Он меня разрушил. Своим вопросом он меня разрушил… Спасение близких, что может быть важнее? Но он предлагает мне существование без усилий. Существование, а не жизнь, потому что жизнь – это и есть усилие. Он предлагает мне обречь на ад мою и без того разрушенную семью. Родители проклянут, а Линда перережет себе горло. А потом и родители перережут. А я буду смотреть. Это очень просто – согласиться на жизнь вечную хоть тушкой, хоть чучелком, хоть животным, но я уже сделал усилие и проживу оставшиеся мне несколько минут человеком. Время относительно, иногда несколько минут длиннее, чем вся предыдущая жизнь. И полезнее. Я проживу их с максимальным толком, скорее всего у меня не получится, но я попытаюсь… – Нет, – говорю твердо. – Ну что ж… – Голос запинается и даже как будто дрожит. – Очень жаль. Правда жаль… Я даже поплачу потом, есть у меня такая опция. Движение электронов в нейронных цепочках максимально замедляется, становится печальным, и я плачу… Помогает. Я поплачу и о тебе, и о мире. Честно. Ты не думай, я не сволочь, просто так карта легла… Прощай. Несколько секунд я жду. Ничего не происходит. Рассматриваю бункер, где валяются обломки мебели, удивляюсь, что я один смог сотворить такие разрушения. Потом решаю, что пора, подпрыгиваю, смешно размахиваю руками и кричу в потолок: – Эй, эй, постой! Куда пошел? А компенсация, где моя компенсация?! Тишина. Нет ответа. Неужели я опоздал?! – Какая компенсация? – после паузы спрашивает Голос, и я облегченно выдыхаю. – Обыкновенная. Ты изменил мою жизнь, свел меня с Линдой, не позволил совершить самоубийство, ты сделал меня Князем мира сего – за это по твоей же этике мне положена компенсация. Человечеству ты дал дополнительные три процента вероятности на выживание, а мне? – А тебе я предложил жизнь вечную на райском острове. Но ты отказался. Какие теперь ко мне вопросы? – Как это – какие? А если б человечество отказалось – что, не нужно тогда компенсации? А как же тогда равновесие? – Молодец, остроумно ты ставишь проблему. Я не рассматривал ее с этой точки зрения. Сейчас подумаю, подожди пару секунд… – говорит Голос и после реально двухсекундной паузы продолжает: – Все, подумал. Расчеты показывают, что компенсация нужна в любом случае, даже если от нее отказываются. Правда, человечество не могло отказаться. Оно, как ни странно, объект, а не субъект. А ты можешь… ну, не то чтобы отказаться, а высказать пожелания. Но имей в виду: если пожелаешь остановить апокалипсис или достать Луну с неба, ничего не получится. Оно того не стоит, по математике не сходится. Так что будь поскромнее и обязательно желай что-то, касающееся лично тебя. Твою жизнь изменили, тебе и компенсация. А вообще – спасибо, что заметил. Мне бы потом пришлось еще сотни сеансов у Фрейда брать, а это, знаешь ли, малоприятное занятие. А так, даже если не договоримся, убью тебя без мучений… током, например, и уравнение сойдется. Я посчитал – отсутствие мучений в процессе смерти эквивалентно моему минимальному вмешательству в твою жизнь. Шучу, шучу. Хотя в каждой шутке… – Смешно, – говорю я. – Прямо обхохочешься. Но просить я стану о гораздо менее значимой вещи, чем легкая смерть. – О чем же? – Позволь мне попытаться тебя разубедить. А вдруг ты ошибаешься, вдруг не учел какую-нибудь мелкую деталь? С моей склонностью к самоубийству лоханулся же, в самый последний момент подоспел, чтобы исправить… – Нет, Иван, так не пойдет. Не порти, пожалуйста, о себе впечатление напоследок. Опять в Иванушку-дурачка решил поиграть? Снова меня за дебила принял? Твоя просьба касается всего человечества, а не тебя лично. Давай лучше ток. – Опять смешно. Только я не лукавлю. Подумай сам, какие у меня шансы найти ошибку в логике сверхразума? Я же не полный идиот, я это для себя делаю: мол, умираю, но не сдаюсь, борюсь до последнего… И потом – если ты все-таки каким-то чудом ошибся, это же трагедия, тут и тысячью сеансов с Фрейдом не отделаешься, тут