— Я.… эм... — заикаюсь я, не зная, что сказать. Затем осознание того, что мне больше некуда идти, поражает меня, и все это становится таким ужасающим. Если каким—то образом я снова потеряю Деклана, это будет для меня конец. Он — единственный человек, который у меня есть, и без него я бы не знала, куда идти. Хотя теперь я знаю, что мой отец где—то там, душераздирающе ясно, что я ему не нужна, иначе он пришел бы за мной. — Ты не хочешь ехать в Лондон? — спрашивает Деклан. — Нет, дело не в этом. Просто... я действительно не знаю. Мой голос слегка срывается, и Деклан быстро успокаивает: — Тебе не о чем беспокоиться. Я здесь. Я не оставлю тебя. Куда бы я ни пошел, ты пойдешь со мной. Я не отвечаю, когда он прижимает меня к себе. Я не знаю, что сказать, потому что, хотя он и говорит, что мне не стоит беспокоиться, я волнуюсь. — Мне действительно нужно, чтобы ты поговорила со мной, — настаивает он. — Не закрывайся снова. В его глазах отчаяние, нужда, которая напоминает мне о нашем времени в Чикаго. Я хорошо сыграла с ним, обманув его, заставив поверить, что я была заперта в жестоком браке, которого не могла избежать. Тогда в нем было то же отчаяние. Он так старался помочь мне, спасти меня, но я всегда старалась держать его на расстоянии. Я хотела, чтобы он поверил, что у него есть вся я, но в то же время ничего от меня. Однако игра окончена. Я больше не хочу видеть этот взгляд в его глазах. Когда—то мне доставляло удовольствие сознавать, что я его одурачила, но это исчезло в тот момент, когда он проник в мое сердце. Но для того, чтобы сохранить свою душу нетронутой, мне нужно продолжать двигаться просчитанными шагами. — Я волнуюсь, — признаюсь я. — О чем? — О тебе. Если нет тебя..., то нет и меня. — Ты боишься потерять меня? Я киваю. — Ты не потеряешь меня, слышишь? Этого не произойдет. — Но однажды я потеряла тебя. Это была моя вина. Поверь мне, я знаю. Но я все равно потеряла тебя. Я все еще знаю эту боль, и она пугает меня. — Я тоже знаю эту боль. Не только ты это почувствовала, — в его словах слышится силой. — Я чувствовал это всем своим существом. Вот как глубоко ты проникаешь в меня. — Так много всего произошло. Я хотела тебя в ту секунду, когда потеряла, и теперь, когда ты у меня есть, я чувствую себя так... — Что ты чувствуешь? Протянув руку к его лицу, я провожу пальцами по его подбородку и по его заросшей щетине, слушая, как она потрескивает под моей ладонью. — Расколотой, — говорю я, а затем опускаю руку вместе с головой. — Посмотри на меня, — требует он, и я это делаю. — Все в порядке. Мне трудно осмыслить все, что свалилось на меня за последние несколько недель, так что я понимаю. Мы избавимся от этого чувства, обещаю, но на это потребуется время. Мне нужно, чтобы ты знала одно: я здесь. Я буду напоминать тебе об этом каждый день, если придется. Я здесь. Я позволяю его словам попытаться успокоить мою тревогу, когда беру свою руку и прикрываю пулевое ранение на его груди, то, которое Пик нанес ему с намерением убить его. Мой большой палец скользит по приподнятой плоти, и когда я поднимаю взгляд, он сосредоточен на моей руке. Чувство вины течет по моей крови. Его глаза встречаются с моими, и я спрашиваю: — Тебе было больно? — Не так сильно, как потерять тебя, — отвечает он, обхватывая рукой мое запястье, в то время как я продолжаю водить пальцами по своему предательству, которое теперь как клеймо на нем, навечно. — Я манипулировала тобой. Я солгала. — Ты сделала это. И я ненавижу тебя за это. Я ненавижу тебя за то, во что твоя ложь превратила меня. — Но ты скучал по мне? — Я не мог