Причастен ли к этому Мак? Насколько братья близки, насколько кровные узы превыше всего остального? Меня сковали страх и одиночество. Вспомнилось, как в начале летних каникул ко мне заявился Мак с бутылкой пива в руке, на лице кривая улыбочка – это совпадение? До него долетели слухи о новом повороте в деле Руби, и он возник у моего порога? Если так, какие цели он преследует? Сидя на холодном полу в прихожей, держа в руке фото, я еще раз позвонила брату. На сей раз он ответил с первого сигнала. – Харпер? Что-то с отцом? – Извини, нет, все целы. – А-а, ну хорошо, – он помолчал. – Просто в субботу ты два раза звонила. Да и недавно я пропустил звонок. Мы перезваниваемся редко, обычно по праздникам и когда есть новости о родителях. – Как думаешь, что я за человек? – спросила я внезапно. Передо мной фото – улика, которую я скрыла. Что он ответит? Вдруг вспомнилось, что сказала обо мне Руби: хамелеон, быть счастливой мне не светит. – Напилась, что ли? – спросил он вместо ответа. – Нет. Вот как ты меня опишешь своему приятелю? Типа, моя сестра… – Хороший человек, – выпалил он. – Ха. Он вздохнул. – Ну, скажу, что, когда мы росли, отношения были не блестящие, но я сам виноват, много попил крови у нашего семейства. Что она относилась ко мне лучше, чем я заслуживал, что она – лучше меня. Я забыла об этой черте своего брата: говорить напрямую, как есть. Всегда пытается загладить свою вину, но остановить ход событий не может. Я ошиблась: на подлинную Руби он ни капельки не похож. После паузы он спросил: – Так все в порядке? Или у тебя что-то приключилось? – Ну, – заговорила я, плохо представляя, с чего начать. Как все подать, чтобы не вызвать его осуждения. И вдруг поняла: зачем мне с ним подбирать слова? Он мой брат, я видела, что он вытворял в этой жизни, разве не справедливо, если он узнает, на что способна я? – Приговор по делу об убийстве моих соседей отменен. – Вот это да. – Руби вернулась. Ко мне в дом. Все пошло кувырком, и она умерла. – Келлен молча слушал. – Полиция считает, что ее отравили. Снова молчание. – Ты здесь? – спросила я. – Тебе что-то угрожает? – спросил он негромко. – Нет, – я помолчала. – Кажется, нет. Не знаю. Господи, Келлен, это такой кошмар. Жуткая история, три покойника, и следствие только начинается. – Приезжай ко мне. Я засмеялась. – Мне сейчас только маминого сочувствия не хватает. – Нет, я теперь живу отдельно. Господи, Харпи, мы так давно не общались. – И правда, последний раз нормально поговорили под Новый год. Семь месяцев пролетело, и ни он, ни я друг о друге не вспомнили. – Я в Филадельфии, – сообщил он. – Под Филадельфией. – Что? Туда добираться шесть часов. – Долго рассказывать. У меня тут работа. Если не считать маминых бесконечных звонков, живу тихо и спокойно. Тихо и спокойно – это слова мамы, так она говорила, когда все у него было в порядке. Будто тихо – это хорошо, а не огромная пелена обмана, под которой вечно что-то бурлит. Но я ухватилась за его первую фразу. – Ты переехал на новое место, всего в шести часах от меня, и ничего мне не сказал? – Не хочу тебе навязываться. – Что за глупости! – Ты же была не в восторге, когда я приезжал навестить отца… Потому что отец ждал от Келлена слишком многого, прошлые надежды его так и не отпустили. И на второй или третий день свое недовольство он вытаскивал на свет, будто не мог существовать в настоящем – и я видела, как мой брат зеленеет. – Это не из-за тебя, – сказала я. – Так или иначе, машины у меня сейчас нет. Я засмеялась, вспомнив его отговорки, всегда неуклюжие. Но, если что, день дороги – и мы увидимся. – Потом позвоню, – сказала я. – Рада тебя слышать. Только маме и папе ничего не говори, ладно? Он