— Это то, что я пытаюсь выяснить. Я откладываю бумаги, чертовски хорошо зная, что это не что иное, как дерьмовая пропаганда в поддержку уклонения от смерти, и спрашиваю: — А как насчет списка пассажиров? — Я работаю над этим, но мы говорим о нарушении некоторых строгих федеральных законов. У меня есть друг, который сделал для меня несколько звонков, но это может быть рискованно. Я не знаю, захочет ли кто-нибудь рисковать своей работой или поступиться своими ценностями. — Ценности можно купить по правильной цене, но нам нужно больше людей для этого, — подчеркиваю я с растущей интенсивностью. — Я хочу все, что можно купить за мои деньги. Частные детективы, хакеры, все, что мы можем придумать. — Я знаю, и поверь мне, когда я говорю тебе, я этим занимаюсь. — Он делает паузу, когда я разочарованно вздыхаю. — С другой стороны, я все приготовил в Уан Гайд-парке, так что квартира будет готова к твоему приезду. — Я никогда не был так благодарен за покупку этой недвижимости, как сейчас. — Тебе не следует беспокоиться о безопасности Элизабет там, — говорит Лаклан о здании, в котором у меня есть квартира. Это один из самых безопасных объектов недвижимости в мире, если не самый безопасный. В тот момент, когда я начал подумывать о строительстве в Лондоне, я решил купить двухэтажную квартиру в Уан Гайд-парке. Меры по обеспечению конфиденциальности выходят далеко за рамки от пуленепробиваемых окон до рентгеновской почты. После того, как меня застрелили в Чикаго, я не только передал Брюнсвикхилл в частный траст, но и перевел в него лондонскую собственность. Никто не будет знать, где мы с Элизабет, кроме людей, которым я решу сообщить. — Мне нужно пойти позаботиться о нескольких вещах. — Я свяжусь с тобой, как только получу последние новости по делу Арчера, — говорит он, когда я направляюсь к входной двери. — Поторопись, Лаклан. Мне нужно, чтобы все было улажено еще вчера. — Я займусь этим. По дороге в главный дом я заглядываю в библиотеку, но Элизабет там уже нет. Только книга, которую она читала, лежит лицом вниз на диване. — Элизабет, — зову я, не получая ответа в ответ. Я спускаюсь в атриум, где, как я знаю, ей нравится лежать в шезлонге и наслаждаться солнечным теплом через стекло. Однако комната пуста. Я останавливаюсь на мгновение, глядя в стекло, и в конце концов мое внимание привлекает движение. Я наблюдаю за Элизабет, пока она бесцельно ходит. Она любит совершать долгие прогулки на свежем воздухе, чтобы исследовать окрестности. Я направляюсь туда, где она находится. — Что ты делаешь? — Я никогда не знала, что здесь есть ручей. — Ты многого не смогла увидеть из—за снега, — говорю я ей, притягивая в свои объятия и прижимаясь губами к ее губам. Она тихо стонет, проскальзывая руками под мое пальто и обнимая меня за талию. — Ты замерзаешь. — Я в порядке, — отвечает она, когда я притягиваю ее еще ближе, крепко обнимая руками ее тело. — Что ты здесь делаешь? — Я хочу поговорить с тобой, но тебя не было там, где я тебя оставил. — Где ты меня оставил? — дразнит она, откидывая голову назад, чтобы посмотреть на меня. — Кто я такая? Твоя маленькая безделушка, которую ты можешь оставить, где захочешь? — Что—то в этом роде. — Я подмигиваю ей и наблюдаю, как на ее лице появляется прекрасная улыбка. — Пойдем. Посиди со мной. Мы подходим к скамейке, стоящей у ручья, покрытого льдом. — Я только что говорил с Лакланом и хотел сообщить тебе, на какой мы стадии в поисках твоего отца. Беззаботная легкость сменяется тоскующей надеждой. — Ты хочешь поговорить об этом прямо сейчас? — спрашиваю я, когда язык ее тела внезапно меняется. — Да. — Ее голос полон тревоги, она жаждет ответов. — Что ты