– Точно уверен? – Точно. Да не бойся ты, дядя Сережа плохого не посоветует. Езжай. – Хорошо, только предупрежу Линду. – Не надо, Айван, садись в машину и просто поезжай. – Но мы с ней договаривались, за три часа… Она разозлится, что не предупредил, хуже будет… – Хуже будет, если предупредишь. Как ты не понимаешь, она все три часа накручивает себя, чтобы не простить. Она любит тебя, но принципы… Для умного человека принципы – это важно. Вот и накручивает, боится от любви слабину дать. А ты нагрянь неожиданно, ночью, и скажи ей, тепленькой, в постельке, о нашей победе. Поцелуй, прощенья попроси, да что я тебе толкую, ты и сам все знаешь… Сергей говорил очень убедительно. Он же старшим братом моим стал, и я ему верил. А еще я верил, что в эту победную ночь произойдет то, ради чего я вкалывал предыдущие полтора года: Линда снова меня полюбит, я снова смогу дышать, и все у нас будет хорошо. Я мысленно помолился высшим силам, обнял Сережу, сел в машину и поехал. * * * В лимузине был бар. По дороге я добавил еще пару стаканов виски и, подъезжая к дому, уже ни в чем не сомневался. Простит, полюбит. Как же можно такого не полюбить – триллионера, Князя мира сего, по воле которого возникают новые государства и исчезают старые?! Дом наш был умным, он мгновенно узнал мою пьяную рожу и открыл ворота. Лимузин с водителем я отпустил, а сам шагнул во двор. Свет горел только в одном окне. Хороший знак, не спит, сейчас войду и – как там говорил Серега? Тепленькой огорошу, прямо в постельке… Блин, цветы забыл купить. Обычно в таких ситуациях цветы положены… Но… но Линда же не любит цветы, считает их пережитком язычества, жертвоприношением с сексуальным подтекстом. Мол, я тебе цветочки, а ты мне свой цветочек в обмен… Забыл, все забыл, и цветы забыл купить, и то, что не нужно их покупать, тоже… Ну ладно, ничего, главное, не забыл, кто я такой. Я Князь мира сего, и у меня все получится, с цветами или без цветов, неважно, потому что я Князь… С этой дурацкой мыслью в голове я буквально взмыл по лестнице на второй этаж, оказался перед спальней Линды и, намереваясь сделать ей сюрприз, резко распахнул дверь… Линда была не одна, Линда была голая, Линда была с девушкой. Линда кончала. Каждый из аспектов реальности, как размашистый удар кувалды. Линда была не одна — и мои подломившиеся колени хрустнули. Линда была голая – затрещали ребра и перехватило дыхание. Линда была с девушкой – порвалось мое расплющенное о правду сердце. Линда кончала – треснул, как спелый арбуз, череп, и из него сочной мякотью вывалились не нужные мне больше мозги. Линда кончала… Жизнь мою она кончала. Я не мог осознать реальность, не помещалась она во мне… От шока я начал мелко покашливать. Первой меня услышала партнерша Линды – красивая, бритая наголо девица. Впрочем, красоты ее я не замечал, червяком она мне показалась, удавом-альбиносом, душащим мою ненаглядную Девочку на шаре. При звуках кашля бритая испугалась, сделала стойку, замерла настороженно… Но Линда, взглянув мне прямо в глаза, притянула ее к себе, и та продолжила свои змеиные движения. А Линда кончала, смотрела на меня и кончала мою жизнь… Мы любили смотреть друг на друга в эти моменты. Никогда глаз не закрывали. Боль, страдание, счастье, любовь – все самые избитые банальности будто оживали, обрастая плотью, и я на короткий миг понимал истинное значение этих заезженных слов. И так хорошо становилось от этого, так хорошо… А еще от того, что в глазах Линды я всегда видел себя… Свою боль, свою любовь, свое страдание и свое счастье… Сотрясаясь от нервного кашля в спальне любимой, я искал в ней себя и не находил. Вместо меня – удав-альбинос, бритая наголо девица, учительница йоги, кажется… Да, точно учительница, вон как красиво извивается… Еще бы, долго растяжку тренировала, превратилась в удава и душит теперь мою боль, мою любовь, мое страдание и мое счастье… Приступ кашля усиливался, постепенно переходя в рвотные позывы, их звук смешался со стонами Линды… она кончила, и одновременно кончилась моя жизнь. Началось загробное существование. В принципе, Капитан, оно