Я вышла с мокрой головой: стоит ли притворяться? Хотя Шарлотта наверняка встретит меня в боевой готовности. На своем крылечке в заношенной серой футболке и пижамных штанах сидел Хавьер. Рядом чашка кофе, в руке сигарета. Он вроде бы завязал с куревом несколько лет назад, а Тейт курить в доме не разрешает. Иногда по вечерам через доски в заборе на заднем дворике тянется запах дыма, когда она, наверное, давно спит без задних ног. – Доброе утро, – сказала я, спускаясь по ступенькам. Он молча повернул в мою сторону руку с сигаретой, как бы отвечая на приветствие. Интересно, Тейт дома? Еще спит? Хавьер Кора считал, что лето – время расслабиться. В эту пору он выглядит совсем не так, как в школе, там он щеголяет в бабочке, кожаных мокасинах, темные волосы подвернуты за уши, тянет на Учителя года. А сейчас ученики могут вообще его не узнать: волосы отросли, растрепаны, бреется в лучшем случае раз в неделю, а уж сигарета, это вообще находка для родителей – с кого детям брать пример? Здесь, перед соседями, мы не стеснялись открыть в себе стороны, которые скрывали от коллег и знакомых. Вот так мы выглядим в пять утра, когда приезжает машина за мусором. Во столько-то ложимся спать. Ведем такую-то жизнь. Нас вполне можно назвать семьей, мы знаем распорядок друг друга, знаем, кто к кому приезжает, у кого какие слабости. Знаем, кто опоздал на работу (а потом еще и соврал о причине). Замечаем, чьей машины вечером нет в обычное время. Видим, чей мусорный бачок заполнен до краев у дорожки возле дома (хотя здесь особых сюрпризов не бывает). Слышим споры из открытых окон и задних двориков, при этом мы вовсе не подглядываем или подслушиваем, скорее мы – доверенные лица. Я позвонила в дверь Шарлотты ровно в девять. Она вышла открыть босиком, в легинсах и свободном топике поверх спортивного лифчика, будто только что вернулась с пробежки. Хотя на это намекала только одежда. Волосы блестят, аккуратно уложены, в доме пахнет кофе и только что срезанными цветами. Вчерашних чемоданов в прихожей нет, не видно и дочерей. – Привет, – сказала она нарочито спокойным голосом. Потом показала на лестницу у себя за спиной. – Девочки спят. – Она чуть закатила глаза. – Подростки летом, сама знаешь. Проходи. В кухне они нас не услышат. Я прошла за ней мимо лестницы, по коридору, в кухню. Барная стойка и три высоких табурета под ней отделяют кухонную зону от гостиной, стола нет, отчего комната выглядит просторной. Шарлотта все еще прихрамывала, для тех, кто в курсе, это было заметно. В разгар развода она попала в аварию, упала в канаву, и что-то в ноге сместилось. Пришлось оперировать колено. Хромота особенно заметна, когда Шарлотта босиком, ступает с осторожностью. Остаточный страх после несчастного случая. В шортах я вижу ее редко, и ее хромота иногда застает меня врасплох. Но приятно сознавать, что есть вещи, которые нам не подвластны. Даже она не могла предположить, что из леса выскочит олень. Что инстинкт может подвести ее – крутанула руль не туда, в сторону озера, а там канава. – Девочки едут к Бобу? – спросила я. Секундное колебание, она посмотрела на меня через плечо. – Нет, все каникулы здесь. – А Молли вчера сказала… – Да, – сказала она, отмахиваясь от моих слов, – он всех сбил с толку, предложил забрать девочек на выходные. Шарлотта налила две кружки кофе, устроилась на одном из высоких барных табуретов, оперлась подбородком на руку и приготовилась меня слушать. Наедине с Шарлоттой мне всегда как-то не по себе. Будто мы до того друг от друга отличаемся, что не заметить это невозможно. После отъезда Боба она поставила себя в железные шоры. Спокойная, невозмутимая – такой она была и раньше. И вот ее брак распался прямо на глазах у всех, и она прекрасно знала, что все мы в курсе – наверное, для нее это было смерти подобно. Я тоже знаю, каково это. Выстраиваешь жизнь, и вдруг она рушится, а весь поселок – немые свидетели. Казалось бы, развод мог сделать ее человечнее. Но нет – вышло ровно