Я бегу вниз: – Дина! Дина… – Что случилось? – У тебя есть принтер? – Нет. А зачем тебе? Я могу послать кого-нибудь… – А, забей… Несусь назад. Можно поступить проще… Без распечатанной для наглядности карты. Забиваю в поисковик «время полета». От нашего города и до всех других городов, где есть отделения или центры трансплантологии. Наверное, со стороны я выгляжу полным безумцем. Плевать. Я просто не могу сидеть на месте. Меня трясет от нетерпения и жажды действия. К концу ночи мой список сужается до предела. Остается всего несколько городов кроме и… наш. Авария Лизы произошла утром. Значит, все ограничивается исключительно одним днем. Мне всего-то и нужно узнать, какие операции и где проводились год назад, десятого октября. «Всем привет. Десятого октября прошлого года моя жена стала донором сердца, печени, почек и роговицы. Операцию потенциально провели в Ч… Но возможны и др. варианты. Ищу вероятных реципиентов…» Зачем? Я должен, наверное, объяснить, с какой такой целью… Нетрудно догадаться, что далеко не всякий реципиент хочет знакомиться с родственниками своего донора, понимая, насколько тяжелой может оказаться подобная встреча. Но это так дьявольски сложно – объясниться, подобрать те самые верные слова, способные убедить. Тру воспаленные от напряженной работы глаза. Мозг перегружен. И, наверное, мне стоит отдохнуть, перед тем как продолжить. Говорят, утро вечера мудренее. Я поднимаюсь с пола. Прохожусь по разбросанным листам, удивляясь, почему их так много, к окну, за которым уже… светает? Ни хрена себе я завис. Не заметил даже, как пролетело время. Ч-черт! Дина… Выскакиваю в темный коридор. Вперед иду на автопилоте, зная, что если пройти прямо семь шагов – упрусь в комнату сыновей. Иду дальше, поворачиваю направо. Дверь в спальню Дины плотно прикрыта. Света нет, а значит, меня не ждут. И это неудивительно. Я все испортил, наверное. Прижимаюсь лбом к косяку. Нашариваю в темноте ручку… И мне ведь хочется войти, вот что сбивает с толку! Войти не для того, чтобы потрахаться. А просто чтобы побыть с ней. С ней всегда спокойней. Уверен, если бы я нашел в себе силы ей рассказать, чем занимаюсь, она бы многое смогла мне объяснить. Разложить по полочкам то, чего я сам не понимаю. И тем самым унять тревогу. Пальцы сжимают дверную ручку сильнее. И та вдруг удивительно легко поддается. В приоткрытую щель тянет знакомым ароматом, к которому примешивается… запах розы? Глаза не то что печет, их вы-е-да-ет. Я захожу внутрь. Дина такая хрупкая, что ее маленькая фигурка просто теряется во всех этих одеялах-простынях. Сажусь. Она лежит в позе эмбриона, лицом к окну. В груди щемит, трещат ребра… Я неуверенно, боясь разбудить, касаюсь ее бедра. А она, окоченевшему мне, кажется такой теплой… Пододвигаюсь ближе. Соскальзываю пальцами на живот и замираю, когда моей руки касается ее ладошка. Господи, только молчи! Я не знаю, что сказать. Я так чертовски растерян… Секунда, другая третья… Пока не начинает казаться, что мне ее касание просто почудилось. Спасибо. Я укладываюсь рядом, повторяя своим контур ее хрупкого тела. Губы кривятся, я широко открытым ртом скольжу по затылку Дины, надеясь ее теплом изгнать собственный холод. Дина вздыхает. Переворачивается, внимательно вглядываясь мне в лицо. Я понимаю… У нее ко мне наверняка скопилось много вопросов. Но дело в том, что у меня пока нет на них ответов. Я буквально тону в непонимании. Еще немного, и непонимание меня сожрет. Я лежу, абсолютно дезориентированный. А Дина поднимается... Перекидывает через меня ногу и медленно-медленно вбирает в себя. Туда-сюда. Она накачивает меня жизнью, как прибор искусственной вентиляции легких – бездыханного коматозника. Раз. И я будто выныриваю из болота. Два. Я ракетой взвиваюсь ввысь, преодолеваю притяжение земли и выхожу в открытый космос. Три. Я в эпицентре большого взрыва. Меня складывает пополам ударной волной, меня ломает, крошит, перемалывает… Бедра с