продолжается до сих пор… Я плохо помню, что было дальше… Очнулся распластанным на кресле в гостиной; лысая учительница йоги, уже в халатике, заботливо протирала мокрым полотенцем мое лицо. Линда стояла напротив, и от нее веяло сдержанной, как на похоронах дальнего родственника или знакомого, печалью. Горе, конечно, но без перебора. Тактичное, хорошо воспитанное горе. – Уйди! – крикнул я удаву-альбиносу. – Скажи ей, чтобы ушла. – Оставь нас одних, дорогая, – послушалась меня Линда. Лучше бы не слушалась. “Дорогая”? А я тогда кто? И на глупую оговорку не спишешь. Она явно специально причиняла мне боль. – За что ты со мной так? – спросил я, едва удав-альбинос уполз в глубины дома. – Не за что, а почему, – спокойно поправила меня Линда. – Почему? – Потому что ее я люблю, а тебя нет, – просто ответила она. Так просто, что мне повеситься захотелось – либо убить ее, или удава, или весь мир. Я незаметно сжал подлокотники кресла, прикусил зубами внутреннюю поверхность щек; боль отрезвила, и я максимально холодно и даже, как мне показалось, иронично поинтересовался: – И давно это у вас? – Какая разница, Иван, давно или недавно? Это случилось, такое иногда случается. Люди любят друг друга, потом не любят, потом любят других людей. Это и называется жизнь. Но ты не расстраивайся – все проходит, пройдет и это… Два месяца назад у нас все случилось. Она говорила, словно мудрая мать с капризничающим сынишкой. Абсолютное попадание в ситуацию. Психолог все-таки, вот уж чего у нее не отнять. Один нюанс: прежде она так с другими говорила, а не со мной. Она врала, и я это знал, – не в мелочах, а в самом главном врала… Я чувствовал это всей своей заблеванной кожей, смятыми мозгами, печенкой… Но я не знал, что ей возразить. От отчаяния я произнес первую же пришедшую на ум чушь: – Она… она же женщина. Как ты могла, Линда?! – Ну Иван, ну ты меня удивил! – искренне изумилась она. – И это говорит человек, давший миру свободу, человек, для которого и каннибалы не каннибалы, и садисты не садисты, раз это их свободный выбор. Ты что, упрекаешь меня за мою нетрадиционную ориентацию?! Какая дикость! Ты разве не понимаешь, что люди любят людей, а не гениталии? Гениталии любят животные. А люди – людей… Да нет, ты просто в шоке или перепил, я не верю… Я и сам уже понял, что сморозил глупость. Но все равно в глубине ее вполне искреннего изумления копошилась фальшь. Я знал это так же твердо, как то, что солнце встает на востоке. Но я не знал, как вытащить эту фальшь наружу. – Так нечестно, – попробовал я зайти с другой стороны. – Все нечестно. Вообще все… – Что именно, например? – Например, то, что ты не сказала мне об этом два месяца назад. Погано это. Нечестно и неправильно! Мы договаривались быть честными, Линда, мы были такими, а ты, ты… – А я стала другой, – перебила она меня и повторила с вызовом: – Да, другой! Я стала умной. Взрослой, умной, многое повидавшей женщиной. Жизнь с тобой, Иван, да и вообще жизнь, научила меня, что честным можно быть только с собой. С остальными бессмысленно, даже с теми, кого очень любишь… Я была с тобой честной, я говорила тебе о своих сомнениях, я просила тебя, я умоляла… И что толку? Я, ты, весь мир – там, где мы есть. И потом – кроме честности есть жалость. Мне было жалко тебя, ты так старался… Думаешь, я не знаю, что ты ради меня и игру в революцию затеял, и мир перетряхнул, и Соединенные Штаты развалил? Знаю. Ты и Sekretex ради меня создал, ты от любви настоящие подвиги совершал… Поначалу очень приятно было. Очень… У нас такая любовь с тобой была, ни у кого такой нет и не будет. Да и у нас больше не будет. Я знаю… Но потом, когда я увидела, чем все обернулось, тяжко мне стало. Я тебя не виню, я себя виню. Наслаждалась любовью, ловила кайф, по сторонам не смотрела… И как я могла после всего этого тебе сказать? Рот, Ванечка, не разжимался, язык не поворачивался. Сил не было, просто не было сил. Я все-таки человек… Но я смогла, слышишь? Ради тебя, ради нашей прошлой любви смогла. Ты думаешь, что случайно меня застукал? Нет, Ванюш, схитрила я нынче, подло