наоборот. Она окружила себя кирпичной кладкой – попробуй найди в ней брешь. – Вообще-то… – Я вытянула руки вперед, универсальный жест, когда человек заявляет о своей невиновности. – Я понятия не имела, что она приедет ко мне. Если честно, перепугалась до смерти. – Хмм… – Этот звук мог значить многое. Лицо непроницаемое. Чистый фарфор. – Могу себе представить. – Она положила немного сахара себе в кружку, ложечка чуть звякнула. – Она просто… – я наклонилась вперед, как заговорщик, – просто вошла в дом как ни в чем не бывало. – И? – спросила Шарлотта, поднося к губам дымившуюся кружку. – Похоже, она приехала за своими вещами. – Я не стала говорить про деньги, спрятанные в ее старом каяке. – Ты вчера смотрела телевизор, когда выступала ее адвокат? Шарлотта покачала головой, кружка застыла в руке. Это ее и выдало, она затаила дыхание. Заинтригована, хотя не подает виду. Вот бы как-то встряхнуть ее, пробиться под поверхность, поделиться тайной. Куда там! Она считает, что проявить чувства – значит дать слабину. Железная леди – тебе от нее что-то надо, а ей от тебя – ничего. – Руби сказала, что они подадут в суд, – добавила я наконец. Шарлотта поставила кружку на стойку. – На кого именно? Я повела плечом, добавила в кружку сливки и сахар. Мне и правда нужно прочистить голову, после тяжелой ночи там сплошной туман. Кофе – самое то. – Этого она не сказала. Но вчера поехала на встречу с адвокатом. Шарлотта снова подняла брови. – И? – И до сих пор не вернулась. Шарлотта тяжело выдохнула. – Может, она и не вернется. Может, это не имеет отношения, – она взмахнула рукой с ярким маникюром, – ни к кому из нас. Я и сама на это надеюсь. – Вообще-то, – я сделала глоток прекрасно сваренного кофе, – она взяла мою машину. Поэтому я все-таки надеюсь, что она вернется. Шарлотта прикрыла глаза и, сняв маску безразличия, негромко засмеялась. – Ну ты даешь, Харпер. Стало ясно – я прощена. Я вернулась в образ, в каком она меня всегда видела. Доверчивая, наивная. Готовая быть добренькой для всех подряд, а сама не видит то, что творится у нее под носом. О том, что Айдан хочет смыться, узнала последней. Последней смирилась с виной Руби, но простить ее можно – такой уж она человек. – Знаю, она застала меня врасплох. Нет, я не сказала ей, мол, бери машину, – объяснила я. – Но, если честно, брать машину тоже не запретила. Шарлотта чуть качнула головой и посмотрела на меня взглядом старшего товарища. Будто сейчас поделится мудрым советом. Она заглянула мне в душу, обнаружила там некий дефект, и теперь его надо вытащить наружу, а дырку залатать. – Думаю, тебе придется сказать ей: уезжай. После того, как вернет машину, – посоветовала она. – Как я ей это скажу? – спросила я. Не без сарказма, но все-таки пусть ответит – как? У нее две дочки на грани созревания, она знает подноготную всех и каждого в школе. Кому, как не ей, решать вопросы такого рода? Что бы Шарлотта сделала, заявись Руби без приглашения не ко мне, а к ней? – Это не ее дом, Харпер. И никогда им не был. – Но за аренду она мне платила, – возразила я. Да, платила, причем вперед, за три месяца – не жилец, а мечта. Говорила, мол, из-за денег можно испортить отношения, она не хочет, чтобы я ей напоминала про оплату. Руби всегда следила за тем, чтобы не быть в долгу. Шарлотта накрыла мою руку своей. – Ты хороший человек, Харпер, но ты ей ничего не должна. Она преступница. – Я резко отдернула руку, и она насупила брови, морщина между ними стала глубже. Единственное, что как-то выдавало ее возраст. – Ты же не думаешь, что она невиновна? – спросила Шарлотта и наконец подалась вперед, готовая разделить общую тайну. Лицо на миг брезгливо передернулось. – Вопрос технический, Харпер. Ее отпустили по ошибке. Не такой уж и технический. Все следствие и суд с самого начала дурно пахли. Чейз не был отчетом, который случайно положили не в ту папку. Он был живым человеком, активным участником активного расследования, его следы в этом деле повсюду. Свидетельство