– Я бы не дал тебе их обуть. Ты чем вообще думала? А если ты заболеешь, а если… – Т-ш-ш. Вот поэтому я ничего тебе и не говорила. Ситуация выеденного яйца не стоит, но ты бы непременно раздул из этого проблему. – Я бы раздул проблему? Ты… ты, вообще, в своем уме?! Ты же можешь в любой момент умереть! – он орет так, что вены на висках вздуваются. – И что? Мне не жить сейчас, Федь? Ты это мне предлагаешь? – вздыхаю устало. – Нет, – вскидывается он. – Тогда что? – Я не знаю… Не знаю, как жить. Но ты не должна была впутывать в это еще и нас. – Потому что ты уже однажды терял любимую женщину? – спрашиваю, не поднимая головы. – Вот именно. – Но ведь ты меня не любишь, Федь. Или… – я не могу договорить, иногда надежда смертельна. Я не хочу отравляться ей, неуверенная в итоге. И правильно делаю. Потому что Федор молчит. Я медленно цежу воздух сквозь стиснутые зубы. Помогает мало. Я бы сказала, вообще нет. Пустота внутри ворочается, бьется, натыкаясь на тот самый проклятый шов. Может, если его вспороть, внутри меня вообще ничего не останется? – Ладно, знаешь, я, и правда, пойду. Мне действительно пора принять лекарства. Сползаю в кухню. Глотаю таблетки, вместе с немалой порцией горечи, наполняющей рот. Думать об этом всем дальше чревато для психики. Вопрос ­– как не думать? Может, и хорошо, что он все узнал. Я, конечно, мечтала о взаимности, но судя по всему, не очень-то в нее верила. Правда позволит Федору удержаться от опрометчивых действий и чувств… Например, влюбленности в ту, кто и впрямь находится в повышенной зоне риска. Да, так, наверное, правильнее. За спиной раздаются шаги. Я с грохотом отставляю стакан. – Что ты делаешь? – Изучаю, какие препараты ты принимаешь. У Феда руки хирурга. Им не пристало дрожать. И то, что они все же слегка вибрируют, наверное, мне просто чудится. – Зачем? Фед не объясняет. Он находит мои назначения, делает фото страницы и, сцепив зубы, вбивает что-то в свой телефон… – Какой у тебя график приема? – Шесть утра, два дня и одиннадцать вечера. А зачем ты… – Ставлю напоминание. – Зачем? У меня все под контролем. – А теперь еще и у меня. Я прикусываю щеку. Как же мне чертовски знакомо это желание… контролировать все. Как же важно нам всем порой чувствовать, что хоть что-то у нас под контролем. Но ведь это означает … – Выходит, ты решил, что твоему сердцу ничего не грозит? – не скупясь, сдабриваю свой голос наигранным весельем. Пусть думает, что мне до него тоже нет никакого дела. Так… проще. Федор как-то так странно дергается. Морщит лоб, но прежде чем успевает ответить, отвлекается на телефон. – Кхе-кхе, да, мам? У вас что-то случилось? Ах, заехать… К нам? Вы серьезно? А… Мальчиков привезти? Да я и сам вот как раз собираюсь. Что? Да нет, конечно. Почему сразу – не хотим? Приезжайте. И отец? Кхм… Ладно. Мне как раз нужно кое-что с ним обсудить. – Если тебя интересуют подробности моей болезни, проще спросить у меня напрямую. – Удивительная покладистость, учитывая то, что ты скрывала от меня правду почти два месяца. – Ты не давал мне повода думать, что для тебя это важно. Фед резко поднимает взгляд. Проходится по моему лицу и будто бы весь сжимается. – Эй… ну ты чего? – Я знаю, что ты хочешь услышать. Но я не могу… Я не разобрался… – Что чувствуешь? Это ничего. Прошло немного времени. Неудивительно, что ты сбит с толку. – Я останавливаюсь рядом с ним и утыкаюсь носом ему в подмышку. – Ты не понимаешь. – Чего? – Всего! Ужаса моего положения, – он смеется мне в волосы, но его смех совсем не веселый, а в