Эрвин же был на удивление беспечен. Поначалу я напрягался, опасаясь, что он опять потеряет контроль и наделает глупостей, но нет — даже шокеры не могли вывести его из себя. Сукин сын выглядел так, будто вышел поутру из своего дома в халате и с чашкой кофе в руках, чтобы дойти до почтового ящика за свежей газетой. У ангара нас встречала ещё одна группа вооружённых негров. Один из них — здоровый, в камуфляжных штанах и красной бандане — шагнул вперёд и залопотал что-то на местном наречии, с подозрением глядя на боевиков в чёрном. — Говори нормально! — «спец» двинулся ему навстречу. — Мы не ждали так рано, — громила в бандане мрачно оглядел наш эскорт. — Всё немного поменялось, как видишь. Зато смотри, кто у нас есть. Здоровяк кивнул. — Вижу. — Отведите их к Маме. — Я сам знаю, куда их отвести, — огрызнулся негр. Эрвин тихонько захихикал и пихнул меня локтем в бок. — Слышал? К Маме! Я представляю, сейчас мы заходим, а там как в Томе и Джерри, толстые чёрные ноги в тапках и А-А-АЙ! — снова затрещал шокер. — Да ладно! Смешно же было! Я решил не отвечать, чтобы тоже не получить разряд. Командир навис над «красной банданой»: — Не дерзи мне, черножопый! — мои брови сами собой поползли вверх: было очень странно слышать такое из уст другого черножопого. — Ты знаешь правила. Веди к Маме и передай, чтобы готовили операцию. «Операцию? Какую нахрен операцию?» Не успел я подумать это, как боевик в чёрном, ещё секунду назад подтянутый и напряжённый, внезапно обмяк и заозирался с совершенно тупым лицом. Остальные тоже опустили пушки и держались абсолютно по-другому: кто-то снял шлем и схватился за голову, кто-то плюхнулся на землю, а кто-то тяжело дышал, оперевшись на приклад оружия, воткнутого стволом в землю. Происходило что-то очень любопытное, но я пока не мог понять, что именно. В любом случае наше с Эрвином положение не изменилось: на запястьях по-прежнему красовались тяжёлые стальные браслеты, а возле голов маячило достаточно дул и жерл для того, чтобы вести себя прилично и не делать глупостей. Вся толпа, включая наших конвоиров и «спецов», завалилась в ангар, и я подивился тому, насколько там жарко, тесно и многолюдно. Дневной свет проникал сюда через выбитые окошки и прорезанные в потолке дыры, и я даже не представлял, как обидно было солнечным лучам преодолеть путь в сто пятьдесят миллионов километров для того, чтобы осветить ЭТО. Кругом, разумеется, полнейшая грязь и антисанитария. На полу, прямо среди консервных банок, костей и собачьего дерьма лежат матрасы, на которых кто-то дрых, а кто-то, судя по мухам, давно умер. Несмотря на то, что снаружи сооружение выглядело огромным, внутри царила жуткая теснота: всё пространство было поделено на микроскопические отсеки при помощи плёнки, картона и обрезков металлопрофиля. В каждом из этих отсеков кто-то жил, в каждом разворачивалась своя история. Где-то сидели на корточках, перебирая мусор, тощие чумазые дети, где-то группа полуголых чёрных громил курила кальян, в котором, судя по запаху, дымился вовсе не табак, где-то похрюкивала толстая розовая свинья, где-то троица жилистых юнцов в красных банданах весело и задорно трахала исхудавшую женщину с усталым лицом и отсутствующим взглядом. В том же отсеке на земле валялась целая куча шприцев и пустых бутылок, а в углу надрывался криком лежавший в картонной коробке младенец с нездорово большим животом. В одной из «комнат» покрупнее сидели за древними компьютерами полусумасшедшие долбонавты, увешанные амулетами, пучками трав и костями. На моих глазах один из этих ненормальных занёс над клавиатурой ладонь, с силой полоснул по ней ножом и принялся забрызгивать кровью всё вокруг, громко вереща: «Денег! Помоги! Денег! Помоги!» и что-то на местном наречии. — Пиздец, правда? — спросил Эрвин. — Я только смотрю на это и уже чувствую, что заразился гепатитом. Повернувшись к напарнику, я увидел полностью равнодушный взгляд. Может, немного ироничный, но без каких-либо признаков ярости, страха или чего-то в этом роде. — Ты так спокоен… — я старался говорить тихо, чтоб конвоиры не услышали, но они и так были слишком заняты тем, что протискивались по здешним узким «улочкам» и отгоняли криками и оплеухами излишне любопытных соплеменников. — Ты же ненавидишь их. — Ненавижу, — кивнул Эрвин и очень по-доброму улыбнулся. — И я убью их. Всех. Но пока что я как ребёнок рождественским утром. Меня ведут в комнату, где под ёлкой лежат подарки. Я не должен капризничать, потому что могу испортить весь момент, но я предвкушаю это. Предвкушаю мои… Один из провожатых заметил, что Эрвин говорит со мной, и толкнул его прикладом в спину. Скаут пошатнулся, но устоял на ногах и, когда выпрямился, посмотрел на меня так, что мороз пробрал до костей. — Всех, — повторил он и замолчал, глядя себе под ноги, чтобы во что-нибудь не вляпаться. Центр ангара был расчищен: там стоял разрисованный какими-то оккультными символами дом на колёсах, вокруг которого хаотично громоздились стальные шкафы, столы с инструментами и верстаки. Всё вместе это напоминало какую-то кустарную мастерскую и, судя по треску сварки и визгу болгарок, ей и являлось. Работали в ней как на подбор здоровые крепкие мужики — вооружённые, суетливые и чем-то очень сильно занятые. В центре мастерской на небольшом