тому – наша доска объявлений. Адвокат Руби утверждает, что о многом нам вообще не известно. Какие-то улики скрыли. А должны были предъявить. – Мы этого не знаем, – возразила я. – Следствие провели так быстро, никто и глазом моргнуть не успел, помнишь? Едва подозрение пало на Руби, костяшки домино посыпались одна за другой, потянули ее на дно с невероятной скоростью. Ее мимолетная улыбка украшала все новости. И фотоснимки с наших камер, якобы доказательство ее вины. Шарлотта сложила руки на стойке – прямо-таки мамочка, которая наставляет своих детей. – Слушай, давай-ка прикинем. Вспомним, как все было. Руби в ту ночь куда-то уходила? Да. Несколько камер ее засекли? Да. Как минимум она что-то знала, но не сказала ничего. Видели, как она бежит к озеру. Она солгала. Ты слышала, как в два часа ночи она прокралась в дом через заднюю дверь. Разве невинный человек так себя ведет? Не ведет. Но пока Руби не арестовали, у меня не было ощущения, что это ее рук дело. – У нее не было мотива, – сказала я, глядя через окно кухни прямо на дом Труэттов: занавесок нет, внутри ничего, абсолютная пустота. Именно это меня тогда донимало – где мотив? Получалось, что упечь человека за решетку можно, даже если у него нет злого умысла. Но я не могла с этим смириться, даже не спала по ночам. И была на ее стороне дольше, чем все остальные. Руби незачем было их убивать, и я продолжала верить в ее невиновность. – Ты же знаешь, она у них воровала. У Брэндона и Фионы. Я метнула на Шарлотту быстрый взгляд. – Что? Ты это сказала полиции? Когда Руби арестовали, поползли всякие слухи. Но этот до меня точно не дошел. Она откинулась на табурете, в руке кружка. – Конечно. Но на суде об этом не говорили. Потому что подтвердить это было некому. Но Чейз знал. Все они знали. Фиона говорила, что у нее пропали деньги. – И она думала на Руби? Фиона до последнего дня позволяла Руби выгуливать их собаку, доверяла ей ключи. Что-то тут не сходилось. Шарлотта пожала плечами. – Прямо никогда не обвиняла. Ты же знаешь Фиону, она была… – Она не стала продолжать, потому что слабые стороны покойников не обсуждают. Но я знала, что она имеет в виду. Отстраненная. Высокомерная. Мы ей не интересны. Шарлотта продолжала: – Я помню, как она однажды открыла сумочку, хотела мне заплатить, мы тогда скидывались, чтобы насытить кислородом наши участки, помнишь? Она глянула в сумочку, нахмурилась, я сразу поняла, что-то не так. Она явно сконфузилась, спросила у Брэндона, не брал ли он деньги из ее сумочки. Он сказал, что нет, и я видела, что ее это прямо подкосило. И она посмотрела на Руби – та как раз мыла ее машину, – Шарлотта поджала губы, и я сразу поняла, что именно она вспомнила. На Руби верх от бикини, обрезанные шорты, сложно не засмотреться. – Это мог быть кто угодно, – не согласилась я. – Или Фиона что-то напутала. Руби в деньгах не нуждалась. Ее называли аферисткой, но это неправда. Когда Айдан уехал, а ипотека осталась на мне, Руби исправно платила мне за аренду. Помогала в трудную минуту. Еще ее звали колдуньей, плутовкой. Мол, умеет получить то, что ей нужно. Но, между прочим, ее упекли на четырнадцать месяцев, и никто ей не поверил – что же она так плохо колдовала? Тут мне вспомнилась пачка денег, припрятанная в ванной, немного влажная, в моей руке… Шарлотта снова пожала плечами. – Никто не говорит, что она нуждалась. Избалованный ребенок от скуки и не такое делает. Я про Руби всякое слышала, хоть и надеялась, что она повзрослела. Куда там! Она всегда знала, что ей все может сойти с рук, – послушать Шарлотту, на скуку можно списать что угодно. – Думаю, Труэтты знали, что это она. Возможно, прямо ей об этом сказали. Попросили вернуть ключи, и она поняла: надо что-то делать. – Из-за этого их убивать? Перестань. – А из-за чего, Харпер? – Она глубоко вздохнула и продолжила: – Пойми, когда такое выходит наружу… мы все здесь в одной лодке. Колледж. Школа. Работа. Любая мелочь ведет к серьезным последствиям.