Спустя пару минут он уже бежал к маяку с топором в руке. В спешке Хенрик поранился, и теперь на голени кровоточил порез длиной больше десяти сантиметров. Хенрик заметил про себя, что рану нужно будет зашить, иначе останется некрасивый шрам. Он подбежал к подножию маяка. Дернул створку решетки и по ступенькам поднялся к первому пролету, где у запертой двери дожидался Томас. — Вот, руби… — пропыхтел Хенрик. Он едва мог говорить. Легкие болели от напряжения, и дым нисколько не облегчал положения. Хенрик был вынужден наклониться вперед и упереть руки в колени, чтобы не упасть. Томас взвесил в руке топор и прицелился. Ударил раз, другой… С четвертого удара скоба с засовом отлетела прочь. Массивный ключ вывалился на пол со стуком, прокатившимся эхом по всему маяку. Томас дернул дверь, и она открылась. У порога, свернувшись калачиком, лежала Нора. Хенрик опустился на колени, чтобы проверить ее пульс, в мгновенье ока превратившись из отчаявшегося супруга в невозмутимого врача. — Инсулиновый шок, — констатировал он. — Срочно в больницу. Хенрик обхватил супругу за плечи и осторожно приподнял, так, что ее голова оказалась у него на коленях. — Вызови вертолет. Ей нужно ввести сахар. Срочно впрыснуть в кровь, это единственный способ остановить гипогликемию. Хенрик оглянулся на Томаса. — Даже не знаю, есть ли у нас шансы. Сандхамн, июль 2005 С чего начать? Что сделано, то сделано, но я должна рассказать правду. Кристер Берггрен был моим племянником. Он объявился на Сандхамне на Пасху и назвался сыном моего брата Хельге. Якобы его мать долгие годы хранила имя отца в тайне. Когда Хельге исполнилось двенадцать лет, его отправили учиться в школу в Ваксхольме — так далеко, что он не мог приезжать домой чаще, чем на выходные, а зимой и вовсе только если пароход мог взломать лед. Поэтому Хельге поселили на квартире у семейства Берггрен. Их младшую дочь звали Сесилия. Она была на два года старше Хельге, и со временем он влюбился в нее без памяти. Их любовь принесла ожидаемые плоды: Сесилия забеременела ребенком Хельге, когда ему было шестнадцать, а ей восемнадцать. Родители Сесилии связались с нашим отцом, и тот впал в ярость. Он немедленно забрал Хельге домой, а потом хорошо заплатил родителям Сесилии за молчание. Они договорились, что Берггрены усыновят ребенка сразу после рождения. Эту историю рассказал мне отец незадолго до смерти. Хельге молчал, мы с ним никогда не затрагивали эту тему. Думаю, они не встречались с Сесилией с того дня, когда паром увез его на Сандхамн. Возможно, он даже не знал, что у него есть сын. Вскоре по возвращении Хельге поссорился с отцом и ушел в море. Но Кристер явился ко мне не просто так, а с конкретной целью. Он потребовал свою часть отцовского наследства. Не моргнув глазом, пригрозил мне продажей виллы Бранда, если я с ним не рассчитаюсь. Как будто у меня были такие деньги. Якобы он консультировался у юриста, и закон на его стороне. Я была вне себя от ужаса. Мой дом значил для меня все. Здесь я сделала первый вдох, здесь моя мама легла спать последний раз в жизни. Моя жизнь разлетелась бы в клочки, пойди я на поводу у Кристера. Я предложила ему переночевать в надежде объясниться утром, но так и не смогла сомкнуть глаз. Все думала, просчитывала. Мы должны были прийти к совместному соглашению, но как мне было объяснить ему, что вилла Бранда не просто недвижимость, которую можно продать. На следующий день я предложила ему помочь мне расставить сети, как это делали мы с Хельге, пока он был здоров. Возможно, тем самым я хотела пробудить в племяннике хоть искру сочувствия и дать понять, что он требует невозможного. День выдался чудесный. Белое зимнее солнце стояло низко над горизонтом, и вокруг нас было тихо. Мы направились к Откуббу, где обычно ставили сети с моим Хельге. На его любимое место. Только мы успели поставить первую сеть, как она задергалась, и в ней заблестела чешуя. Я попросила Кристера посмотреть. Он перегнулся через борт, чтобы лучше видеть, и оперся о капот подвесного двигателя. По ошибке я неправильно поставила защелку, и мотор