На самом деле бывали случаи, когда мне казалось, что я что-то не туда положила. Когда в кошельке вдруг не хватало денег. Когда какое-то мое украшение лежало не там, где я его оставила. Я это списывала на суету, суматоху, свою забывчивость. А сейчас вдруг открылась другая картина: Руби шарит в моей коробочке с драгоценностями, перебирает деньги в моем кошельке, прикидывает, что ей может сойти с рук. Следит за моей реакцией просто так, ради забавы. – Руби Фиону никогда не любила, – заметила Шарлотта негромко. А Шарлотта, значит, ее любила? На самом деле, Фиону не любил никто. В безоблачный день мы закатывали на них глаза, осмелев оттого, что все мы заодно, что чувствуем одинаково. Нам казалось: мы живем как надо, живем правильно. А в пасмурный день Брэндон и Фиона олицетворяли нечто большее, таившее для нас угрозу: в том, как мы живем, есть что-то недостойное. Потолок прямо над нами скрипнул, прорезав тишину. Кто-то ходил по мансарде, если, конечно, планировка наверху была такая же, как у меня. Мы обе подняли глаза. Шарлотта глянула на часы. – Самое время, – сказала она. И добавила, уже обращаясь ко мне: – Думаю, тебе пора идти, пока девочки не спустились. Не хочу, чтобы они нас слышали. Зачем их расстраивать? Но из моей вчерашней беседы с Молли было ясно: Шарлотте удалось их расстроить без меня. Я кивнула и пошла к выходу. – Спасибо за кофе, Шарлотта. – Будет тебе. – Она махнула рукой. – И вот что, Харпер, – я обернулась, уже взявшись за дверную ручку, – скажи ей, пусть уезжает. – Скажу, – пообещала я. Утро перетекало в день, ярко светило солнце, но улица была пуста. Ощущение такое, будто киносъемка закончилась и все уехали. Дом Труэттов ничем не отличается от остальных. Разве что занавесок на окнах нет. Ничто не кричит о том, что здесь произошло убийство. После суда люди не один месяц, проезжая мимо, притормаживали, смотрели на дом. Теперь, когда опасность миновала, хотели увидеть что-то внутри. Я в эти неприкрытые окна не заглядывала, мне хватило того, что я там увидела тогда. Как что-то словно обожгло ресницы. Спальня наверху. Лицо Чейза. Мой сдавленный крик. Я шла мимо их дома, и вдруг глаз уловил какое-то движение. Что-то мелькнуло в глубине темных окон. Игра света? Память вкупе с воображением. Против воли я поднялась по ступенькам, прислушалась. Прижала ухо к двери – стрекот двигателя в гараже, лай собаки на участке? Полная тишина. Проверила дверную ручку – не поворачивается. Заперта. Значит, разыгралось воображение. Я отпустила медную ручку, оставив яркий отпечаток большого пальца, и шагнула назад. Следствие нашло на этой ручке отпечатки пальцев Руби, а также мои, Брэндона, Фионы, еще нескольких человек. Сколько следов мы оставляем при любой встрече! Куда бы мы ни пришли, что бы ни сказали – вот вам материал для полноценного рассказа. Но отпечатки пальцев Руби нашли и на задней двери, через которую выводили собаку. И на ручке двери в спальню Труэттов наверху, будто она заглянула туда, проверить, крепко ли они спят, а уж потом… Холодный взгляд, холодное сердце. Так еще и на дверце стоявшей в гараже машины – это уже слишком! Защищалась Руби просто: конечно, она бывала в их доме. Выгуливала собаку по мере надобности. Мало ли к чему она могла прикасаться и когда? Может, и машину трогала, когда та стояла на дорожке. В ту ночь она выходила. Погулять. Почему нет? Разве это преступление? Телефон с собой не взяла – кому ей звонить среди ночи? И чего ей бояться? Здесь спокойно. Школа на весенних каникулах. Ей двадцать три года. На озере она была не одна, услышала, что там люди, вот и пошла проверить. На этом, кстати, она настаивала: там были другие люди. Той ночью она была не одна. Но