схитрила. Мне твой дружок Сергей позвонил, сказал, что едешь, уговаривал простить, распинался, какой ты ценный для человечества экземпляр. И тогда… тогда я решила показать, раз сил рассказать не нашлось. Элементарный психологический трюк. Тело обмануло разум и волю. Тело, оно известный предатель… А зато честно, Вань, да? Ты же любишь, когда честно, разве нет?! Все, что сказала Линда, было ложью. Очень похожей на правду, может, даже с крупицами правды, но все равно ложью. Понятия не имею, откуда я это знал. Любил ее потому что, вот, наверное, откуда… Да, любил. А она меня уже нет. И что-то во мне вдруг проснулось – что-то очень нехорошее, темное, животное. И тогда я сделал то, о чем жалею и буду жалеть до конца жизни. То, что помогло мне узнать правду. – Сука, тварь, убью на хрен! – заорал я, вскочив с кресла и прижав Линду к стенке. – Будешь врать – задушу твоего удава-альбиноса, и ты мне скажешь, скажешь!.. Говори правду, дрянь! Не смей мне лгать!!! – Нет, нет, нет, не надо, Ванечка, – мотала она головой, даже не пытаясь сопротивляться, – не надо, это уничтожит тебя, не заставляй… А я заставлял, я делал ей больно, выкручивал руки, отвешивал пощечины. Я делал то, чего никогда не делал, чего и не думал никогда делать… Бил, орал, брызгал слюной – ничего не помогало. Она все так же мотала головой и с ужасом повторяла: “Нет, нет, нет…” И лишь когда я, совсем обезумев, хлестнул ее страшными, неизвестно откуда взявшимися словами: “Сука бесплодная, всю жизнь мне испоганила!” – она прекратила безвольно мотать головой и твердить свое “нет”. Напряглась, стала снова сильной, гибкой, упругой, вырвалась из моего захвата и тихо, очень тихо, но так, что в ушах у меня зазвенело от ее шепота, произнесла: – Хорошо, хочешь правды? Будет тебе правда. Она метнулась к шкафу, ловко извлекла из него ноутбук, раскрыла, ткнула его мне в лицо и нажала на иконку Sekretex. Страница загрузилась, и я увидел… – Смотри, – выдохнула Линда страшным шепотом, – ты же хотел знать правду, теперь смотри… Весь экран был заполнен ссылками на лесбийские сайты. А под бордовой кнопкой “Что вы хотите?” зелеными буквами горел ответ: Поздравляем, вы лесбиянка! …Пришпоренный ужасом мозг бежал от правды, не мог ее воспринять и потому цеплялся за ничего не значащие детали. За красные пятна на лице Линды, за “битые” пиксели на экране ноутбука… Внезапно я понял, что это не только сейчас, это так всю жизнь со мною было. Все я прекрасно знал – и к чему изобретение Sekretex приведет, и с Линдой чем закончится, и с революцией… Но я цеплялся, все время цеплялся за смешные малозначительные вещи. Тщеславие, деньги, революция… Я, самый честный человек на свете, сделавший весь мир честным, обманывал себя… Как только я осознал эту обидную правду, мозг перестал донимать меня своими дешевыми трюками, и я наконец расслышал слова Линды: – …еще в тринадцатом году, сразу после появления прототипа Sekretex, я стала испытывать его на себе, и через несколько недель началось… Сперва какие-то фильмы, картины, книги, я и внимания не обращала, но дальше пошли совсем уж откровенные лесбийские сайты, а в самом конце – натуральная порнуха. Это, конечно, был шок, я не поверила, думала – ошибка, принялась проходить разные психологические тесты. И все они говорили: да, лесбиянка. Я поехала в Париж, к своему учителю, это была последняя попытка, но и он подтвердил. Сказал – из-за трагической, на моих глазах, смерти матери, каких-то особенностей организма и вырезанной после неудачного аборта матки. Строго говоря, я не совсем лесбиянка, процентов на шестьдесят… Сам знаешь, не бывает чистых гетеросексуалов, в каждом разное намешано. Я ухватилась за эту мысль. Плевать, что лесбиянка, – я тебя любила, шестьдесят процентов, семьдесят, девяносто, да хоть один процент останется, хоть ноль один! Я любила тебя, и это все заслоняло. Тогда я решила бороться. Не думала, не читала, не смотрела, удаляла сайты, не давала ни малейшего шанса, избавилась от всех подруг… У меня получалось, со временем я почти забыла. Только иногда, раз или два в году, видела красивую