Стейнар закрыл глаза, а у его кровати вырос медработник и велел Конрауду уходить. Он в нерешительности стоял над стариком, который не шевелился. Потом он отчаялся ждать, поблагодарил медработника, достал телефон и стал звонить Марте. 20 На следующий день Конрауд сидел в Мартином кабинете – и тут она ворвалась в него как буря, волоча за собой Лео, и тщательно закрыла за ними дверь. Лео не удостоил Конрауда взглядом, а встал у входа, скрестив руки – словно завязав на груди тугой узел. Они с Мартой поссорились и оба еще кипели, когда она уселась за письменный стол и указала на Конрауда пальцем. – Ничто из того, что здесь будет сказано, не выйдет за пределы этого кабинета, понятно? – Он сознался в том, что врал? – полюбопытствовал Конрауд. Был полдень, на улице шел град и стремительно темнело. Последние дни осени были мягкими и светлыми, а сейчас стало холодать, случались морозы, дни становились короче. По утрам Конрауду приходилось соскребать изморозь со стекол машины. Это время ему не нравилось. Ему хотелось, чтоб вокруг него все дни было тепло и светло. Лео был плотного телосложения, ему было за шестьдесят, борода вокруг рта и на подбородке коротко острижена, лицо смазливое, глазки маленькие, каменно-серого цвета, стремящиеся ничего не пропустить. В полицейских кругах его привечали, ведь он славился тем, что принимал проблемы сотрудников близко к сердцу и занимался их общими делами. Они с Конраудом одно время много работали вместе – но это было так давно, что их дружба уже успела остыть. – Я этот бред слушать не желаю! – сказал Лео, собираясь открыть дверь и тотчас выбежать вон с этого собрания. У него были проблемы с алкоголем, и он уходил на некоторое время в неоплачиваемый отпуск. – Стоять, черт тебя дери! – прошипела Марта. – Конрауд, сдерживайся! – Старый Стейнар – придурочный маразматик, – сказал Лео. – Не понимаю, как ты вообще можешь ему хоть в чем-то верить. Просто не понимаю. Он обращался к Марте, словно Конрауда с ними не было. – Ты понимаешь, Марта, что это значит, – сказал Конрауд. – Если хоть в чем-то поверить Стейнару, то невозможно хоть сколь-нибудь серьезно относиться к расследованиям, которые проводил этот вот человек. Ни к единому из них. В чем он еще солгал? Что внушил? Что выбил угрозами и унижениями? – Заткнись, – сказал Лео. – Сам заткнись, – ответил Конрауд. – Стейнар… он на меня клевещет, – произнес Лео. – Это же очевидно. Такое уже бывало. Он меня терпеть не может, вот и говорит такое. Не понимаю, зачем нам вообще это обсуждать. – Но почему? – спросил Конрауд. – Почему ему потребовалось говорить это на смертном одре? Если он и впрямь хотел тебе насолить – почему же ждал все это время? – Хьяльталин всегда отрицал, что угрожал Сигюрвину тогда, на стоянке, – сказала Марта и посмотрела на Лео. – А чего вы от него ждали? – ответил Лео. – Конечно, он именно так и сделал. Что вообще за бред? Не стал бы он, в самом деле, признавать, что угрожал убить человека, который потом сразу пропал? – Лео продумал все до мелочей, – сказал Конрауд. – Он нас использовал. Меня использовал. И я сомневаюсь, что так он поступил только один раз. А ведь мы могли бы повести расследование по другому пути. – Да брехня это все, – сказал Лео. – Бред собачий. Если мы будем выслушивать всех этих мелких воришек, которые только и думают, как нас потопить, то нам остается просто прикрыть лавочку. – Тебе надо было снять со Стейнара показания по форме, пока не поздно, – сказал Конрауд. – Все запротоколировать, подписать… – Да, точно. Вот именно, – сказала Марта. – Это невозможно, увы. Ночью он скончался. Через некоторое время после твоего визита. Услышав это, Лео рассмеялся. – Ну конечно, он этого твоего визита не выдержал! – сказал он Конрауду. – Ты его убил: он помер от скуки! – А Хьяльталин из-за тебя несколько месяцев проторчал в камере предварительного заключения, – ответил Конрауд, поднялся и приблизился к Лео настолько, что они почти соприкоснулись. – Из-за тебя он перенес невыносимые страдания. Ты просто позор для полиции. И всегда был им. – Говнюк, – выругался Лео, отталкивая его. – Вы уже все? – обратился он к Марте. – Я сомневаюсь, что старик мог обо мне такое сказать. Это все Конни[19] про него насочинял, и пусть ему будет стыдно. А с меня хватит этого бреда. Лео вылетел в коридор, сердито захлопнув за собой дверь. – А ведь он прав, – заметила Марта. – Может, Стейнар про него все наврал, а может, это ты наврал, чтоб потопить Лео. – Марта… – Я не говорю, что прямо так оно и есть, но доказать другое будет трудно, так как старикашке приспичило вдруг помереть. – Лео подзуживал свидетеля, угрожал ему, заставил его думать, будто он что-то такое услышал, хотя на самом деле это бред, – ответил Конрауд. – Мне не мешало бы расследовать его старые дела. Проверить, творил ли он раньше что-нибудь подобное. – Да, но ничего не будет, – сказала Марта, – и ты сам это знаешь. Ничего, что бы основывалось на словах этого старика: их просто недостаточно. Отнюдь не достаточно. Конрауд помотал головой. – Я взяла эти твои записи, – вспомнила Марта. – Записи? – Из больницы. 