Глава десятая Клара быстро поправлялась. Русич говорил, что природа наделила ее не только мужественными чертами лица, но и поистине богатырским здоровьем. Упасть с приличной высоты и не переломать кости было невозможно, но случай с Кларой оказался приятным исключением из правил. Конечно, ей здорово досталось – ушибы, сотрясение мозга, порезы на теле – все это было, но, главное, кости и позвоночник были целы. Чен с Гюнтером жили у Русича уже пятый день. Каждое утро они уезжали, не докладывая куда, а хитроглазый Русич только улыбался им вслед. Клару он практически поставил на ноги и очень привязался к этой долговязой девушке. Он делал ей массаж, натирал мазями и снадобьями и поил каким-то ароматным отваром из трав. Она уже пришла в себя, много и подолгу болтала с ним, пока Чен и Гюнтер отсутствовали, но как только они появлялись, сразу менялась в лице и замолкала. Чен действовал на нее, как красная тряпка на быка. У Клары раздувались ноздри, начинали ходить желваки, и вся она становилась похожей на разъяренную фурию, готовую наброситься на врага. На Гюнтера Клара тоже сердилась, считая его безвольным слабаком, согласившимся помогать негодяю. Гюнтер не стал посвящать ее в детали их с Ченом соглашения, согласно которому он должен был помогать ему в обмен на жизнь и здоровье Клары. Благодаря уколам, которые Верзила успел всадить ей после падения с вершины «Дырявой горы», она многое забыла и, соответственно, не могла знать всего того, что пришлось пережить Гюнтеру, пока он сидел в пещере с раненой Кларой на руках. Чтобы не беспокоить Клару и не терзать ее расшатавшуюся нервную систему, Гюнтер не стал рассказывать ей также и о том, чем они занимаются с Ченом. А занимались они очень интересным делом… Первый визит к пещерам Чен с Гюнтером совершили на следующий день, пока Русич приводил Клару в чувства. Хозяин придорожной закусочной, он же потомственный целитель, был рад тому, что у него поселилась целая делегация. Чен щедро заплатил за постой, Клара особых хлопот не доставляла, поэтому Русич блаженствовал. И выжидал, когда Чен поймет, что без его помощи у них с Гюнтером ничего не получится. Но Чен упорно рассчитывал только на свои силы. Гюнтер уже знал, что задумал Чен. Познакомился со всем, что у исследователя китайских раритетов имелось в наличии. Стоило признать, что Чен серьезно подготовился к поискам «золотой лаборатории». У него были старинные рукописные карты, фрагменты терракотовой фрески с нанесенными на ней линиями разного цвета и старые истертые тетрадные листы, исписанные довольно корявым почерком. Едва за Русичем закрывалась дверь, как Чен раскладывал все это богатство на полу и начинал объяснять Гюнтеру, как следует читать линии на терракотовом листе. «Либо он безумец, – глядя на увлеченного собеседника, глаза которого при этом просто горели, как фонарики, думал Гюнтер, – либо великий исследователь. Ему удалось собрать воедино обрывочные сведения, чтобы получить точную картину того, что было утрачено сотни лет назад и до чего не додумались большие ученые до сих пор. Как такое возможно?» Постепенно он и сам загорелся идеей найти «золотую лабораторию», о которой раньше совсем ничего не знал. Пробел восполнил Чен, решивший, что держать немца в неведении нет никакого смысла. Использовать его вслепую, как он первоначально планировал, явно не получалось. Пришлось ему рассказать Гюнтеру все, что он сам знал. Во-первых, о наследии профессора Немытевского. Чен узнал о нем от сильно запьяневшего антиквара Кацебовского, с которым он познакомился в круизе по странам Средиземноморья, в другой, забытой уже жизни. Тогда он еще и Ченом-то не был. Круиз был на редкость однообразным, и через два-три дня пути пассажиры начали скучать. Кацебовский, большой любитель поговорить, пофилософствовать выбрал себе в жертвы молчаливого одинокого мужчину с приятными манерами и умными глазами. Оба путешествовали налегке, то есть без