знаешь, за что ученые люди, как ты говоришь, тебе деньги большие платят? Юркий уйгур хитро улыбнулся, сверкнув золотым зубом: – Дорогой, ты мне только за еду заплатил, за мои рассказы совсем другая цена. Тут в разговор, который шел на китайском языке, вступил ничего не понимающий Штольц: – Чен, я тебя не понимаю. Сначала ты летишь по трассе, как ужаленный, пять часов без остановки, а потом вдруг пускаешься в рассуждения с местным аборигеном? Может, все-таки, двинемся в путь? Я свою лепешку съел, а ты еще и не притрагивался к еде. – Тут мне товарищ поведал историю о том, как он денежки зарабатывает… – А у тебя что, с финансами проблема? Подработать решил? – Этот хитрый типчик многое знает… Прихватить бы его с собой. – Ты, Чен, совсем спятил? – терпению Штольца, казалось, наступил конец. Он готов был уже придушить Чена за его выходки. – Нет, Штольц, я вполне адекватен. В Китай я приехал не на прогулку, а по делу, о котором давно мечтал. Чтобы его довести до конца, мне нужны помощники. Ты, например, оказался хреновым помощником. Наследил так, что теперь объявлен в розыск… А ведь без Кацебовского фрагмент фрески трудно прочитать… Еще неизвестно, смогут ли Клара и Гюнтер разобраться в том, что там зашифровано. Кацебовский, скорее всего, уже был близок к тому, чтобы разобраться в этих древних каракулях, а ты его взял и замочил. – Да не прикасался я к нему… Просто Верзила перестраховался, как бы тот тайком не включил сигнализацию. И вообще, Чен, ты меня в темную используешь. Я твоей затеи до конца не знал, и знать не собираюсь. Ни к чему мне лишняя информация, за которую я могу и своей головой поплатиться. А мне еще пожить охота. Красиво пожить, богато, как ты жил в России. Слушай, а я ведь так и не могу вспомнить твоей настоящей русской фамилии… – И не вспоминай, осторожный ты мой, целее будешь. Ладно, заводи мотор, теперь ты за руль садись, а я подремлю немного. Уйгур упаковал теплые сочные лепешки с мясной начинкой в коробки, затем уложил их в пакет и поверху обмотал их куском войлока. Сам уложил в багажник машины, добавил еще туда две канистры с водой. – Без воды вам в степи туго придется. Возьмите, не помешает. Чен дал ему за все труды и старания стодолларовую купюру, пообещав вернуться и послушать рассказ. – Вернешься. Дорогой, обязательно вернешься. Я ведь знаю, куда ты едешь и зачем. Ты не первый, и не последний европеец, кто ищет ее… Имей в виду, что я хороший лекарь. Травами лечу, массаж знаю. Мало ли что в дороге может случиться… Теперь знаешь, куда за помощью можно ехать. Чен внимательно посмотрел в глаза уйгуру и вдруг испугался… Взгляд его узких глаз, казалось, прожигал насквозь. – С чего ты решил, что я европеец? – Я же не слепой. Врачи, конечно, постарались на славу, но я знаю, что ты русский. Не немец, как твой напарник, а именно русский. Больше нам не о чем говорить. Уезжай. Когда вернешься, мы еще поговорим. Штольц ударил по газам и рванулся с места. Ему страшно не понравился этот заботливый торгаш, который таким странным образом повлиял на Чена своими разговорами, суть которых Хельмуту была неясна. Он пристальным взглядом провожал отъехавшую машину, а растревоженный встречей с уйгуром Чен, обернувшись, долго смотрел на одиноко стоящую фигуру юркого китайца, пока он не скрылся из вида. Солнце палило нещадно, и это было удивительно. В апреле обычно в этих местах еще не бывает такой почти июльской жары, но чем дальше в степь уходила дорога, тем становилось теплее. А еще вчера Штольц изнывал от тоски, глядя в мутное гостиничное окно на серое затянутое тучами небо и слушая, как капли дождя выбивают по стеклу свою невеселую мелодию. Чен откинулся на спинку кресла и сделал вид, что спит. Хотя встреча со странным уйгуром рассеяла последние остатки сна. После того, как Чен сделал операцию, ни один человек не усомнился в том, что он китаец. Язык он выучил хорошо, заплатив своему учителю приличную сумму не только за знание языка, но и отдельных диалектов, распространенных в Синьцзяне. В косметологической клинике тоже пришлось раскошелиться, чтобы получить то, что он хотел – лицо китайца. Ему даже пришлось пропить курс каких-то пилюль и пройти курс загара в солярии, чтобы кожа приобрела нужный оттенок. На что только не