21 Марта достала записи с камеры наблюдения в Центральной больнице. Она раздобыла их на случай, если на них покажется женщина, приходившая к Хьяльталину. Разумеется, описание больничного пастора было неточным, и Конрауд понял лишь, что искать надо женщину, которая ходит одна возле онкологического отделения. Камер наблюдения было много, и внутри, и снаружи, а у посещений в больнице было более-менее точное время. Та женщина сидела у Хьяльталина поздно вечером, когда движение людей в больнице было сведено к минимуму. Как подчеркнул пастор, другие сотрудники не знали об этом визите. Женщина ни с кем не говорила, а незаметно юркнула прямо в палату к Хьяльталину, немного посидела там и так же неслышно вышла. Когда пастор заглянул в дверной проем, Хьяльталин жестом велел ему не мешать. – Он не хотел, чтоб пастор видел, кто к нему пришел, – заметил Конрауд и быстро промотал запись с камеры при входе в больницу с задней стороны здания, где раньше было отделение «Скорой помощи» и ездили машины. – Почему ты думаешь, что эта женщина имеет какое-то значение? – во второй раз спросила Марта. Эти записи она раздобыла по просьбе Конрауда, но с неохотой. Она была не в восторге от того, что Конрауд собирается вести собственное расследование и этим мешать работе полиции. Однако они с ним годами работали вместе, и Марта понимала, что от помощи Конрауда в любой форме будет польза. – Я же тебе говорил. Хьяльталин рассказал, что во время пропажи Сигюрвина был у замужней женщины. А вдруг это она? – Но ведь это была его самая большая ложь? – Не один он лгал нам, – ответил Конрауд, думая про Лео. – Ты считаешь, они с тех пор так и поддерживали отношения? – А почему бы нет? – сказал Конрауд. – А может, они много лет назад расстались, и ей захотелось в последний раз проститься с ним. – И поблагодарить его? Он через слишком многое прошел, чтоб вовсе про нее не упоминать. – Вот именно. Поблагодарить его за все. Он этого заслуживал. Ты когда-нибудь разговаривала с Хьяльталином обо мне, когда он в тот раз сидел в КПЗ? – Конечно, – ответила Марта. – Я имел в виду, о личном, – уточнил Конрауд. – Ты ему что-то подобное рассказывала? – Нет. Совсем нет. Конрауд поглядел на Марту: она сонно сидела у экрана. Она принадлежала к следующему после Конрауда поколению в отделе расследований, делала свои первые шаги под его руководством. Тогда она еще не встретилась с той женщиной с Вестманнаэйяр и утверждала, что жить одной хорошо. А Конрауд считал, что лучше знает, – что и подтвердилось в тот день, когда эта уроженка Вестманнайяр переехала к ней. Марта ходила радостная и говорила, что обрела счастье. Много лет спустя Конрауд горевал над тем, какая участь постигла ее любовь. Марта не любила жаловаться, но часто звонила Конрауду поздно вечером, особенно зимой, и подолгу болтала о том о сем, что было у нее на сердце, – и тогда он чувствовал, как же она одинока. Коллеги обычно хорошо отзывались о Марте, хотя она порой бывала жесткой и нетактичной с людьми. Конрауд не соглашался с саркастическим замечанием, которое кто-то высказал когда-то: «Под грубой оболочкой бьется каменное сердце». Конрауд поставил на просмотр новую запись и спросил Марту, как дела. Она ответила, что хорошо, и поинтересовалась, почему он спрашивает. Конрауд сказал, что ему показалось, что она как-то устало сидит на стуле, и он захотел узнать, все ли в порядке. – Да просто отлично, – ответила Марта. – Ты, наверное, и сам устал. – По-моему, тебе острая пища вредна. – Ничего подобного. Она ужасно полезная. – Из этого вашего нового расследования что-нибудь вышло? – Оно совсем пустяковое, даже не знаю, стоит ли про него рассказывать тебе – который взялся сам расследовать это дело по каким-то непонятным личным причинам. Вредно к такому слишком личностно относиться. Принимать близко к сердцу. Ты ведь и сам меня этому учил, насколько я помню. – А ты это соблюдала? – поинтересовался Конрауд. Когда-то он говорил Марте: «Нельзя брать работу с собой домой». Они оба знали, что соблюсти одиннадцатую заповедь полицейского тяжело. – У меня такое ощущение, что мне это было легче, чем тебе, – заметила Марта. – Тебе так кажется? – Да, кажется. На экране то входили, то выходили врачи, нянечки, медсестры, санитары и толпа народу – по-видимому, посетители. – Что она прячет? – спросила Марта. – Кто?