– Что? – он зачем-то бьется затылком о стенку. Раз, и еще… – Вот это… – я обхватываю его подрагивающую от нетерпения плоть губами. – О господи. – И это… И это. ГЛАВА 27 Федор Я не знаю, плохо это было или хорошо в смысле техники исполнения. Лиза никогда мне не отсасывала. Ну… вот, чтобы так завзято, так сказать, на результат. Да, были поцелуи и прочие нежности, которые вызывали лишь ощущение щекотки и желание уж скорее довести до конца начатое, но сравнивать это нельзя… Это же… Я не знаю. Может быть, в Стэнфорде, где Дина изучала бизнес, учили еще и премудростям орального секса? Ну, в смысле… Как-то же ей удалось заставить меня кончить так, что я заскулил, как пес, все-таки обхватив ее голову, зарывшись пальцами в волосы и что есть сил сжав? – Тише-тише, мой сладкий… Все хорошо. Не плачь. Пока я пытаюсь взять себя в руки, Дина умудряется привести мою одежду в порядок. Как ей удается? Я же буквально на ней вишу. Всхлипываю ей в шею и… да, вишу, как тряпка. Или презерватив, до которого у нас опять не дошло дело. А ее руки, ее дрожащие руки туда-сюда проходятся по моей спине, стремясь утешить, наверное, а на деле делая только хуже. – Я сейчас. Я сейчас успокоюсь, – отчаянно моргаю и стираю плечом с лица пот вперемешку с соплями. – Не торопись. Это ничего… Просто ты немного расчувствовался. Так бывает. – Я не хотел… – сиплю. – Не хотел, чтобы так… Это правда. Я не хотел, чтобы так. Жаль, эти слова срываются до того, как я понимаю, насколько они жестоки. – Я понимаю. Ничего страшного, – повторяет Дина. – Обещаю в следующий раз сделать так, чтобы не понравилось. И это невозможно… Ненормально. Неправильно. Но ее слова заставляют меня рассмеяться. Впервые за год, рассмеяться потому, что мне действительно весело, а не потому что надо, и от меня этого ждут. Господи… В дверь тарабанят. Я в панике отшатываюсь. Дина успокаивающе похлопывает меня по руке и открывает замок. – А вы чего это тут без нас хохочете? – подозрительно оглядывая кладовку, интересуется Данька. Из-за его плеча выглядывает Ник. Эти двое всегда ходят хвостиком друг за другом. – Твой папа рассказал мне веселую историю. Вот, держи. Я вспомнила, что у меня есть бельгийский шоколад. Дина всовывает детям в руки огромную плитку черного шоколада и подталкивает их к выходу. Понятно, что таким образом отвлекая мальчишек, она дает мне время прийти в себя. Но понимает ли она, что эта ее тактичность совершенно меня обезоруживает? И заставляет чувствовать себя только хуже, потому что, если по чесноку, я ее не заслуживаю. Дверь захлопывается, звонкие голоса отдаляются… Все стихает. Лишь в ушах до сих пор шумит кровь, разогнанная до каких-то совсем уж запредельных значений. И отдает металлом во рту. Я долго стою, вцепившись руками в деревяную полку. Кажется, сделай я шаг, споткнусь о свое вывалившееся из груди сердце, осколки которого еще каким-то чудом держатся вместе. Скажите кто-нибудь, как может быть одновременно так плохо и так хорошо? – Пап! Папа! Мы идем на улицу. Ты видел, сколько снега насыпало? Всего за пару часов! Плетусь в коридор, где Данька с Ником как раз одеваются. Шапки набекрень, один конец шарфа болтается на шее, второй змеей тянется по полу. – А Дина где? – Я тут… Дина выглядывает из гардероба в голубом комбинезоне и шапке-шлеме белого цвета. На ногах дутые сапожки, я не раз обращал внимание, что она всегда одевается очень тепло. Еще бы, жирок-то ее не греет. Она очень тщательно следит за тем, чтобы не поправиться. Ест какую-то ерунду на пару, я даже одно время боялся, как бы она не стала навязывать нам с пацанами своих привычек. Помню, даже придумывал, как стану обороняться, если придется, но, к счастью, ничего такого делать мне не пришлось. Дина удивительно ненавязчива, и чужие границы для нее не пустой звук. Судорожно сглатываю. После случившегося не могу найти в себе сил, чтобы поднять на нее взгляд. Глаза выедает льющийся в окно свет. Солнце в зените, искрит на снегу бриллиантовой крошкой. На небе, похоже, ни облачка. – Пап, где твои коньки? Растираю воспаленные веки. – Эм… А разве они у меня есть? – Есть. Мы покупали, – улыбается Дина. – А ты почему не в коньках? – Я не очень люблю такие развлечения. – Трусишка! – презрительно морщит нос Никита. Пацаны, стуча по полу лезвиями, выскакивают во двор. Дина вроде как идет за ними. Наконец, можно перестать играть. Я оседаю на шикарную банкетку, зажимаю ладони коленями и свешиваю голову. – Фед… – негромко зовет меня Дина. Я резко вскидываюсь, распрямляю плечи, как будто мне кто-то воткнул в задницу кочергу. Хватит… Я больше не могу позволить себе распускать при ней нюни. Мужик я или кто? – Да? – Слушай, здесь так жарко… Да и мальчишки нас ждут. Как ты смотришь на то, чтобы поговорить на улице? Сказать, как чувствую? Что я вовсе ничего не хочу обсуждать? Нет… Наверное, это будет совсем уж нечестно. – Лады. Где, ты говоришь, мои коньки? Дина закатывает глаза: – Мужчины. Ничего вы не помните. – Кто это мы? – сощуриваюсь я, разглядывая ее маленькую задницу. Дина как раз