ответе так мало смысла, и в то же время так много… что у меня перехватывает дыхание. Поддавшись острому приступу трусости, я даже не уточняю, что Фед имеет в виду. И лишь тесней к нему прижимаюсь. – Как это случилось? – Очень внезапно. Я почувствовала себя плохо. Поначалу списала все на токсикоз… Он от души матерится. – Ты в тот момент была еще и беременна? – Фед обхватывает меня за плечи и, отстранив, заглядывает в глаза. И столько в его взгляде участия, столько… не жалости, нет, чего-то другого, что напрочь лишает меня возможности отмахнуться или отделаться полуправдой. Пожалуй, я ни с кем после того, что со мной случилось, не откровенничала вот так. Разве что в своих разговорах с покойным папой, когда душевная боль становилась совсем уж невыносимой. – Ужасно, правда? – Да не то слово. – Изменения в настроении Федора я улавливаю, как летучая мышь – ультразвук. Куда нас качнет в этот раз? В какую крайность? – Эй, ты чего? Вместо того чтобы ответить, Фед отстраняется и отходит к окну. Его руки сжимаются и разжимаются, будто он едва сдерживается, чтобы не дать кому-нибудь в морду, а на квадратных скулах вздуваются желваки. – Что ж за уроды тебя окружают? Как ты вообще жила? – рявкает, очевидно, решив, что в достаточной мере взял себя в руки. – Господи… Так ты из-за этого взбесился? – искренне удивляюсь я, прислушиваясь к какому-то совершенно незнакомому ощущению, заворочавшемуся внутри. – А что тебя удивляет? Я даже не знаю, с кем тебе повезло меньше… – И кто же в твоем топе? – нежность подпирает горло, колет во рту. Мне не хочется больше это обсуждать, лишь обнять его… – Твоя мать и тот мудак, который чуть не стал твоим муженьком. Вот так компания! Цирк уродов! – Ну, не каждый готов рискнуть своим здоровьем и будущим, – завожу привычную песню. Ну, а что? Я пытаюсь принять ситуацию такой, как она есть. – Я в своей жизни не слышал большего бреда! Твоя мать – гребаная кукушка. А твой хахаль… – Мудак, – смеюсь я сквозь слезы. – Ты уже говорил. – Хуже! И если ты станешь его защищать, как какая-то блаженная дура… – Я не стану. – Вот и хорошо! Я бы… – Фед отстраняется, ведет растерянно рукой по голове, – никогда в жизни так не поступил с любимой женщиной. Если бы что-то случилось с Лизой, я бы был с ней до конца. – Я знаю, – знаю и, может быть, именно поэтому так его люблю. – Но он – не ты. А я – не Лиза… И, кстати, учитывая ситуацию, может быть, даже лучше, что у нас так… без любви. У него. А впрочем, кого я обманываю? – Дина… – Да? – Я, кажется, опять не так выразился. В смысле… если что-то с тобой случится, я буду рядом. Ты можешь на меня положиться. Понимаешь? Понимаю. Да… Но понимает ли он, что я не захочу жертвы? Если бы он любил меня – другое дело. Но так, исключительно из чувства долга… Нет, спасибо. – Спасибо. – Мне очень хорошо с тобой. Ты не представляешь, как много стала для меня значить. Вчерашняя ночь… Если бы не ты, я не знаю, как бы это все переживал. – Что именно? – Да так… Воспоминания. Накатило. Не бери в голову… – Ладно. – Я понимаю, что со мной, наверное, сложно. И иногда кажется, будто я недостаточно ценю, что у нас есть… Так вот, это не так. Просто мне нужно со всем разобраться, понимаешь? – Понимаю. И Фед… – Да? – Я тоже всегда рядом. Если ты хочешь поговорить или… – Я знаю. – Мне кажется, его голубые глаза влажнеют. Но, конечно, он берет себя в руки, не проронив ни слезы. Я подхожу ближе и снова прячусь в его руках. Может, он все еще любит Лизу, но то, что его тянет ко мне – бесспорно. Господи, дай мне сил.