отважишься ради исполнения мечты… Мечты, мечты. Когда-то он уже был близок к исполнению самой заветной мечты всей своей жизни, но закончилось это плохо… Теперь, поменяв внешность, образ жизни, среду обитания, Чен приступил к реализации своей второй мечты, которая ему также не давала покоя несколько лет. Вот такой он человек, русский человек с лицом китайца, которому привычная размеренная жизнь состоятельного человека не по нутру, ему нужна другая, полная приключений и опасностей. Без адреналина, как без воздуха. Чен, пребывая в раздумьях о своей нелегкой судьбе, заснул и открыл глаза только тогда, когда Штольц резко ударил по тормозам. «Хреновый водитель, однако, этот немец», – подумал Чен, открывая глаза. И тут же снова закрыл их, проваливаясь в небытие от полученного удара по голове. Глава четвертая Миша Порецкий с трудом разлепил глаза, чтобы можно было дотянуться до будильника и отшвырнуть его куда-нибудь подальше. Жену с ребенком он отправил к родственникам во Францию, в глухую провинцию, на свежий воздух, а сам последние недели буквально жил в архивах, доступ к которым ему сделал Мазуров. Он перечитал тонну документов, всевозможных отчетов, писем и даже пару раз натыкался на доносы, но все никак не мог разыскать самого главного – хоть какой-то информации о Павле Петровиче Ремизове. Не мог такой человек взять просто так и потеряться. Ну, никак не мог. Конечно, кое-что ему удалось найти. Так, он наткнулся на упоминание о том, что Ремизов вернулся в Россию и стал служить в Красной армии. Ему помогли восстановиться в армии и получить довольно высокий чин родственники Немытевского, на дочери которого, Ольге, он женился после возвращения из Китая. Оказалось, что сам Луначарский активно вступился за него, а авторитет интеллигентного и дипломатичного наркома в то время был непререкаемым. Далее провал, полнейший провал в биографии Ремизова. По опыту Порецкий знал, что если документы по тому или иному человеку пропали, значит, он был репрессирован. Мазуров, кстати, тоже подтвердил эту догадку, но доступа к архивам МВД он сделать Михаилу никак не мог. Пришлось Порецкому прибегнуть к контактам своей очень авторитетной мамочки и даже съездить на денек в Первопрестольную, где он и смог раздобыть искомые бумаги. Догадка оказалась, к сожалению, верной. Ремизов Павел Петрович действительно был репрессирован в 1937 году и осужден на «десять лет без права переписки». Причем, обвинение было явной липой, сфабрикованной по делу генерала Блюхера, но тогда никто не мог рассчитывать на хорошего адвоката. Иногда люди попадали в застенки Лубянки просто так, за компанию со своим командиром, и редко кому удавалось выбраться оттуда, не подписав какого-нибудь омерзительного признания, обвиняющего невиновного человека. Ремизов ничего подписывать не стал. О дальнейшей его судьбе ничего не известно. Значит, из лагерей он так и не вернулся. Миша нехотя встал с постели, посчитав, что поспал он всего четыре часа. На работе надо быть к 10 утра, без опозданий, а уже начало девятого. Пробежка по парку отменяется, завтрак тоже, только душ и быстрые сборы на работу. В офисе перехватит чего-нибудь у Натальи перед совещанием, у нее всегда есть пара плюшек. «В конце концов, я так мучаюсь из-за ее лучшей подруги, – рассуждал Михаил, закидывая в портфель необходимые бумаги, – значит, ей и кормить меня. Иначе кто же еще Гюнтеру поможет!» Сегодня он надеялся где-нибудь к обеду получить ответ на свой запрос из архива о судьбе его жены – Ремизовой Ольги Петровны, дочери профессора Немытевского. После совещания надо будет обязательно проверить почту. Если хоть какие-то контакты остались и эта женщина, возможно, еще жива, он обязательно попытается встретиться с ней. Штольца надо остановить. Понятно, что он затеял серьезную игру, раз не пожалел жизни антиквара, значит, игра стоит свеч. Скорее всего, у Штольца есть покровители или заказчики, гораздо более серьезные люди, чем он сам. Но как их вычислить? Да и вообще, что он – Миша Порецкий – сможет сделать, даже если раскроет тайну фрагмента этой странной фрески? Как он сможет разоблачить преступников из другой страны, сидя в Питере и изучая дело репрессированного офицера Ремизова? «Как, как… – злился на свою беспомощность