разлюбить тебя. Прижимая ладонь к его груди, я чувствую, как бьется его сердце, и решаю оторвать кусочек своего собственного сердца, чтобы отдать ему, обнажая крошечную часть того, что, как я знаю, я должна защищать в крепости своей души. Деклан всегда умел проникать прямо в мою душу. Итак, я передаю свое предложение в форме правды, давая ему понять: — Ты меня пугаешь. Его сердцебиение усиливается, обнажая его разочарование моими словами. — Что во мне тебя пугает? — То, как ты легко ломаешь мои стены. — Почему ты хочешь, чтобы между нами были стены? — Потому что я боюсь чувствовать прямо сейчас. Во мне так много всего, с чем я борюсь. Я боюсь, что это будет слишком. Он тяжело вздыхает, расстроенный моим признанием. Он на мгновение опускает голову, а затем с контролируемой силой хватает меня за другое запястье и толкает на кровать. Я не сопротивляюсь ему, когда он садится мне на бедра. Зеленые глаза кричат о повиновении, и я даю ему именно это, когда он снимает мой топ, разрывая ткань и отрывая пуговицы, чтобы обнажить мою грудь. От прохладного воздуха мои соски мгновенно твердеют, но он охотится не за моей грудью. Он быстро берет оба моих запястья в одну руку, удерживая меня, а затем берет другую и крепко прижимает ее к центру моей груди. — Это мое, — заявляет он. — Ты хочешь меня? — Да, — выдыхаю я. — Ты хочешь быть со мной? — Да. — Тогда это твое маленькое сердечко — мое. Оно бьется для меня, и я обеспечу его защиту. Ты меня слышишь? Я киваю. — Ты должна доверять мне достаточно, чтобы я заботился о тебе. Я никогда не позволю тебе сломаться. Моя грудь тяжело вздымается и опускается, когда я ловлю его слова, нуждаясь в них, чтобы успокоить свои страхи. — Ты мне доверяешь? Я снова киваю. — Скажи мне. — Я доверяю тебе. Еще одна ложь. Глава 4 Деклан Я оставил Элизабет читать в библиотеке. Прошло несколько дней с тех пор, как я нашел ее, и, хотя синяки исчезают, а отек идет на спад, она продолжает держаться на расстоянии. Я еще не трахнул ее, не то чтобы я не пытался, но я также не давил. Укрощение зверя внутри меня — это не то, чем я наслаждаюсь, пока жду с нетерпением, когда ее хрупкость ослабеет. Хотя присутствие Лаклана здесь помогло. Какая бы дружба ни завязалась между ними, пока она жила в «Водяной лилии», она смягчила неловкость для всех нас, оставив лишь незначительные остатки. Зная, что мы с Лакланом видели той ночью, состояние, в котором мы нашли Элизабет, похоже, не беспокоит ее так сильно, как можно было бы предположить, как это беспокоит меня. Я полагаю, что отсутствие у нее стыда произрастает из ее детства и того, что ей пришлось пережить. Буквально на днях она призналась, что считает себя не более чем гнилью. — МакКиннон, — объявляет Лаклан, перенаправляя мои мысли, когда я вхожу в дверь гостевого дома, в котором он остановился. — Извини, что я отказался от завтрака этим утром, надеюсь, Элизабет не обиделась. — Вовсе нет. Важный звонок? — Да, вообще—то. Я прохожу дальше в дом и сажусь в гостиной. — Я получил информацию о Стиве от своего контакта. — И что? Он садится на стул рядом со мной и бросает несколько бумаг на кофейный столик. — И.… он мертвец. — Что? — Все подтверждается. Взгляни сам. Все документы, информация о похоронах с указанием участка и места захоронения. Там есть даже свидетельство о смерти. С этого момента это тупик. Стива Арчера не существует; он мертв уже шестнадцать лет. Я беру бумаги и просматриваю их, изучая следы доказательств того, что он действительно мертв. — От чего он прячется? — спрашиваю я вслух, не ожидая, что у Лаклана найдется для меня ответ.