наклонилась, чтобы отыскать мне ботинки, к самым нижним ящикам в гардеробе. – Данька с Ником тоже ничего не могут найти. Ах вот как. А я уж было подумал, она о каких-то своих… мужиках. Например, о том смазливом мажоре в костюме. Какого черта я о нем вспомнил – не знаю. Интересно, почему у них не срослось? Он явно подходил больше. – Так о чем ты хотела поговорить? – интересуюсь я, когда Дина протягивает мне коньки. – О том, что ты чувствуешь, – отвечает она негромко. Я стону. Она добавляет в голос настойчивости: – Нет-нет, послушай! Пожалуйста… Я понимаю, что сейчас ты порядком сбит с толку. Все слишком резко произошло, может быть, слишком рано... Я понимаю, что это многое для тебя изменило. Вся твоя жизнь как будто стала другой. И ты боишься, что это как-то… Ну, не знаю… сделает другим и тебя. Вероятно, так, скорее всего, и будет. – Дина разводит руками, а я сглатываю. – Но это ведь не отменит того, что было, Фед. То, что ты любишь… Ту, кого ты любил… Это все останется с тобой в памяти, как часть твоей взрослой жизни. Будут ваши места, ваша песня в наушниках, ваши маршруты, по которым вы гуляли с коляской. И запах ветра, когда вы впервые поцеловались, будет, и ощущение ее руки в твоей – это то, что будет частью тебя и через тысячу лет. Частью тебя, но не всем же! Просто подумай, что ты теряешь лишь потому, что пока с упрямством отказываешься увидеть какие-то другие смыслы. А они есть. А их много… И знаешь, я готова тебя отпустить, да-да, мы в расчете, только… Пожалуйста, пообещай, что позволишь себе жить. Каким бы невероятным и счастливым не было твое прошлое, жизнь продолжается дальше. Большая, огромная, всего один раз данная жизнь… Может быть, Дина училась еще и на философском. Не знаю. Я стискиваю зубы и, чтобы опять у нее на глазах не расплакаться, как слюнтяй, принимаюсь ковырять зубчиками конька бесценную дубовую доску, покрывающую пол. – Что скажешь? – Черта с два мы с тобой в расчете. – Да знаю я! Знаю, это совсем не то, что мне следовало бы ответить. Просто… Оно ж наиболее очевидно, так? В то время как остальные ее слова требуют чуть больше времени на осмысление. И вообще… чересчур сильно ударяют по нервам. – Пойдем, – вскакиваю резко. – К-куда? – Ты вся вспотела уже, по вискам течет, – вытаскиваю ее за дверь, в прохладу. На дворе ноябрь, но зима давно отвоевала эти края у осени. Озерная гладь во льду. В нем же деревья, еловые иглы и неубранный сухостой. Мороз освежает кипящую голову, прочищает мозги и анестезирует глубокие раны. Ступаю на лед, где мальчишки с хохочущей, впавшей не иначе как в детство охраной гоняют шайбу туда-сюда. Включаюсь в игру. В ушах свистит ветер… Пацаны смеются, схлестываются в атаках. Прозрачный окоём над горами мутнеет на глазах. Делается морознее. Ветер взбивает небесную гладь, пока на ней не собираются сливки облаков. – Ну, все! Давайте чай пить. Замерзли же. – Да нормально, Дина Владимировна, – громче пацанов бурчат раззадоренные охранники. Я улыбаюсь и понимаю вдруг, что… копилка моей памяти теперь пополнится еще одним счастливым воспоминанием. Воспоминанием об этом дне. И оно ничем не уступает в своей ценности тем, что в ней уже хранились… Как бы внимательно я не крутил его на свету. – Мы еще снеговика хотели слепить! – добавляют в один голос мальчики. – Ну, как хотите. Я пас, – отмахивается Дина, задрав голову к окрашенному охрой небу. – Ну и что, мы ее вот так отпустим? – дергает меня черт. Мы-то веселились, а Дина стояла поодаль, наблюдая за нами. – Нет! – визжат сыновья. – Нападай! Ну, а дальше образуется куча мала. Руки-ноги, коньки… Поваленная в сугроб Дина. Возящиеся вокруг нее мальчишки, которые так и мечтают набить ей побольше снега за шиворот. Притворно возмущенное от Дины: – Ах так?! Ну, держитесь. И снова смех… снег. С улыбкой поглядывающие на нас охранники. И мы – ну точно, как дети. И ощущения те… Словно в ожидании Нового года, хоть до него еще далеко. – Кто последний в дом, тот какашка! – кричит Дина и пулей мчит к деревяной террасе. Оставшиеся позади пацаны возмущаются, что так нечестно, и устремляются за Диной со всех ног. Я же, окончательно выдохнувшись, едва плетусь следом. Какашка… Надо же. Кто бы мне сказал, что я услышу что-то подобное из уст Дины Довгань? – Папа, скорее! Ты же проиграешь! – разочарованно стонет Данька и останавливается, чтобы поторопить меня взмахом руки. С его стороны это большая тактическая ошибка. Ведь если проиграю не я, то проиграет он. Срываюсь с места и стрелой залетаю в дом. – Данька какашка! Данька какашка! – улюлюкает Никита. – Ну, все-все! Я пошутила, – понимая свой косяк, идет на попятный Дина. Кстати, на нее-то мелкий как будто бы и не обижается. Зато взгляд, адресованный мне, определенно способен убивать. К счастью, Данил, как и все дети, отходчивый. За ужином он ведет себя вполне дружелюбно, будто ничего не случилось. А после мы почти сразу же укладываемся спать. Завтра понедельник, и вставать, как ни крути, рано. Вместо сказок на этот раз – бесконечное восхищение мальчишек сегодняшним днем.