оказался поднят. Когда же Кристер на него навалился, мотор снова опустился. Кристер потерял равновесие и упал в воду, прямо в сеть. Я взяла первый попавшийся под руку канат и завязала петлей, чтобы Кристер мог обернуть его вокруг себя. Даже не знаю, почему он отказался надеть спасательный жилет, ведь я предлагала. «Это для детей и женщин», — так он объяснил. В этот момент я заметила, что канат был якорный. На другом его конце висела тяжелая чугунная болванка. Осознание ситуации пришло внезапно. Если я не стану вытаскивать Кристера, моя жизнь снова войдет в прежнее русло. И никто больше не выгонит меня из моего дома, все будет как прежде. Недолго думая, я подняла якорь и перебросила его через борт. Это получилось как будто само собой. Последним, что я видела, была его голова, исчезающая в толще холодной темной воды. Этот день стерся из моей памяти, словно растворился в белом зимнем тумане. Я почти поверила, что ничего этого никогда не случалось, но как только услышала, что к западному берегу прибило мертвое человеческое тело, сразу поняла, что это мой племянник, и снова потеряла покой. Бессонные ночи проходили одна за одной, а я все лежала и думала. Потом появилась Кики Берггрен. Однажды она очутилась под моей дверью и постучалась. Жадная женщина, она назвалась кузиной Кристера и потребовала его долю наследства. На случай, если я откажусь уступить ей половину дома, пригрозила меня к этому принудить. Помню, как услышала свой голос, предлагавший ей чашку чая. Как будто говорил кто-то другой, а я стояла в стороне. Я открыла кладовку, чтобы взять банку с домашней чайной смесью, и тут увидела на полке банку с крысиным ядом, которая целую вечность простояла на верхней полке. Я взяла ее дрожащими руками. Красная этикетка со скалящимся черепом как будто светилась в полумраке. Теперь я точно знала, что делать. Когда чай заварился, я разлила его по двум чашкам, в одну из которых добавила хорошую дозу ядовитой жидкости. Потом положила в вазочку домашнего печенья с джемом и отнесла все это Кики Берггрен. Когда все было выпито, я спросила, не может ли она прийти ко мне завтра? И снова не узнала своего голоса, когда посоветовала ей как следует обдумать ситуацию. Тем же чужим голосом я обещала Кики Берггрен принять решение в течение суток. Мы договорились встретиться на следующий день в двенадцать часов, но Кики Берггрен так и не появилась. Пока я пишу это письмо, рядом со мной на кухонном столе стоит старое лекарство Хельге. Это морфин, который я попросила для брата в больнице. Пришло время воспользоваться им в последний раз. Кайса трется о мои ноги и жалобно скулит. Мудрая собака понимает, что что-то не так. Она смотрит на меня такими глазами, что я едва могу писать. Но Нора в башне Грёншерского маяка, и ее нужно забрать оттуда как можно скорее. Этот вечер мы провели вместе, и она уже знает мою историю. Она могла помешать мне сделать задуманное и тем самым вынудила меня запереть ее. Сама не знаю, откуда у меня взялись силы поднять и вставить в петлю чугунный гаечный ключ, который я нашла в углу. После этого я села в ее лодку и вернулась домой. Извинитесь за меня перед Норой за то, что я так с ней поступила. И еще несколько слов. Это мой личный выбор. Никто не вправе лишить меня дома, в котором я родилась и умру. Сигне Бранд Синге тихо вздохнула, отложила ручку, сложила письмо и сунула в конверт, который прислонила к подсвечнику на столе. Потом взяла еще один лист, написала несколько строчек и тоже вложила в конверт. Медленно прошла через кухню, достала коробок спичек и ласково потрепала собаку по загривку: — Ну, давай, Кайса… Сигне взяла керосиновую лампу — ту самую, которую дедушка Аларик купил когда-то в Стокгольме, чем привел в восхищение всю семью. Сигне была тогда маленькой девочкой, но до сих пор помнила, какой красивой показалась ей эта лампа, когда дедушка принес ее домой. Она осторожно зажгла фитиль и отрегулировала его длину так, чтобы лампа распространяла вокруг себя ровный, теплый свет. С лампой в одной руке и ампулами в другой вышла на веранду и выверенными