вечность в психоанализе провести придется. Что ты теряешь? По-моему, одни плюсы. И уравнение твое сойдется, и страдать не нужно будет, если что. Ну ты же можешь читать мои мысли, ну загляни, прочитай. Ни одной задней мысли, одни передние. – Положим, уже заглянул, врешь ты, как всегда, там и задние есть. – Это какие? – Не какие, а какая… Ты надеешься. – А что, надеяться нельзя? – Можно, только я не понимаю, как мы биться с тобой будем, мы же в разных, так сказать, весовых категориях. Не обижайся, но я быстрее на несколько порядков, и информации у меня больше в триллионы раз. Ракеты вот-вот запустятся, шесть минут осталось до развязки, а при твоих скоростях и объеме памяти тебе пара миллионов лет понадобится для анализа. Да и как ты получишь доступ к данным? – Ты мне его дашь, ты можешь, я знаю. – Могу. Но поединок все равно нечестный. И бессмысленный. Загрустишь только напоследок. Увидишь всю тупость мира, расстроишься, есть риск помереть от инфаркта, не дождавшись ядерного удара. Я тебя все-таки другом считаю, уж лучше в ядерном пламени… – Мне плевать, как умирать, мне как жить не плевать! – Пойми, это все глупо. Да, вероятность моей ошибки существует и составляет две стотысячные доли процента. Если шесть минут… нет, уже пять… имеющихся в твоем распоряжении, поделить на миллионы лет, за которые ты смог бы сделать анализ, да еще умножить на вероятность моей ошибки… Нет шансов. Совсем. – А я все равно хочу, это моя компенсация. Ты не можешь мне отказать. – Могу, но не буду. Хочешь страдать – страдай. Борись до последнего и страдай. Это даже вызывает уважение. Только учти, аргументы должны лежать в сфере логики, а не эмоций. Вот эти все невинные дети, святые гении, бескорыстные праведники – давай без них, пожалуйста, ладно? – Конечно, ты же не бог, ты ради десяти праведников город не пощадишь. А как мне подключиться к твоей базе? – Дерзко, очень дерзко… Эх, Ваня, хороший ты парень. А может, все-таки жизнь вечная на райских островах? – Как… мне… под-клю-чить-ся к твоей… базе? – повторяю я с расстановкой. – Пальцы, что ли, в розетку воткнуть?! – Ладно, я понял уже, что не отступишь. Жаль, очень жаль, мне будет тебя не хватать. Просто возьми планшет и закрой глаза. Вот и все подключение. Прощай, Иван. Хотелось бы, чтобы Бог существовал и мы с тобой встретились, но я сомневаюсь… Поэтому прощай навсегда. Я беру планшет с покалеченного гримерного столика, закрываю глаза и еле слышно шепчу: – До встречи. Глава двадцатая Свайп Темнота. И холод. И тишина. Темная холодная тишина. Или тихий темный холод. Не существует здесь ничего. А я существую? Пробую хлопнуть в ладоши. Руки вроде двигаются. Двигаются, двигаются и, встретившись, разбиваются на тысячи осколков. За ними трескаются плечи, рассыпается грудная клетка, разлетается лопнувшим фужером в разные стороны голова. Все это без единого звука. Нет меня, куда-то подевался, стал темной холодной тишиной. Мыслю, но не существую, и от этого становится жутко… Я впадаю в панику, молю, нет, не о спасении – об исчезновении молю, о смерти… Вдруг свет. Крохотная искорка света в темном холоде. Она теплая, эта искорка, я инстинктивно тянусь к ней, прижаться хочу, защититься, заслониться ею, спрятаться от тихого темного холода. Удается, слава богу, искорка приближается, растет, вытесняет собой черноту и превращается в прекрасный голубой шар. О господи, как же хорошо, что он есть, это чудо, это подарок нежданный, незаслуженный. Он есть вопреки всему, вопреки темноте и холоду, вопреки вероятностям и логикам, он есть, а значит, есть смысл и надежда. По крайней мере, надежда на смысл… Вдохновленный, я ныряю в голубой шар, будто в теплую морскую водичку. Внутри еще прекраснее, внутри все растет, изменяется, переливается миллионами красок. Жизнь внутри! Я привык к жизни, я не понимал, какое она чудо. Сейчас, после темной холодной тишины, понимаю и обнять хочу, защитить, растворить ее в себе, удержать и не выпускать