девушку и думала: ух, какая красивая… Без задней мысли думала, но тут же вспоминала, что лесбиянка, и сразу они появлялись, эти задние мысли, а я их давила, давила, давила… Правильно ты сказал – разумный человек может себя контролировать. Только одного не учел: нельзя давить себя постоянно. Жизнь периодически пинает человека. Умирают близкие, предают друзья, или любовь кончается, например. В такие моменты воля слабеет, и вот тогда некоторые вещи лучше про себя не знать… А я знала! Спасибо тебе и Sekretex, я знала! Я долго держалась, я перенесла наезд лубянских генералов, я выдержала твою звездную болезнь и измены, но когда крыша у тебя съехала окончательно, когда ты стал губить не только себя и меня, но и весь мир, когда погибли тысячи людей, я сломалась… Ты думал, нас это не коснется? Я тоже так думала, а видишь, как получилось… Я целыми днями сидела взаперти в этой проклятой золотой клетке, много плакала, пила, употребляла наркотики. Ничего не помогало, а ты ничего не замечал. Весь был в своей дурацкой революции. Она обречена, понимаешь? Бабушка-француженка часто повторяла мне в детстве одну поговорку. По-русски это что-то вроде “природа науку одолеет”. Вот поэтому и обречена. Я тому яркий пример и доказательство. Я сломалась, Ванечка, я уже и любить тебя не могла, очень хотела, старалась, но не могла. Некого мне любить стало. Светлый, добрый мальчик Ванечка из Москвы сгинул навсегда. Вместо него появилась звезда, Князь мира сего, самоуверенный, жесткий, жутко притягательный… “И отравит звезда воды земные, а имя ей будет Звезда-Полынь”. Помнишь слова из Апокалипсиса? Их редко вспоминают, последний раз, когда Чернобыль грянул… Вот сейчас, Ванечка, и в мире, и у нас с тобой Чернобыль… Но я все равно держалась – бухала, курила дурь и держалась. Как ты наверняка заметил, у меня огромная сила воли. Я все еще надеялась, что моего обожаемого русского Иванушку расколдуют и будет нам с ним счастье, как прежде… На чудо я надеялась, и тут… Тут возникла Эшли. Она была такая заботливая, такая мягкая и понимающая. Силы бороться у меня уже кончились, а сил признаться, себе прежде всего признаться, еще не нашлось. И Эшли мне помогла. Соблазнила меня, можно сказать. Но это ничего не меняло, потому что ты своим ублюдским изобретением давным-давно соблазнил весь мир. И меня вместе с ним. Ну что, доволен теперь, радуешься?! Работает твое гнилое яблочко самопознания, работает безукоризненно! И нет больше нашего Эдема, кончился он, кон… Она внезапно прервалась на полуслове и заплакала. Нет, не заплакала – завыла, заскулила, как умирающее животное. Тоненький такой звук, страшный, безнадежный. У-у-у-у, у-у-у-у-у… Как будто из шарика, на котором всю жизнь порхала моя удивительная девочка, выпускали воздух. Не Линда умирала – Эдем, заботливо нами выращенный, умирал. Так зачем теперь мне все это, зачем деньги, власть, слава, зачем воздух, зачем луна и солнце, если под ними нет сада? И я его сам, своими руками… Линда все выла, а я и выть не мог, я окаменел. Реальность разделилась на две части: в одной перед каменным мною выла Линда, а в другой был Каледонский водопад, где она порхала с камешка на камешек, а я стоял тоже окаменевший, но от любви и восхищения, и понимал, что эта удивительная Девочка на шаре судьба моя теперь. Я видел обе части реальности одновременно. Между ними была жизнь. Жизнь, приведшая нас из точки А в точку Б. Она такой несущественной мне показалась, моя глупая жизнь, такой неважной… Важны были только эти две точки. Это очень трудно, Капитан, когда сразу и холодно, и горячо, это разрывает любой материал, даже камни. Мне казалось, что я тресну пополам и залью своим грязным нутром воющую Линду. Я боялся ее испачкать, на полном серьезе боялся, представляете, Капитан? Пытался сдвинуться с места, пытался хотя бы пошевелиться – и не мог. …Так продолжалось до тех пор, пока в гостиной не появилась бритая наголо девушка-удав. – Вам лучше уйти, – сказала она, оценив обстановку. И я ушел. Собственной воли у меня уже не оставалось. Сказала бы голову о стену разбить, разбил