жен, любовниц и друзей. Каждый искал в этой поездке уединения, возможности побыть наедине с самим собой, своими мыслями и проблемами. Но, как выяснилось, после трех дней пути уединение начинает казаться кошмаром не меньшим, чем ежедневная суета сует в мегаполисе, от которой каждый из них пытался спастись в этой морской прогулке. Поначалу их беседы носили вполне невинный характер – женщины, футбол, политика. Дальше – больше. В ход пошли рассказы о том, кто из них где путешествовал, что интересного повидал, и что еще мечтает повидать… Как правило, беседы проходили в баре или ресторане, где выбор напитков был огромен, а Кацебовский оказался большим любителем их дегустировать. В отличии от Чена, предпочитающего бокалу вина хорошую сигару. Похоже, Кацебовский случайно обмолвился о фрагменте терракотовой фрески, доставшейся ему от деда – доктора, служившего в царской армии, после революции оказавшемся в китайской провинции в составе армии атамана Дутова. Обмолвка запала в душу Чена. Он стал активно угощать Кацебовского дорогим коньяком, после которого антиквар становился особенно красноречивым, чтобы подробнее узнать все детали поначалу показавшейся ему забавной истории с фреской. Но такой он уж был человек, что мог влюбиться в красивую историю, как в ослепительную женщину, и потом страстно желать продолжения романа. Кацебовский рассказал все, или почти все, что узнал от деда, не утаив от своего собеседника даже таких не совсем этичных моментов, как кража записей профессора Немытевского у его друга штабс-капитана Ремизова, и последующего самостоятельного поиска фрески. Антиквар Кацебовский своим дедом гордился. Доктор Кацебо был отличным врачом, обладающим к тому же еще и редким по тем временам знанием лечебного массажа. Использовав его в нужном месте и в нужное время, доктор нашел людей, с помощью которых предпринял экспедицию в места, указанные в записях Немытевского, но смог найти только фрагмент терракотовой фрески с загадочными знаками не ней. Как использовать фреску, Кацебо так и не узнал. Она хранилась в их семье как реликвия, потом досталась антиквару Кацебовскому в наследство от деда, но разгадать, что значат таинственные линии и знаки на ней он так и не смог. Чен допытывался, как мог у антиквара, кто еще мог знать о находке профессора Немытевского, но тот, заподозрив что-то в поведении излишне любознательного собеседника, вдруг замкнулся. Стал реже выходить из своей каюты и явно опасался оставаться наедине с Ченом. Однако зерно страстной любви к тайне фрески уже проросло в душе Чена и он понял, что, вернувшись из круиза, узнает все о штабс-капитане Ремизове и судьбе оставшихся бумаг профессора Немытевского. Во-вторых, пришлось поведать Гюнтеру о том, что он узнал о тайных китайских лабораториях, расположенных вдали от человеческих глаз, в которых восточные алхимики проводили свои опыты. В отличие от европейских алхимиков их целью было вовсе не превращение камней в золото, они стремились к другим результатам, способным изменить ход истории – создать «эликсир жизни». По многим причинам им этого не удалось сделать, а что помешает Чену закончить начатое много-много лет назад умнейшими представителями мудрейшего народа? Последний аргумент очень не понравился Гюнтеру. Ему, как ученому, было трудно согласиться с тем, что Чен уцепился, как утопающий за соломинку, за красивую историю, не имеющую реальных исторических оснований, документов, подтверждающих наличие мифического «китайского золота», способного даровать человеку вечную жизнь. Единственное, что привлекало его в задумке Чена, это не само «золото», а затерянная в необъятных китайских просторах древняя лаборатория. Вот ее бы найти было крайне интересно. Он, слушая Чена вполуха, уже подумывал о том, как привлечь Клару к поискам. Хотя понимал, что она еще очень слаба, и к тому же безмерна зла на Чена. А Гюнтер уже практически привык к нему – они много времени