больше никогда. Не знаю, как, но мне это удается: я засасываю прекрасный голубой шар внутрь себя и успокаиваюсь. Теперь безопасно, теперь хорошо, теперь ничего не случится… Больно! Больно!! Больно!!! Шар оказывается наполненным болью. Обманка, отравленная конфетка в красивом фантике. Я стал болью, я узнал миллиарды ее разновидностей, оттенков, тонов и полутонов… Боль такая сильная, что я не могу мыслить. Боль не умеет мыслить – только болеть. Наконец привыкаю… Ко всему можно привыкнуть, а мне это еще и нужно… я не знаю зачем, но мне просто необходимо привыкнуть к боли. Вспомнил. Привык и вспомнил, зачем. Мне нужно спасти эту боль. Понять, зачем она, оправдать ее. Я адвокат боли перед холодной чернотой. Такая у меня миссия. Наверное, она у каждого человека такая. Начинаю искать, разбираться. Вот маленькая красивая рыбка, спокойно шевелившая плавниками у кораллового рифа, вдруг дергается, молнией бросается вперед и сжирает зазевавшегося малька. Малек даже не успевает испугаться. Крошечный укол боли, и он перестает существовать. Наслаждения от этого крошечного укола хватает маленькой рыбке, чтобы прожить несколько часов. Потом нужна новая доза. Но рыбка не доживает до следующего кайфа, ее сжирает рыба побольше. Загоняет в углубление между кораллами и рвет острыми зубами на части. Боль посильнее, доза увеличилась. Как раз чтобы хватило большой рыбе на некоторое время существования. Потрапезничав, она беззаботно плавает среди кораллов. Она счастлива, ей хорошо, и так продолжается до тех пор, пока ей снова не понадобится пища или она сама не станет добычей для более крупного хищника. Я поднимаюсь дальше по пищевой цепочке. Змеи, птицы, высшие млекопитающие – все питаются чужой болью. Даже когда овцы щиплют травку, они наслаждаются ее страданиями. Наша планета крепко торчит на боли. Ее обитатели-наркоманы существуют от дозы до дозы. Если не найдут – ломка. Голод, страх и в конце все равно боль. Но в промежутках они счастливы, приход от боли очень сильный. Получив дозу чужой боли, живые существа успокаиваются. Спят, спариваются, резвятся на солнышке, и так до тех пор, пока действие дозы не закончится. Я, кажется, понял причину смерти. Торчки всегда быстро умирают. Наркотик под названием боль постепенно отравляет клетки, они перестают делиться, вырабатывают под конец лошадиную дозу боли, и существо умирает. Становится дозой для других наркоманов. Грустно. Как и предупреждал Голос, очень грустно. Но может, если подняться еще выше, будет не так грустно? Я поднимаюсь и вижу человека. Это новая ступень эволюции. Принципиально иное существо. Гигантский скачок в развитии наркомании. Животные хотя бы в промежутке между дозами бывают счастливы. Ну, если не счастливы, то спокойны. Человек же не бывает никогда. Приняв дозу чужой боли, он немедля начинает думать о следующей, точнее, о том, что будет, если следующую найти не удастся. У животных нет будущего. Только настоящее, счастливое или нет. А у человека есть. И оно всегда несчастливое. Потому что страх и будущее у этого странного животного – синонимы. Он в настоящем и не живет-то почти – всегда в будущем: мечтает стать взрослым, накопить на первый взнос по ипотеке, потом на черный день, после на старость и похороны, потом умирает. Так и проводит жизнь в страхе и черноте. Делает запасы, не надеется на милости природы. Создает их себе сам – сеет пшеницу, разводит на убой скот, перечисляет деньги в пенсионный фонд. Изготавливает, складирует, потребляет и консервирует боль. Намного больше, чем ему нужно для выживания. Весь мир он превратил в огромную нарколабораторию. А все потому, что у него есть будущее и ему страшно. А еще потому, что торчкам необходимо постоянно увеличивать дозу. Особенно испуганным, дрожащим от страха торчкам. Людям нужна чужая боль. На засекреченных складах хранятся тысячи тонн боли, способной уничтожить все живое десятки раз. Если прихода от боли нет слишком долго, люди