Порецкий, – как угодно. Докопаюсь до сути и пойду в консульство. Гюнтер – славный парень, его выручать надо. А для начала найти сведения об Ольге Ремизовой-Немытевской». Совещание затянулось часа на четыре. Михаил, проглотивший в кабинете у Натальи эклер и запивший его остатками чая из ее же стакана, умирал от голода и из последних сил боролся со сном. Сон оказался сильнее его, и Порецкий умудрился заснуть прямо за столом. Спас от позора сидевший рядом начальник договорного отдела, толкнувший Михаила в бок, когда Артур Артурович попросил Порецкого прокомментировать ситуацию, сложившуюся на Малеевском консервном комбинате после очередного наезда рейдеров. – Артур Артурович, я докладывал, что без выезда на место я не могу разобраться во всех тонкостях дела. Мне необходимо там появиться и поговорить с местными властями. – Так вот и станут местные власти говорить с юристом из Петербурга? Кто ты для них такой? – Вы меня, главное, отпустите денька на три-четыре, а там посмотрим, кто со мной станет разговаривать, а кто нет. Артур Артурович задумался. Отпускать ему Порецкого категорически не хотелось. Михаил был не только хорошим юристом, но еще и прирожденным дипломатом, умудряющимся любые переговоры заканчивать с пользой для фирмы. А на этой неделе, помимо малеевской проблемы, на фирменамечается еще парочка встреч, причем не самых приятных.Но комбинату надо помогать. Директор комбината – не просто хороший партнер, но еще и личный друг. Так что придется Порецкого отправлять на комбинат. – Ладно, Михаил, иди, собирайся в дорогу. – Иду, все сделаю как надо, – пообещал он с самым серьезным видом, а, выйдя за дверь, не удержался, подпрыгнул от радости. В кабинете первым делом проверил электронную почту. Есть! Пришел ответ из архива на его запрос об Ольге Ремизовой. Содержал он следующую информацию: «Ремизова Ольга Петровна (девичья фамилия Немытевская), 1904 года рождения 15 января 1943 года была насильно вывезена немецко-фашистскими захватчиками в Германию, где находилась в г. Шробенгауз в рабочем лагере до 10 апреля 1945 года. Сведениями о совершении ею противоправных действий за данный период не располагаем. Справка выдана на основании имеющихся архивных материалов по Псковской области архивное дело № 7954 оп. 1». «Не густо, – подумал Михаил. – А где же ее теперь-то искать? Понятно, скорее всего Ольги Петровны уже нет в живых, но ведь были же дети, внуки». Первое, что пришло ему в голову – позвонить Мазурову. Старичок большой мастер по нужным связям и знакомствам, что-нибудь да подскажет. Решение было верным, Мазуров тут же дал нужный телефон милой дамы Нины Ивановны из какого-то комитета, который занимается делами узников концлагерей. На просьбу Михаила получить хоть какие-то сведения о судьбе Ремизовой, Нина Ивановна приветливо попросила подождать, не вешая трубку, и через минуту выдала все необходимые сведения. Оказалось, что по возвращению из лагеря весной 1945 года путь в Москву и Петербург ей был заказан, поэтому она поехала жить к дальним родственникам в деревню Большаки в Псковской области. Последние, самые свежие сведения о семье Ремизовых таковы: за компенсацией немецких властей, которая выплачивается узникам концлагерей или их семьям, обращался некий Фролов Павел Александрович, внук Ремизовой. Координаты парня очень порадовали Михаила – на его счастье парень проживал в Санкт-Петербурге. У Нины Ивановны даже был записан его мобильный телефон. Попрощавшись с милейшей женщиной, Порецкий тут же набрал номер Фролова, и услышав: «Слушаю вас, Фролов», представился: – Меня зовут Михаил Порецкий, я юрист. В данный момент беспокою вас по делу о судьбе вашей бабушки Ремизовой Ольги Петровны. – О судьбе бабушки? Постойте-ка, но компенсацию я уже получил, мне еще что-то перепало от немецкого правительства? – Нет, я не по финансовой части. Меня интересует нечто, что могло бы мне помочь в решении очень сложного дела. Не хотелось бы это обсуждать по телефону. Могу я встретиться с вами? – Да, конечно, все, что касается бабушки, для меня свято. Можно и сегодня пообщаться. У меня свободный график работы, я могу встретиться с вами в любое время. – Так, может быть, прямо сейчас встретимся? Вы где находитесь? – В редакции, на улице Восстания.