тоже засмеялся. – Харпер, буду счастлив, если начну возвращать тебе долги. Я оттолкнулась от пола, держа в руке фотографию. Интересно, каково было Руби, когда, вернувшись, она глубоко засунула руку в свой тайник – а там пусто? В первый день, еще до того, как забрать деньги из каяка, Руби вечером вышла на участок и стала искать ключи в рыхлой почве. Ее цель стала понятнее: получить доступ ко всем нам, к нашим тайнам, нашим жизням. Когда весной я нашла ключи, Руби здесь давно не было. Она сидела в тюрьме. Я тогда еще подумала: зачем ей все эти ключи? Чтобы забраться в темные уголки наших жизней? Между делом пустить слух? Поставить кого-то в неловкое положение и словить от этого кайф? Чейз тогда сказал мне, что следователям кое-какие слухи известны, но подтверждающих улик нет. Кстати, почему так внезапно уехал Айдан, будто хотел от чего-то скрыться? Чейз прав: Руби всегда была опасной, куда опаснее, чем я могла предположить. Помню, Престон сказал полиции, что Руби как-то была у них в доме и швырялась тарелками – это они ссорились с Маком. Или Фиона, смущенно смотрит в свою сумочку. И все сразу заподозрили Руби, после ее ареста вспомнили то и это. Мол, у нее был доступ не только к нашим вещам, но и к нашим тайнам. Между прочим, они спят в разных комнатах, сказала она про Труэттов. И никто не спросил, откуда это ей известно. Кстати, в ее словах никто не усомнился. Потому что мы верили: Руби в курсе. Но почему? Этого мы чаще всего не знали. Значит, когда я бежала к озеру, меня сфотографировал Престон. Но знает ли он, что я сделала с ключами? Видел ли он меня потом, когда я стояла у края озера, в окружении ночных шорохов, а на металле блестел лунный свет? Видел ли, что швырять ключи в воду я не стала? Открытая местность, течения, возможно, меня засекут чьи-то камеры. Молодежь катается на лодках по заливу, банки из-под пива бросает в воду, а утром волны пригоняют их к берегу. И я, под покровом темноты, под защитой ночных звуков, пошла вглубь леса. Подальше вдоль залива, где меня точно никто не увидит и не услышит. Туда, где кончается наш лес, где на дереве висит знак: ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Корни у этого дерева были густые, чистые, у основания шишковатого ствола я руками вырыла ямку. Потом аккуратно вытерла отпечатки пальцев и положила ключи в землю. Засыпала почвой, сверху набросала листьев и прутиков. Руби зарыла ключи, я тоже. Но в лесу, и теперь со мной их никто не свяжет. Потом я пошла на другую сторону залива. Сквозь деревья, густые заросли кустарника – к участку, который очистили под застройку, но так ничего и не построили. В центре сероватый след от костра, остался только пепел в ямке. Тропинка ныряла и извивалась, тянулась через булыжники и спутанные коренья, в темноте приходилось ступать осторожно. Но издалека, сквозь деревья, я видела огни нашего квартала. Шла через лес, выставив вперед руки, пока не выбралась на наш угол, к дому, где с родителями жила Тина Монахан. Домой вернулась с другой стороны нашей улицы, на душе полегчало, будто я наконец окончательно избавилась от Руби Флетчер. Я тогда впервые поняла, как она это сделала: ключи, дом Труэттов, потом озеро. Потом лес, просека, дорожка, уличные огни. Прокралась в дом сзади, чтобы замести следы. Тогда, через год после ее ареста, когда она уже давно сидела в тюрьме, я наконец поверила: Труэттов убила она. Лежат ли ключи там, где я их зарыла? Не знаю, ведь Престон видел, как я спускалась к озеру. Что, если все это время у кого-то был доступ ко всем нашим домам? Если кто-то нашел эту связку? Пойду туда, когда наступят сумерки, хотя дежурство отменять не стали. Сегодня очередь Шарлотты.