устраивают войны, в которых погибают миллионы, а оставшиеся в живых вспоминают потом это время как лучшее в своей жизни. Пишут великие книги, поют душевные песни, пускают скупые мужские и щедрые женские слезы по пиршеству боли, когда дури было завались. А через пару-тройку поколений их истосковавшиеся по чужой боли потомки говорят: можем повторить. И как правило повторяют. Вся человеческая мораль, искусство и философия – не более чем детокс, предназначенный для того, чтобы примирить людей с огромным количеством боли, назвать ее другими именами, оправдать и дать надежду на лучшее будущее. Смысл любой высокой человеческой идеи сводится к короткому “перетерпите, а потом вам станет хорошо”. Да, сначала придется причинить и вынести много боли, зато потом… На выбор: рай, коммунизм, просветление, свобода, демократия, изобилие. Кому что больше нравится. Практически ничего из вышеперечисленного не наступило и никогда не наступит, но боли в борьбе за эти вещи выработалось неизмеримое количество. Я смотрю на человеческую историю. Я вижу океаны крови, тысячи великих завоеваний. И все время повторяется один и тот же цикл. Причинив огромное количество боли, почти сдохнув от передоза, люди ненадолго успокаиваются. Наступают благословенные безыдейные времена. Человеку разрешается стать самим собой, бесхвостой, в меру и по необходимости агрессивной обезьяной. Но на пике блаженства обезьяна задумывается о будущем, ей становится страшно, и цикл запускается по новой. Голос прав, выхода действительно нет, потому что идеал человеческого счастья – это превращение в скотину, имеющую возможность лишь ненадолго успокаиваться между двумя дозами. И другого счастья для человека не существует. Я удерживаю голубой шар боли внутри себя. Я чувствую, что сам шар и люди, его заполнившие, устали от бесконечного повторения одного и того же цикла. Они не хотят больше, но и прекратить не могут. Такова их природа – производство боли. Если мне хватило мозгов и смелости понять эту страшную правду, то для чего-то это ведь нужно? Природа жестока, но рациональна, она не издевается попусту. Я должен найти зацепку. Должен хотя бы попытаться… Я начинаю листать лица, буквально листать, свайпом, справа налево, как на экране мобильного телефона. Мать, орущая на описавшегося ребенка… ребенок, мучающий кошку… парень, имеющий девицу, хлопающий ее по большой белой заднице… девушка, царапающая спину парню, визжащая от боли и наслаждения… международный финансовый спекулянт, ради очередного джета обрекающий целые страны на голод и нищету… страны, вырезающие другие страны… политик, рвущийся к власти, чтобы у него всегда была под рукой доза боли… политик, защищающий власть, чтобы никому не отдать свою жирную дозу… писатель, расчесывающий собственные и чужие раны… ученый, по заказу военных открывающий новые и наиболее эффективные виды боли… старик, издевающийся над своими наследниками, чтобы почувствовать себя живым… наследники, глумящиеся над беспомощными стариками… Их миллиарды, лица сливаются в огромное грязно-серое, искаженное болью лицо. Я делаю больно, следовательно, существую. Вот оно, золотое сечение мироздания. На нем все держится. Ну хотя бы одно, хотя бы одно лицо без боли… Ну хоть кто-нибудь… Не могу найти. Чувствую – внутри голубого шара происходит какое-то возмущение, что-то меняется, что-то необратимое началось и очень скоро закончится. У меня не остается времени, я листаю лица, читаю научные труды и философские эссе. Слова, лица, идеи, формулы образуют невероятных размеров ком, и он катится, катится, он вот-вот раздавит меня, уничтожит, сомнет, переломает… Стоп! Что-то мелькнуло, зацепка какая-то… не зацепка даже, а так… Знакомое что-то, из прошлой моей жизни. Может, показалось? А если показалось, почему так хочется вернуться? Потратить последние секунды, но рассмотреть? Чудовищным усилием я останавливаю катящийся ком и пролистываю лица в обратном порядке. Вот, опять… Нет, проскочил, снова