бы. Жалко, что не сказала, ей же ничего не стоило… Дальше помню плохо. Бегал, кричал, выл на луну, пытался утопиться на нашем роскошном пляже. Там меня, совсем обезумевшего, и подобрал полицейский патруль. Узнали, удивились сильно, позвонили своему начальству, те своему, и через четверть часа информация уже дошла до Сергея. Он приказал везти меня в секретную лабораторию Google, где все еще продолжалась победная пьянка. За время, пока меня везли, я успел немного вздремнуть, поэтому прибыл туда относительно в своем уме. Относительно, потому что странный у меня тогда ум был. Вроде как ум быстрой заморозки. Сохраняет все свойства настоящего, но не настоящий. Имитация ума, а не ум. Все понимал, мог строить логические цепочки и даже приходить к обоснованным выводам. А действовать не мог, но главное, не хотел. Выводы получались настолько неутешительными, что действовать было бессмысленно. Это касалось и меня, и Линды, и Сергея, и любого человека, и всего человечества в целом. В жизни, Капитан, не было, нет и никогда не будет никакого смысла. Я тогда это четко понял. Мы рождены, чтобы обманывать и обманываться. А жизнь – она вот такая, если по-честному. Я попробовал по-честному и знаю это точно. Единственное осмысленное занятие – дышать. Я и дышал. Глубоко дышал. Старательно втягивал ноздрями воздух, чувствовал, как шевелятся волоски в носу, задерживал на миг кислород в легких, потом так же старательно выдыхал. И снова вдыхал… Вот такого замечательного, впавшего в идиотизм вождя и привезли моим верным соратникам полицейские. Но ничего, опытный Серега знал, как реанимировать вождей-идиотов. Он распорядился влить в меня стакан водки. Именно водки, слыхал, наверное, от долго живших в России родителей, что это лучшее средство для русского человека. Помогло; по крайней мере я отвлекся от единственного осмысленного и полезного занятия – дыхания, огляделся по сторонам, заметил Сергея и едва заметно кивнул ему. Он меня понял, сказал, чтобы еще стакан водки налили. Его я уже выпил сам. Сладкий морок жизни на короткое время вновь вернулся ко мне. Я смог заплакать. Это показалось счастьем… подлые русские алкогольные слезы, их еще Достоевский воспевал, и теперь я знаю, почему… Путаясь в соплях и слезах, давясь потекшей после долгого сушняка слюной, я рассказал товарищам, что произошло. Хорошие они парни, лучшие из возможных в этой грустной вселенной… Утешали меня, обнимали за плечи, вытирали слюни и сопли. На миг показалось, что все не так уж плохо, – рядом есть друзья, они помогут, поддержат в трудную минуту, поймут, простят… И тут один из них, не помню, кто именно, сказал: – Да чего горевать, Айван, я вообще не врубаюсь, как ты удержался, две красивые телки-лесбиянки в одной постели – это мечта любого мужика! Ну нырнул бы к ним третьим – и все дела, и зажили бы вместе счастливо! Он был пьян, мы все были пьяны, и он тоже хотел меня подбодрить. Но сладкий морок жизни сразу развеялся. Честность наступила. Отрезвление… Никто никого не понимает и никогда не поймет. Чужое горе в лучшем случае повод для мимолетного сочувствия, а потом – снова в поток и бодро шевели плавниками, чтобы в сети не попасться… Я сам такой… был таким. Выражаю скорбно соболезнования родственникам усопшего, а через пять минут после похорон рассказываю приятелю веселый анекдот. Этот парадокс описывается отличной, все якобы объясняющей фразой – “Жизнь продолжается”. Да, продолжается. Подлая, обманная, изворотливая жизнь. И будет продолжаться вечно… Проблема заключалась в том, что я больше не мог жить такой жизнью. Выдохнув последние молекулы испаряющегося сладкого морока, я тихо произнес: – Суки вы. Будь оно все проклято… И опять задышал. Вдох – выдох. Вдох – выдох. Вдох – выдох… Далее, до самого ареста, с людьми я почти не разговаривал. Только дышал. Глава семнадцатая Высокий гость Несколько дней после катастрофы я ни с кем не общался. Вставал утром, чистил зубы, одевался, смотрел в стену и дышал. Потом раздевался, ложился в кровать, снова дышал и незаметно засыпал. Наутро порядок действий полностью повторялся. Умненькие