Мы поднимаемся по каменной тропинке, которая проходит вдоль клинкерного грота, а затем бредем по другой травянистой тропинке, петляя между деревьями и переступая через узкий журчащий ручей. Я смотрю вниз на дом и смеюсь про себя, когда вижу огромные бреши, которые все еще остаются в цветущих кустах, обрамляющих внешнюю стену. — Что тут смешного? — Я все еще не могу поверить, что ты вырвал все фиолетовые кусты, — говорю я ему, и когда он смотрит вниз на дом, чтобы увидеть пробелы, он пожимает плечами. — Моя дорогая ненавидит фиолетовый, — небрежно говорит он и продолжает идти. — Посиди со мной, — говорит он, когда мы оказываемся в окружении ярко—желтых нарциссов. Я устраиваюсь между ног Деклана и прижимаюсь спиной к его груди, когда он садится позади меня. Мы оба смотрим на цветы, когда я погружаюсь в его объятия. — Скажи мне, что ты счастлива, — говорит он, и я честно отвечаю: — Я счастлива. — Знаешь, когда я впервые увидел тебя, я понял, что должен обладать тобой. Я прижимаюсь к нему головой, слушая, как он говорит. — Я никогда раньше ни к кому не испытывал таких сильных чувств. Я до сих пор помню, как прекрасно ты выглядела в тот вечер в своем темно—синем шелковом платье и с длинными рыжими волосами. Я был совершенно очарован тобой. — И я помню, как ты даже не надел галстук—бабочку на свой собственный вечер с черным галстуком, — поддразниваю я. — Я знаю, что наше начало было испорчено, но я бы не стал этого менять. Потому что без этого у нас не было бы всего этого. — Но я никогда себе этого не прощу. — Мне нужно, чтобы ты кое—что знала. Серьезность в его тоне заставляет меня сесть и повернуться к нему лицом. — Мне нужно, чтобы ты знала, что я простил тебя, и той ненависти, которую я раньше испытывал к тебе... ее больше нет. Его слова успокаивают, и когда он начинает вращаться в калейдоскопе, я мигаю, чтобы он прояснился. Но эти слезы не причиняют боли — они исцеляют. Он кладет ладони мне на щеки и снова целует. — Ты отдаешься мне так, как не смогла бы ни одна другая женщина. И даже если бы они могли, я бы не хотел, чтобы они это делали. Я не идеален — ты даже несколько раз указывала мне на мои недостатки, но никогда не бросала их мне в лицо с насмешкой, — говорит он с благодарностью. — И когда я говорю тебе, что ты мне нужна, я имею это в виду. Я не могу сражаться с этим миром без тебя на моей стороне. Ты самая храбрая женщина, которую я знаю. — Нет. — Так и есть. Боже мой, какая жизнь выпала на твою долю, все, что тебе пришлось вынести, и вот ты здесь, все еще сражаешься. Все еще пытаешься. — Из-за тебя, — говорю я ему. — Каждый вдох — это выбор, и я решаю продолжать делать его ради тебя. — Тогда я подарю тебе долгую жизнь, наполненную вдохами, — утверждает он, прежде чем взять мое лицо в ладони и пристально посмотреть мне в глаза. — Я как—то говорил тебе, что самая истинная часть человека — самая уродливая. — Я помню ту ночь. — Самые уродливые части тебя — это твои самые темные стороны. И поверь мне, когда я говорю тебе, что хочу любить все твои самые темные стороны. Он лезет в карман, и мое сердце бьется так, как я никогда раньше не чувствовала, когда он достает кольцо. — И я обещаю тебе, что буду любить всю твою тьму, если ты пообещаешь любить и мою тоже. — Деклан... — Выходи за меня замуж. И это был тот момент, когда все мои мечты сбылись. Мы сидели там, в саду нарциссов, и он держал это кольцо, которое в точности олицетворяло то, кем мы были, между его пальцами — двумя людьми, в которых было так много тьмы. Бриллиант подушечной огранки был блестящим и очень черным, с замысловатыми гранями, окруженный крошечными сверкающими белыми бриллиантами, которые также украшали изящно тонкое платиновое кольцо. Но дело было не в кольце, а в нем самом. Это всегда был он. Единственный, кто был достаточно силен, чтобы любить меня такой, какая я есть. Он забрал всю мою гниль и все мои шрамы и каким—то образом заставил меня почувствовать себя настоящей принцессой. Всю свою жизнь я ждала, что кто-нибудь спасет меня, и он это сделал. В тот момент я поняла, что никогда не буду нелюбима, никогда не буду брошена и никогда не останусь сражаться с монстрами в одиночку. — Да! Мои глаза не отрываются от его прекрасного лица, когда он надевает кольцо мне на палец, и, как только оно оказывается на месте, я бросаюсь в его объятия, сбивая его с ног. И мы целуемся так, как никогда не целовались двое людей. Я изливаю свою душу в его рот, когда его руки крепко сжимают меня — мы так нуждаемся в близости. Но эта близость обрывается в тот момент, когда я слышу щелчок. Я отскакиваю назад и в одно мгновение оборачиваюсь, чтобы обнаружить, что на меня смотрит дуло пистолета. — Ты пошевелишься, я застрелю ее, — рычит мужчина Деклану. Но я знаю, что Деклан сейчас не вооружен. Мы беспомощны. Я застываю на месте. Я даже больше не чувствую, как бьется мое сердце. — Это месть. Твой отец связался не с той семьей в тот момент, когда шестнадцать лет назад передал имя моего брата федералам. Но поскольку я садист, я собираюсь предоставить тебе выбор. Либо ты умрешь, либо умрет твой отец. У вас есть пять секунд. Я поворачиваюсь к Деклану, уже зная о своем выборе, и говорю, сквозь острые, как бритва, слезы: — Я люблю тебя. — Элизабет, нет! — Не причиняй вреда моему отцу. Убей меня. — Элиз… Выстрел. Эпилог Элизабет Я смотрю вверх, на сверкающее, насыщенно-голубое небо. В поле зрения нет ни облачка, а солнце сияет ослепительными теплыми лучами. Я оглядываюсь и обнаруживаю, что меня окружают гигантские лимонно-зеленые навесы, но когда я приглядываюсь повнимательнее, то понимаю, что это не навесы, а травинки. — Карнеги? Я опускаю глаза, чтобы увидеть свое ярко-розовое тело-гармошку. — Я вернулся. — Привет? Я зову, удивляясь, почему я совсем одна, и когда я слышу шорох вдалеке, я зову снова: — Карнеги? Это ты? — Элизабет! — кричит он в ответ, но у него неправильный акцент. — Элизабет! Нет. Этого не может быть. — Деклан? Я оборачиваюсь и вижу голубую гусеницу, появляющуюся из-за травинки. — Элизабет, — восклицает он со своим безошибочно узнаваемым шотландским акцентом, приближаясь ко мне. — Что ты делаешь в моем сне? — Сон? — Его глаза-бусинки застыли в ужасе. — Что не так? — Дорогая... — Что происходит? — спрашиваю я в страхе. — Ты умерла.