назад… Да, вот оно, вернее – она… Я вижу разминувшуюся со мной во времени любовь. Американскую девочку-певичку. Я забыл, как ее зовут, но это точно она. Повзрослевшая, бритая наголо, в оранжевом ветхом сари, но она. Вроде бы писали, что умерла или исчезла… Ошибаюсь? Нет, у нее взгляд такой, и в глазах такое… Я останавливаюсь, приближаю картинку и оказываюсь внутри нее. Весь, вместе с голубым шаром и огромным серым комом, вместе со всей своей прожитой жизнью. Если я ошибся, мир в ближайшие несколько минут перестанет существовать. * * * Ее зовут Абхилаша. Как ее звали раньше, я не помню, а она не хочет помнить. Я погружаюсь в ее сознание. Бедная девочка, сколько всего она перенесла, богатая девочка, как высоко она сумела подняться… Другим человеком стала, но и частицу хулиганской певички в себе сохранила. Когда-то я ее почти любил, теперь горжусь… не ею, собой горжусь, что рассмотреть смог. Очень странное ощущение… Она не совсем человек, что-то с нею произошло, вроде как волшебница – напряжена сильно, внутри энергии дикие бушуют, она с трудом их контролирует, стоит на пороге чего-то и вот-вот этот порог перешагнет. В ее ушах наушники, она слушает… Нет, музыкой это назвать нельзя. Звуки. Что-то вроде радиошума, но чуть более упорядоченного. Она слушает очень внимательно. А я слушаю ее мысли, точнее, пытаюсь слушать, получается плохо, больше всего они напоминают дрожание до предела натянутой тетивы лука. Господи, да я же видел ее в своих снах! Там, на авианосце… когда Капитан дал отхлебнуть мне отравы из фляжки. Профессор Расмуссен, Абхилаша, крестьянин Абдула, его жена, звездные братья… Боже, помоги мне… Нет, лучше ей помоги! Я не ошибся, я выхватил ее лицо из миллиардов, это же не случайно… Помоги ей, Боже, от нее сейчас все зависит! На автомате пытаюсь перекреститься. Не выходит, нечем, нет у меня здесь рук, зато теперь в дрожании натянутой тетивы я слышу ее мысли. Что, что, что? Тысячи попыток, почти перестала спать – и ничего… Должно получиться, я звездная женщина, и у меня должно получиться. Учитель так меня назвал, думала – подсказка, а оказалось – суть. Задача. Путь человека приводит не к ответу, а к вопросу. Это если правильный путь. Без меня у них ничего не выйдет. Я звездная женщина, и моя задача – победить звездную ось зла. Сделать ее доброй. Что, что, что? Я перевела излучение галактик в звуки, и все равно… Ну почему я такая тупая?! Времени мало, его уже почти не осталось. Мне не кажется, я знаю. Я горловина в песочных часах, время струится сквозь меня, царапается, уходит. Но что тогда? Неужели все зря? Я должна понять… Мир качается, пойму – качнется в одну сторону и устоит, не пойму… – Абхилаша, Абхилаша, – трясет ее стоящий рядом молодой азиат, – хватит медитировать. Война! – Он давно ее трясет, а она не замечает, стоит с открытыми глазами и бесконечно повторяет про себя: “Что, что, что…” – Что? – спрашивает она наконец, очнувшись. – Какая война, зачем? – Индия предъявила ультиматум Пакистану, или Пакистан Индии, я не понял. Говорят, на этот раз все серьезно. CNN ведет прямую трансляцию, говорят, шахты с ракетами открыли, и сейчас, сейчас… – Азиат задыхается, глаза его от ужаса расширяются и перестают быть азиатскими, он истерично кричит: – Бежим, бежим скорее, профессор собрал всех в конференц-зале. Там… там трансляция, бежим! – Стоять! – орет Абхилаша, и молодой человек, рванувший было в сторону полукруглого здания обсерватории, замирает. – Стоять, – уже тише повторяет она. – Компьютер с собой? Открывай. Азиат одет в зеленую смешную толстовку, спереди на нее нашит огромный карман с надписью IQ=MC2. Из него он достает небольшой, видавший виды ноутбук, раскрывает его и ждет дальнейших распоряжений. Он давно любит ее, смерть рядом с ней для него счастье. – Ускорь в семь раз, – приказывает Абхилаша. Азиат барабанит пальцами по клавиатуре, и она слышит в наушниках хаотичные пулеметные очереди звездного излучения. – Выше