движениями — руки помнили — набрала морфин в два шприца. Кайса легла на своем любимом коврике у ног хозяйки. Первый шприц предназначался собаке. Сигне сделала инъекцию — и по ее морщинистым щекам потекли слезы. Сдерживая рыдания, она погладила Кайсу по шелковистому носу. Собака скулила, но и не двигалась с места, дав хозяйке возможность без помех сделать смертельный укол. Сигне положила голову Кайсы себе на колени и держала так, пока та не перестала дышать. Потом Сигне взяла баночку с таблетками и отсыпала себе полную горсть и приняла, запив водой. Второй морфиновый шприц она ввела себе в левую руку. Завернулась в плед, который связала сама много лет тому назад, и устроилась в плетеном кресле. Сигне немного мерзла, но это не имело никакого значения. Наконец она прикрутила фитиль и погасила керосиновую лампу. За окном темнело ночное море. На горизонте вырисовывались силуэты знакомых островов, но Сигне едва ли их видела. Она прикрыла глаза и в последний раз откинулась на упругую спинку. Глава 80 Воскресенье, пятая неделя Августовская луна — круглая, темно-желтая и такая близкая, что, казалось, ее можно достать рукой — поднималась над вершинами деревьев на Телеграфхольмене. Мальчики уснули, на этот раз почти без уговоров. А Хенрик и Нора расположились на причальном мостике у самой воды. В воздухе витала едва ощутимая нелетняя прохлада. Нора мерзла — или тело так переживало события последних недель? У Норы накопилось много вопросов, ответов на которые она не знала. Она крутила в руках чайную чашку, вглядываясь в морской туман, где только что зашло солнце. Хенрик был рядом, и в то же время где-то совсем в другом мире. Нора понимала, что никогда еще так не замыкалась в скорлупе собственных переживаний, но совершенно не чувствовала потребности в близости. Смерть Сигне далась ей тяжело. Тело стало вялым и нечувствительным после всего, что ему выпало испытать, но Нора отказалась остаться в больнице дольше самого необходимого. Все, чего она хотела — вернуться на Сандхамн, к детям. Первым делом она поднялась к мальчикам и долго не выпускала их из объятий. Доктора в больнице сказали, что Нора, должно быть, родилась в рубашке. Еще час — и она наверняка бы не выжила. Во всяком случае, точно не обошлось бы без необратимых повреждений мозга. Томас и Хенрик нашли ее в последнюю минуту. А вот Сигне Брад не повезло. Она скончалась спустя несколько часов после доставки в больницу. Полицейские обнаружили на вилле Бранда два письма за ее подписью. Они лежали на виду, на кухонном столе. В одном Сигне описала происшествия последних недель, другое оказалось завещанием. В первый раз Томас не увидел этих писем, так как проник в дом через веранду. Сигне рассчитывала на то, что Нору заберут из башни на следующий день, и даже не подозревала об угрозе инсулинового шока. Вчера заходил Томас и рассказал, что свидетель, видевший Юнни Альмхульта на финском пароме, наконец объявился в полиции. Нора сидела у мостика, как сейчас, а Томас устроился напротив нее на стуле. Легкие полупрозрачные облака закрывали солнце, но холодно не было. Время приближалось к пяти пополудни. Томас сказал, что свидетель, мужчина лет пятидесяти, разговорился с Юнни в баре большого финского парома. Якобы Юнни был сильно пьян и выболтал, что сбежал с Сандхамна после ссоры с какой-то женщиной. Он хотел заняться с ней сексом и не потянул, когда дошло до дела. Женщина стала над ним смеяться, Юнни сорвался и ударил ее. Свидетель говорил, что, насколько он понял из бессвязного рассказа Юнни, женщина потеряла равновесие, упала и стукнулась головой об обогреватель. Она тут же покинула дом Юнни, но позже была найдена мертвой в «Доме миссии», и Юнни испугался, что его обвинят в убийстве. Сошлись на том, что Юнни просто вышел подышать свежим воздухом и, быть может, бросить последний взгляд на берега Сандхамна, мимо которого проплывал паром. Одна из камер наблюдения зафиксировала, как Юнни на нетвердых ногах поднимался по лестнице, ведущей на верхнюю палубу. В таком состоянии он запросто мог потерять равновесие и свалиться за борт.