проводили вместе, и общая идея захватила их настолько, что на выяснения отношений у них не было ни времени, ни желания. Чен понимал, что уже, наверное, начались активные поиски пропавших Клары и Гюнтера. Он очень щедро профинансировал своих китайских партнеров, чтобы они как можно дольше отвлекали оставшихся участников экспедиции от поиска товарищей, и не дал никаких координат, по которым бы их можно было вычислить, но ведь рано или поздно полиция могла нащупать нужный след… Поэтому Чен спешил, и уже ничего не скрывал от Гюнтера. В частности, историю похищения одной важной записи из дневников профессора Немытевского, которую ему с огромным трудом удалось добыть через одного знакомого из Санкт-Петербурга. Гюнтер очень оживился, когда китаец показал ему эту запись. Фактически эта была подсказка, надо было только очень внимательно ее изучить, чтобы нащупать нужную нить, невзначай не пойти по ложному следу. Поэтому он тщательно вдумывался в каждое слово и неоднократно перечитывал запись на пожелтевших листах, чьей-то ловкой рукой торопливо выдранных из старой тетради. Профессор писал: «..пройдено уже много километров пути в самую глубь пустыни. Впереди уже видны были скалистые горы, мне хотелось поскорее до них дойти и отметить на карте. Ху несколько раз напоминал мне, что пора возвращаться, уже смеркается, но мне так хотелось найти старые, торчащие из песка развалины, о которых вчера говорил старик Дан, что я готов уже был остаться на ночь в песках. Дело было за малым – уговорить Ху и его помощника, для которых подобная ночевка равносильна самоубийству, остаться вместе со мной. Я пообещал заплатить вдвое больше обычного, и пока они совещались между собой, обратил внимание на странный, торчащий из земли деревянный шест высотой метра в полтора. Откуда он вдруг появился здесь, было весьма удивительно, но в нашем случае он сослужил нам добрую службу. Я подошел рассмотреть его и подумать, как с его помощью можно сделать навес, но внимательно осмотрев шест, понял, что это дерево… Да, именно старое засохшее дерево с идеально прямым стволом, превратившемся в отшлифованный ветрами и дождями шест. Ху подошел и стал рассматривать его вместе со мной. Показав три пальца, и дождавшись, когда я в знак согласия кивну (это означало, что мне придется переплатить в три, а не в два раза), он стал раскидывать песок у подножия дерева. Его молчаливый помощник тоже активно принялся раскидывать песок, в надежде добраться до его корневой системы. Но сделать это было непросто. Я тоже присоединился к своим сопровождающим, и хотя у нас было только две лопаты, я отбрасывал песок куском фанеры от разломанного ящика. Мы до позднего вечера пытались добраться до корней дерева, но вместо корня дошли лишь до твердой поверхности. Мне показалось, что мы стоим на глиняном каркасе какой-то постройки, вплотную прижатой к этому одинокому дереву. Неожиданно мне в голову пришла интересная мысль. А, что, если часть постройки, которую мы откопали, как-то соединена с соседним горным массивом? Расстояние было не большим – двадцать метров, возможно, двадцать пять, и я мысленно проведя прямую до ближайшей скалы, начал копать ровно посередине этой предполагаемой прямой. Мой расчет оказался верным! Подо мной действительно была постройка, и стоял я на ее крыше. Сделав знак своим спутникам, приказал им разрубить крышу лопатами. Ху и сам был немало удивлен, обнаружив твердый настил. Он со всей силы стал бить по настилу острием лопаты, но так увлекся, что не рассчитал, и провалился вместе с рухнувшей крышей… Ху умудрился сломать себе ногу и руку в двух местах. Провалился он в небольшую пещеру, обитую досками, местами истлевшими, с деревянным, уже совсем трухлявым настилом. Нам ничего не оставалось, как немедленно прекратить раскопки и доставить беднягу поскорее домой. Я лишь бегло оглядел пещеру и заметил в проеме небольшую дверку. Очень хотелось ее приоткрыть, но Ху