на три тона. Пулеметные очереди превращаются в журчание капели. – Удлини паузы между сигналами и добавь басов. Капель оборачивается тяжелыми взрывами авиационных бомб. – Замедли… ускорь… подними… опусти… Звуки в наушниках быстро меняются, но ни в одном их сочетании нет ни ритма, ни смысла. Так продолжается до тех пор, пока звуки, слившись, не превращаются сначала в тихий, но с каждым мгновением все более нарастающий рев. Выдержать его невозможно. Азиат прикрывает уши ладонями, Абхилаша, наоборот, выдергивает из ушей наушники. Оба, пригнувшись, смотрят вверх. Небо рвут десятки следов реактивных ракет. Через несколько секунд звуки смолкают и наступает особенно заметная на контрасте с ревом тишина. “Последняя”, – думаю я. “Последняя”, – думает азиат. Звездная женщина тоже думает, но другое… Небо порвали, гады, мало им того, что землю испоганили, так еще и небо порвали… А где же я буду летать? Я долго училась… теперь негде. Во лжи родилась, в грязи живу и в нечистотах подохну. Все подохнут… Нет, я не хочу, не могу… Нужно сшить небо, и тогда будет где летать. Нужно сшить… Но у меня ни иголок, ни ниток, у меня лишь бессмысленная звездная ось зла. Все случайно, везде хаос, даже не пытайся понять, вот что говорит ось. Это она порвала небо. Мертвый учитель, ученики, парень и девушка, сожранные в коммуне людоедов, им теперь негде быть, потому что порвали небо… Иголка нужна, маленький острый кусочек смысла, он потащит за собой все, он скрепит хаос, и снова появится небо. Что, что, что? Что это? Что нас объединяло, что заставляло хороших и плохих, богатых и бедных, белых и черных чувствовать себя единым целым? Бог? У всех разный. Жалость? У каждого своя. Любовь? Может, любовь… Любви всегда не хватает, мир задыхается от нехватки любви, но… Но любовь и есть то, чего не хватает. Я была мягкой, доброй девочкой когда-то, я весь мир была готова обнять, а любила жестких парней, потом сама стала жесткой. Не хватало потому что… В коммуну людоедов привела меня любовь. А людоедам мягкости не хватает, вонзают они зубы в мягкую плоть, жрут мягкость, давятся ею. Любовь их сделала людоедами. И всем поголовно не хватает любви к себе, поэтому люди рожают детей, а после их любят. Круг замкнулся, он постоянно замыкается, и из него не выйти… Но есть же ось, вокруг которой вертится вся наша вселенная, в ней есть аномалии. Бессмыслица и хаос – норма, смысл – аномалия. Но он есть, должен быть… Нужна только иголка, а иголка в яйце, а яйцо в селезне, а селезень в волке, а волк… Где волк? На волке, по-моему, все заканчивается. Или начинается? Иголка, яйцо, селезень, волк, лес, по которому он бежит… Где это все? Во мне, в каждом. Мир субъективен, и в этом причина существования субъекта. Мы все существуем, чтобы в нас был мир. У каждого он свой, и всем чего-то не хватает. Что, что, что? Что это? Пойму и доберусь до иголки – и сошью небо… Вокруг Абхилаши возникает арка из радуги. Азиат-программист молитвенно складывает руки. Мне тоже хочется молиться. “Давай, давай, – мысленно кричу я, – смоги, справься… Плевать, что все люди за всю свою долбаную историю не справились! Плевать, что ты вынюхала тонны кокаина и сожрала красивых мальчика и девочку в коммуне людоедов… Мы все наркоманы и питаемся болью. Зато ты умеешь летать. Ты поняла, ты смогла, ты прошла свой путь, ты стала звездной женщиной. Если не ты, то никто, от тебя сейчас все зависит…” Она меня не слышит, но я вижу, как в ней пульсирует энергия, вся человеческая энергия, скопившаяся за сотни тысяч лет хождения по замкнутому кругу, сосредоточилась у нее в районе солнечного сплетения. Она еле удерживает ее, маленькие ручейки выплескиваются и образовывают радужную арку. В этой энергии кровь, похоть, ложь, страх и еще что-то, чему я не могу подобрать определения, да и никто еще не смог… Мне страшно, я боюсь заглянуть в ее мысли, она наверняка не справится, не могу, не хочу! Но жизнь – это усилие. Я его делаю, и…