мальчики по первости меня не доставали. Решили дать время очухаться. Потом пришел Сергей, говорил чего-то, а я дышал. Потом Сергей притащил профессора-психолога, врач велел раздеться, сказал: дышите – и я задышал с утроенной энергией. Видимо, меня признали в целом здоровым, потому что в больницу не увезли. Я смутно помню, как профессор бубнил что-то о нервном срыве и о времени, которое необходимо, чтобы с ним справиться. В принципе, профессор не ошибался, с вами же я говорю… Примерно через пару недель слухи о присоединении к нам трех штатов дошли до рыжего придурка. Мой испуганный помощник без разрешения ворвался в спальню и приложил к моему уху телефон. Уж чем его напугал Рыжий, я не знаю, но хорошо, что напугал. Я тогда занимался обычным для себя делом: сидел на краешке огромной кровати, смотрел в стену и дышал, поэтому сильно удивился, когда в моем ухе раздались гнусавые вопли рыжего придурка: – Ты что творишь, ублюдок?! Мы же договаривались, мы договор подписали, так нечестно! Немедленно приезжай на ассамблею ООН в Нью-Йорк и публично подтверди наши договоренности, а иначе… Иначе, клянусь богом, я в щепки разнесу и вашу долбаную республику, и тебя вместе с нею. Богом клянусь, разнесу!!! Вопли сильно мешали дышать, от них в голове рождались совершенно лишние мысли. Я стал дышать глубже, но они никуда не уходили. “О господи, – подумалось, – и этот придурок туда же! Чем подлее негодяй, тем больше он говорит о честности. Я тоже говорил, подлый самый потому что. Но я-то осознал и теперь дышу, а он: «Честно-честно, честно-пречестно». Да стоит мне только приземлиться в Нью-Йорке, пристрелит он меня как собаку или в лучшем случае арестует”. Я сделал знак помощнику, отстранился от трубки и усиленно, чугунным громыхающим паровозом, запыхтел. Дышал так, что голова закружилась. И у меня почти получилось. Ненужные мысли растворились в дыхании – все, кроме одной. Колола она меня, царапала, никак не давала успокоиться. Ее я тоже хотел уничтожить, но вдруг понял, что не такая уж она и ненужная. Помощник нерешительно топтался рядом с телефоном в руке. Из трубки все еще раздавались гнусавые вопли рыжего: “Приезжай, ничего тебе не будет, мы обо всем договоримся, честно, честно-пречестно…” Подозвав жестом помощника, я выдохнул в телефон: “Да”. Набрал побольше воздуха и опять выдохнул: “Приеду”. Потом нажал на кнопку отбоя, отдышался и произнес еще одно слово: “Самолет”. Помощник радостно бросился исполнять приказание. Вы спросите, почему я это сделал? Даже не знаю… Дышать, безусловно, занятие весьма осмысленное, но уж больно скучное и мучительное. Как изучать сопромат или математику на 7D-аттракционе в Диснейленде. Втайне я надеялся, что Рыжий шлепнет меня прямо в воздухе. Скажет, несчастный случай, и хрен кто чего потом докажет. И вся эта бессмыслица кончится. Мне даже пилотов тогда жалко не было, потому что у них тоже бессмыслица. Вот в каком я был состоянии… С другой стороны, я вполне допускал, что Рыжий меня не убьет, а посадит в тюрьму и станет мучить. Ну и что? Тоже своего рода аттракцион, вроде комнаты ужасов. Так оно и получилось, меня арестовали прямо в аэропорту и поместили сюда. Дальше вы знаете. Спасибо, Капитан, что заставили меня выговориться. Восемь лет ни с кем не говорил. Даже с собой… А говорить полезно. Оказывается, душа нужна только для того, чтобы ее излить. Излить в этот грустный мир и уйти успокоенным. Наверное, так и нужно сделать… Необходимость жить отпала, как корочка с расчесанной ранки. Восемь лет в тюрьме, в молчании и созерцании стен-экранов… Зажило, засохло и теперь отваливается. Правда, вместе со мной. Ну и ладно… Я уже обошел весь парк аттракционов. Американские горки, русские, падения, взлеты… Всё у меня было – деньги, слава, любовь, преступление, наказание, раскаяние… Я перепробовал все аттракционы, доступные человеку. Мне пятьдесят, я многое успел, катался по Fast Pass, этот билет дорого стоит, трудно его купить, а я купил, но и цену заплатил огромную… Теперь финальный, самый захватывающий аттракцион под названием “Смерть” – и на выход…