камеры это не подтвердили. И никто не подтвердил. Соседи вместо показаний предъявили видеозаписи, которые до этого вывесили на доске объявлений. Подтвердили и время съемки, и место, где висела камера. Соседи описали, что они видели: от дома Труэттов отходит женщина. Женщина бежит к лесу. Как она вернулась домой, камеры не запечатлели – значит, она пробралась через лес с другой стороны залива, наплевав на знак ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Прокралась, невидимая, по узкой дорожке, через густой лес, оказалась в тылу нашей улицы, надеясь остаться незамеченной. Может, решил суд, она для того и оставила телефон дома, чтобы скрыть, где она была. Почти все камеры включаются на запись, когда есть какое-то движение. А больше в ту ночь на нашей улице движения не было. Присяжные решили: значит, в ту ночь больше ничего не происходило. И тем не менее. Кто-то подбросил мне фото с брелоком. Кто-то что-то знал. Кто-то что-то видел. И снова возник вопрос: что еще этот кто-то мог видеть? Какой еще козырь решил припрятать? Глава 10 Я стояла в коридоре, возле кухни, с телефоном в руке, как вдруг со стороны гаража раздался какой-то механический звук. После отъезда Руби на встречу с адвокатом прошло почти тридцать часов. Я как раз тем и занималась, что изучала список бизнес-парков поблизости – либо обзванивать их, либо звонить в полицию, заявить о пропаже моего авто. Я открыла входную дверь и замерла в проходе: перед домом стоит моя машина, Руби что-то достает из багажника. Она даже не глянула на меня, пока не столкнулась со мной нос к носу, поднявшись по ступенькам. На ней все другое. На руке висят две продуктовые сумки, битком набитые едой. – Привет! – воскликнула она, махнув в мою сторону сумками. – Держи, это не все. Ни слова о том, где была и что делала. Новая одежда, никаких подробностей. Она сбежала вниз, подхватила еще три сумки, энергично захлопнула багажник. Наверное, этот грохот услышала через свои окна половина улицы. С сумками Руби прошагала мимо меня. Что-то мурлыча и пританцовывая, прошелестела на кухню и стала выгружать продукты. Сумки, между прочим, мои, они всегда лежат в багажнике. – Руби, – позвала я, так и стоя в дверях. Она остановилась, обернулась и, увидев мое выражение лица, поджала губы. – Ты сердишься, – сказала она, чуть обмякнув, будто из нее выкачали воздух. – А ты как думала! – воскликнула я, не заботясь о громкости голоса, пусть слушают, кому интересно. – Ты уехала на моей машине, и два дня тебя нет! Я уже, – хотела сказать «извелась», «на нервах», – собралась звонить в полицию. Вдруг вспомнилась моя мама, сколько раз она отчитывала Келлена, когда он исчезал на ночь, на выходные, а то и дольше. Родители ночью спорили, как быть: обзванивать друзей или вызывать полицию. Не впускать его в дом или, наоборот, запереть внутри, чтобы было неповадно. И в кого он такой вырос. И явное облегчение на лице, когда он вернулся, хотя голос дрожит от гнева… Руби заморгала. – Господи, прости меня. Знаю, не подумала. Я просто… – она вскинула руки, закрыла глаза, изображая раскаяние, – увлеклась, хотела позвонить, но я даже не знаю твой номер. Наизусть не помню. Он же был у меня в телефоне. – Она полезла в сумочку, достала оттуда мобильник. – Давай, – сказала она, – диктуй свой номер. Я назвала по памяти цифры, и в заднем кармане зазвонил телефон. Руби тут же отключилась. – Теперь мы на связи, – заявила она. – Больше такого не повторится. Будто она ни в чем не виновата, раньше сообщить о себе просто не могла. – Где ты была? – спросила я. В конце концов, это моя машина, мой дом. Шарлотта права. Я не обязана давать Руби неограниченный доступ к моей жизни. Она тяжело