становилось все хуже и мы поскорее оставили пещеру. Я готов был немедленно возвратиться сюда, как только мы доставим Ху лекарю и даже принялся уговаривать помощника пойти со мной, но он наотрез отказался, несмотря на серьезные деньги, которые я ему предлагал за это. С большим трудом дотащили мы бедного Ху к местному эскулапу. Он долго ругался на меня, благо, что на незнакомом мне наречии. К раскопкам здесь относятся очень плохо, поэтому я был просто воплощением зла для местных жителей, а тех, кто брался мне помогать и участвовал в моих раскопках, сами местные потом бранили… Такое дремучее невежество привело к тому, что спутника я нашел лишь на третий день. Мы отправились к месту раскопок, но сколько не бродили вокруг, так торчащего из земли дерева и не обнаружили. Песок и ветер хорошо заметают следы…» Пейзаж в пустыне меняется быстро, там где утром было озеро, к вечеру остается лишь лужа, поэтому через три дня он уже не смог обнаружить заветной пещеры. – Боюсь, что эти записи нам не сильно помогут, – предположил Гюнтер, осматривая страницы с текстом, – кстати, как они к вам попали? – Как и многое другое… Я просто хорошо заплатил за то, чтобы мне их нашли. – И где же их нашли? – На даче у внука Ремизова и правнука профессора Немытевского. – Все, как обычно, ваши любимые методы – кражи, похищения… – Ой, Гюнтер, оставьте это. Мне давно уже не стыдно за свои поступки. Цель оправдывает средства. Этого достаточно для моего оправдания? – Чен, вы очень странный тип… и страшный. От вас всего можно ожидать – и толчка в пропасть, и удара в спину. – Вам это не грозит. – Это пока я вам нужен. Когда же я сделаю свое дело, выведу на нужный след, вы сразу же избавитесь от меня. И от Клары. – Не стоит так драматизировать. Если честно, вы мне очень симпатичны. Несмотря ни на что. – И на что именно несмотря. Чен что-то хотел сказать Гюнтеру, но промолчал, сдержался. Он аккуратно свернул записи трубочкой, перевязал, как свиток, кусочком веревки, и сквозь зубы сказал: – Раз вам эти бумаги не помогли, надо идти к Русичу. Он многое знает, хитрый лис, наверняка догадывается о том, зачем мы здесь. Выжидает, когда же я спрошу его о самом главном. Не хотелось мне этого делать, но придется. Пойдемте, Гюнтер. Вы будете развлекать свою любимую Клару, а я прощупаю Русича. – Клара мне не любимая, а друг, партнер. Мы с ней дружим со студенческой скамьи. – А как же ваша любимая женщина, не ревнует? – Они только заочно знакомы, и вообще, это к нашему поиску никакого отношения не имеет. Чен уже направился к домику Русича, раздумывая показать ему свиток или нет. Клара сидела на улице у входа, испепеляя Чена взглядом, полным ненависти. Чен, не придавая значения ее настрою, напротив, весь расплылся в любезностях: – Вы сегодня чудесно выглядите, хорошеете на глазах. Клара отвернулась от Чена, сделав вид, что не расслышала его комплиментов. Русич, казалось, выжидал, когда же этот странный полукитаец-полурусский обратится к нему. Увидев Чена со свитком в руке, он сказал: – Знакомые бумажки… С чем пожаловали, мистер Чен? – Раз тебе бумажки знакомы, может быть, подскажешь, как их можно использовать. – Смотря в каких целях. Чен сел рядом с Русичем, пристально посмотрел ему в глаза и твердо, почти требовательно сказал: – Ты ведь сразу понял, зачем я здесь появился. Стоит ли терять время понапрасну. Клару ты уже на ноги поставил, давай займемся другим делом, поважнее её здоровья. Сейчас ты соберешь все самое необходимое, и мы поедем к «Дырявой горе»… По дороге мне все и расскажешь, идет? – Все необходимое? Одного свитка маловато. Нужна фреска. Без нее мы не найдем дороги. – У меня и фреска имеется. Только не полностью, один ее фрагмент… Когда Чен вернулся от Русича, на нем просто не было лица. Он смотрел на Гюнтера глазами затравленного зверя. На какое-то мгновение Гюнтеру стало жаль этого странного человека, к которому он за последнее время успел привыкнуть.