нашел? — Доказательства его смерти. — Но он не мертв. — Ее голос дрожит от еще большей тревоги. — Я знаю это. Лаклан делает все возможное, чтобы получить копию списка пассажиров. Когда мы ее получим, мы сможем двигаться дальше. — Ну, и сколько времени это займет? — Он работает так быстро, как только может, но у него нет прямых связей с авиакомпанией. Разочарование отражается на ее лице, и я наблюдаю, как ее тело напрягается и глаза блестят от непролитых слез. Она неподвижна, и ей требуется вся ее сила, чтобы не потерять самообладание. Хотел бы я дать ей ответы, в которых она так нуждается. Это болезненное зрелище — видеть, как любимый человек так сильно страдает. Я обнимаю ее за плечи и уговариваю: — Плакать — это нормально. Будет не так больно, если ты отпустишь часть боли. — Я провела всю свою жизнь, оплакивая своего отца, и это никогда не уменьшало боль, — говорит она, отвергая мои слова. — Посмотри на меня, — требую я, и когда она это делает, я продолжаю, — это не нормально. То, что ты все держишь в себе — это нехорошо. — Почему ты так сильно хочешь увидеть, как я сломаюсь? — Ты сейчас ломаешься, — возражаю я. — Ты заставляешь себя не чувствовать боли. Ты отталкиваешь меня. Ты возводишь каменную стену, но это всего лишь фасад всей твоей разбитой души. Ты — рай для дураков, но я не дурак. Я вижу тебя насквозь. — Ты придурок, — огрызается она, злясь, что я играю в ее же игру, но я не отступлю. — Чего ты боишься? Что я вижу тебя в таком облике, которого ты стесняешься? Я видел тебя в худшем образе. Или ты все еще беспокоишься о том, что слишком сильно чувствуешь, что развалишься на части и не сможешь собрать все воедино? В чем дело? — Почему ты так сильно давишь? — Если ты не можешь собраться с мыслями, тогда я сделаю это за тебя. — Остановись! — Так вот почему ты не позволяешь мне прикасаться к тебе? При этих словах она пытается вырваться из моих объятий, но я крепко сжимаю ее руки. — Отпусти! — Почему ты не позволяешь мне трахнуть тебя? — Я шиплю, теряя контроль и позволяя разочарованию и отторжению выплеснуться из меня. — Ответь мне, ради Христа! Мой голос срывается от гнева, когда она борется с моей хваткой, и, в конце концов, я ослабляю хватку и позволяю ей освободиться от меня. Она встает и отшатывается, кипя от чистого гнева. — В этом проблема? — выплевывает она. — Твое эго задето, потому что ты не можешь залезть ко мне в штаны? Я встаю и подхожу прямо к ней, грудь к груди. — Ты чертовски хорошо знаешь, что если бы я хотел то, что у тебя в штанах, я взял бы это. — Тогда возьми это. Мне насрать. Если это все, чего ты хочешь, тогда возьми. Ее слова издеваются, но они бесят меня еще больше. — Ты так чертовски слепа. Мне нужна не твоя киска. Это гораздо больше, чем просто секс. Я хочу тебя всю. Каждый кусочек. Я хочу быть внутри тебя, потому что это единственное место, где ты будешь настолько слаба, что у тебя не будет другого выбора, кроме как отдать всю себя мне. Слегка покачав головой, она заглядывает мне в глаза и шепотом признается: — Я просто не могу. Мои руки сжимают ее лицо, и я говорю: — Ты можешь. Мне нужно, чтобы ты попробовала. — Но у тебя есть я, — кричит она. — Я здесь. Я не собираюсь убегать. — Перестань избегать. — Я не… — Ты здесь, — вмешиваюсь я, обрывая ее. — Но на самом деле тебя здесь нет. Ты можешь лежать рядом со мной каждую ночь, но на самом деле тебя нет рядом. Ты находишься совсем в другом месте. Где-то глубоко внутри своего разума, ты прячешься. С ее стороны нет ответа, только горящие глаза, которые показывают, насколько она разъярена. — Сколько раз я должен повторять тебе, чтобы убедить, что здесь ты в безопасности? Что со мной ты в безопасности?