вздохнула. – Когда мы закончили, было уже поздно, а за ужином выпили, и я решила… что лучше остаться. Мне сейчас только полиции не хватает, правда же? – Она распахнула глаза, будто делилась со мной сокровенным. – Я бы позвонила, будь у меня твой номер, клянусь! А потом мне захотелось в знак благодарности накупить еды, ты же говорила, что надо съездить за продуктами. В багажнике нашла сумки. Очень кстати. Все продумано, – Руби ухмыльнулась. – А теперь я приготовлю тебе ужин, – она виновато улыбнулась, – в знак благодарности. И вообще спасибо за все. – Руби чуть прищурилась. – Ты меня прощаешь? Я кивнула и начала доставать коробки из первой сумки. А что тут скажешь, когда она у тебя в доме, с твоими ключами, и последние четырнадцать месяцев провела за решеткой? – Прости меня, Харпер, – почти прошептала она, более искренне. – Ты меня напугала, – сказала я. Стоя по обе стороны стойки, мы переглянулись. Она выдержала мой взгляд, глаз не отвела, и я сама повернула голову к сумкам. Их содержимое привело меня в легкий трепет. Она прекрасно знала мои кулинарные пристрастия. Картонная коробка с яйцами, любимый мною апельсиновый сок, все, что у меня в холодильнике заканчивалось, – она натащила кучу продуктов. Я вспомнила про деньги в туалете. Это только часть ее запасов? Накупила новую одежду, вагон еды. Наверное, перед своей встречей остановилась в гостинице? Хотя, возможно, и нет. – Иди, – сказала она, и это слово меня поразило, потому что именно его хотела произнести я сама. – Иди отдохни. Я все сделаю. Позволь, я все сделаю сама. Я не шевельнулась – вообще-то это мой дом, моя кухня, мои шкафчики, которые она сейчас открывает. Из последней сумки она вытащила бутылку вина. – Вот, – сказала она, – это ведь твое любимое? Да. Любимое. Что-то во мне встрепенулось. Прошло четырнадцать месяцев, целая жизнь, а она это помнит. Да и я помню, какой она была до следствия: всегда очень чуткая. Когда у меня на работе был тяжелый день, когда съехал Айдан, у нее каким-то образом находились нужные слова, она точно знала, как мне помочь. Она приносила мне цветы, мои любимые лилии, разных оттенков, и комната сразу оживала. В первый день, объявившись на моем крыльце с вазой в руках, она сказала: Он козел, ты не переживай. Я пригласила ее войти, она оглядела мой опустевший дом, и как раз тогда, увидев эту пустоту, которую надо было заполнить, предложила: не нужна ли мне квартирантка? В тот самый момент, когда все прежние друзья куда-то попрятались, будто мое разбитое сердце может оказаться заразным. Не сказать, что мне требовалась квартирантка, но Руби заполнила пространство своими вещами, смехом, чуткостью. Сейчас она с первого раза открыла нужный ящик и достала штопор. Откупорила бутылку и налила мне щедрую порцию. Я забрала у нее бокал, наши пальцы соприкоснулись. – А теперь, – сказала она с хитрой улыбкой, – посмотрим, не забыла ли я, как обращаться с плитой. Я улыбнулась в ответ. Невозможно ей не подыграть, ведь она так умело пытается растопить лед, ведет себя так естественно, не делает вид, что никакой неловкости нет. Полная противоположность Шарлотте. Я вынесла бокал с вином на участок, села на садовое кресло с облупившейся белой краской. По кирпичной кладке дворика ползли тени. Как все-таки с ней обошлось следствие! Превратило ее в хитроумную злодейку, а ведь она сформировавшаяся личность. Щедрая, беззаботная, что-то ее пугало, а кого-то пугала она. У соседей, Тейт и Хавьера, шла дежурная подготовка к ужину – вот хлопнула дверца шкафчика, вот сковородку со шлепком поставили на плиту, вот Хавьер что-то пробормотал. Какая бы кошка вчера между ними ни пробежала, сегодня все, кажется, пришло в норму.