пятачке земли горел костёр, над которым висел огромный котёл. Рядом сушили на верёвках рыбу и травы, а неподалёку лежала целая куча черепов — и не все из них принадлежали животным. На колченогом стуле, прислонённом к стене дома на колёсах, сидел седой сморщенный однорукий негр, одетый только в набедренную повязку из трав. На его груди покоилась маска из чёрного дерева — удлиннённое лицо какого-то божества. Я торопливо удалил онлайн-переводчик, затем вычистил всю информацию из реестра и установил снова. Запустить, ввести фальшивые данные счёта (всё равно сети нет, и программа не сможет ничего проверить) — и вуаля! У меня есть десять минут пробного доступа. — Эй! — давешний громила в красной бандане вышел вперёд. — Позови Маму! Старик вскочил, надел маску и принялся подпрыгивать на месте, размахивая единственной рукой: — Нет! «Непереводимая игра слов»! Нет! Нельзя! Ей «Непереводимая игра слов». «Зашибись, — скривился я. — Спасибо, переводчик, ты очень помог». — Скажи, мы взяли «Непереводимая игра слов», о которых нам говорил Рохо[2]! — Нет! Нельзя! Нельзя! — Зови! — рыкнул негр и для убедительности потряс в воздухе оружием. — Трус! Ты трус! Старик замер, ссутулился и развёл руки в стороны в шутовском подобии реверанса. — О-о, если Мбата не трус, пусть Мбата зовёт сам! Пусть Мбата заходит! Пусть Мбата говорит с Мамой! После этих слов дверь трейлера распахнулась настежь, будто выбитая с ноги, и изнутри послышалось недовольное: — Что?! На свет вышла женщина, похожая на кусок вяленого мяса, — чёрная и жилистая настолько, что на теле выделялась каждая мышца. Гладкая лысина изборождена кучей шрамов, лицо заострённое, глаза не то что сумасшедшие, а по-настоящему безумные. На теле ни единого клочка одежды — одни лишь светящиеся татуировки. Они змеились по всей её коже, переплетались и соединялись воедино на обвисших, словно высосанных грудях, которые доставали едва ли не до пупка. В правой руке женщина держала пистолет, в левой — ополовиненную бутылку какого-то пойла. Громила потупился: — Мы привели белых, которых… — Я слышала, — Мама неуместно громко почесала треугольник курчавых волос между ног. — Рохо сказал, чтобы мы приготовили их к операции, — здоровяк совсем поник, сжался и уставился себе под ноги. В отличие от Эрвина, который глядел на женщину с открытым ртом. — Так готовьтесь, — негритянка пожала плечами и ткнула в нашу сторону пистолетом. — Ты сам не мог приказать и позвать Нтанду?.. — Я думал, вы должны знать, — тихо-тихо сказал громила. — Теперь знаю, — Мама оперлась плечом о дверной косяк и склонила голову в каком-то птичьем жесте. Пистолет сдвинулся и указал на боевика. — Мбата пусть приходит. Потом. Позже. Женщина скрылась в трейлере, а съёжившийся громила повернулся к нам, крупно дрожа всем телом. Впрочем, это не помешало ему приказать приковать нас к высоким железобетонным столбам, врытым в землю напротив входа в дом Мамы. Для этой процедуры нас окружили, надавали оплеух и приставили к головам чуть ли не по десятку стволов, после чего расстегнули кандалы, завели наши руки за столбы и защёлкнули замки обратно. Только после этого охранники смогли наконец-то вздохнуть свободно. Три человека уселись на груду старых покрышек и закурили, а остальные разошлись по своим делам. Зато появилиcь любопытные: из-за угла выглядывала стайка оборванных детей. Мелкие переговаривались, смеялись, тыкали в нас пальцами и подталкивали друг друга в нашу сторону. Спустя какое-то время они осмелели и подошли ближе. — Твою ж мать… — скривился Эрвин. — Угу, — кивнул я. В памяти всплывали рассказы ребят, вызволенных из плена, и они не сулили ничего хорошего. От первого плевка я увернулся. Мелкому паршивцу, чей рост не доходил мне и до пояса, это ужасно понравилось — он отскочил, захохотал и решил повторить. Повторил успешно, но не совсем: попал мне на ногу. Это вызвало в негритятах дух здорового соперничества, и вскоре все они весело и задорно плевали в нас с Эрвином, стараясь попасть, разумеется, в лицо. Отвращение. Омерзение. Ярость. «Господи, как Эрвин вообще держится?» Я посмотрел на него одним глазом: полная неподвижность и расслабленность, на губах полуулыбка. Ох и не поздоровится же им, когда… Ай! А, вот и новая игра. Я уже понадеялся, что до этого не дойдёт. Мне в голову угодила брошенная одним из мелких уродцев консервная банка. Остальные переглянулись с видом «И как же мы раньше до этого не додумались?», а я отключил болевые рецепторы насовсем и закрыл глаза. Только бы ничего не повредили. Например, зрение. Биться головой больше не хотелось, затылку хватило и экспериментов в вертолёте. Отключение боли было похоже на местный наркоз: сама боль блокировалась, но тактильные ощущения оставались, и я мог чувствовать прикосновения к моей коже. Сюрреалистично. Я слышал радостный смех и детскую речь, в то время как на меня обрушивался град ударов. Эрвин был прав: возникло непреодолимое желание окуклиться где-то глубоко внутри себя, отвлечься и отключиться. — Эй-эй! Хватит! Хватит! Достаточно! — охранники лениво отогнали банду мелких отморозков. — Идите отсюда! Идите!.. Самому нерасторопному негритёнку достался сочный пендель, от которого тот покатился кубарем. Тишина. Навалилась слабость — и я потихоньку сполз на землю, усевшись у подножия столба.