силой толкаются вверх, и я надолго застываю в таком положении, касаясь постели лишь затылком и пальцами ног. А потом падаю, опрокидываясь с небес в одеяла. – Прости… – Ничего, – шепчет, – ты как сам? – Нормально. Ужасно хочется спать… – Тогда спи. Я побуду рядом. ГЛАВА 32 Дина Меня будят поцелуи. Они цепочкой тянутся вверх по моим ногам к кромке сбившейся во сне футболки. Горячий язык рисует влажную черту. Большие пальцы неспешно поглаживают выступающие кости на бедрах. Сквозь сон я тихонько вздыхаю и развожу ноги, открываясь, как будто это и впрямь возможно, что он примется ласкать меня… там. Край футболки задирается выше. Руки смещаются на юго-восток, Фед касается петельки клитора пальцем, несколько раз обводит по кругу и следом все же пускает в ход самый кончик языка. Настороженно пробуя. – А-ха-х, – вздыхаю я, подкидывая бедра, приподнимаясь на локтях. – Федь… Что ты делаешь? – Ты не кончила. Я это исправляю. Ну, допустим, в самом начале наших отношений я тоже не кончала. Но тогда его это не волновало. Что-то изменилось с тех пор? Заглядываю Феду в глаза, комкаю в руках простынь… Мне так хорошо, но я не уверена, что ему сейчас нужно... это. Слишком много в нем боли. С чего? Кто бы мне сказал! – Федька… – задыхаюсь, когда он задевает особенно чувствительное местечко. – Прости меня за испорченный вечер. – Ла-а-адно. – И спасибо большое за то, что не прогнала, когда… – А-ха-хах… Господи, он перестанет болтать? Нельзя же так! Я через силу размыкаю судорожно сжавшиеся на простыне пальцы и обхватываю его голову. Язык Феда становится настойчивее, нахальней, забирая максимум моего внимания. И поэтому я пропускаю, банально пропускаю момент, когда он задирает футболку полностью. – Твою мать. Что это? Я выныриваю из вязкого марева удовольствия. Сразу как из бани в прорубь. – Извини. Я немного забылась. – Голос задушен желанием. Я пытаюсь одернуть одежду, но Фед не дает. – Что это? Похоже на… – Послеоперационный шов. Чем, собственно, это и является. Если тебе так отвратительны мои шрамы… – Да при чем здесь это?! Я… – Фед растерянно проводит по голове рукой, – не могу понять, как не заметил этого раньше. А что за операция? Как на грех, у меня срабатывает сигнал на телефоне. Время приема лекарств. – Извини, мне нужно отойти. – Черта с два, – он прижимает мое плечо к матрасу ладонью. – Сначала расскажи, что это… – Ты же врач, Фед. Неужели не понял? Он сглатывает. Вскакивает. Начинает метаться по комнате. Сопоставляя в своей голове, как кусочки головоломки, факты. – Пересадка? Я… господи, ты поэтому ничего не ешь толком? И эти лекарства… – Да-да, и они. Фед кивает и вдруг резко останавливается: – Когда это случилось? – В том году, – пожимаю плечами. Пожар внизу живота удалось притушить, но опаленная плоть до сих пор ноет. – Какой же я дурак. – Федор оседает на кровать. Обхватывает голову ладонями. – Тебя поэтому повезли к отцу, после аварии? И анализы… после нашего первого раза… Господи, ты поэтому их сдавала? Что на это сказать? Он все знает и без меня. Я лишь как-то устало пожимаю плечами. – То есть операцию тебе делал батя? – продолжает свой допрос Фед. – А зачем вы делали вид, что незнакомы друг с другом? – Затем, что ты бы сразу задался вопросом, при каких обстоятельствах мы познакомились. А я не хотела, чтобы ты знал. – Почему?! Что за бред вообще? Я должен был… – Зачем? – Зачем? – он впадает в ярость, хватает меня за руку и дергает на себя. – Затем, что я уже терял любимую женщину. Я терял. Ты… что вообще… Как? Хотя… может быть… я ошиблась. И это совсем не страх. А ужас… Дикий, лишающий кислорода и связной речи ужас. Вон, как он хватает ртом воздух. – Федь… – Как ты могла? Тебе что, вообще на всех наплевать? А если бы… Если бы тебе плохо стало? Я же… ничего не знал. Я… тебя в снегу валял. И босоножки эти… – А с ними что не так? – в носу щиплет, и мой сорвавшийся с губ смешок выходит как будто влажным от собравшихся в глотке слез.