– Пусть! – беззаботно ответил Воронцов. Хельга скрылась в доме и возвратилась с зонтом. Среди буйства дикой африканской природы она смотрелась довольно нелепо. Воронцов хмыкнул, но ничего не сказал. В рощу они вошли, держась друг подле друга. Здесь было темно, и понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к сумраку зарослей. – Вот здесь я шла за тобой, – почему-то шепотом произнесла Хельга. Прошли немного, и Воронцов внезапно остановился. Хельга споткнулась и встревоженно взглянула на него. – Вот здесь я повернул, – Воронцов показал рукой влево. – А я пошла вперед. Я же не знала, что ты свернул. Хельга судорожно вздохнула. Путь, которым она прошла несколько часов назад, угадывался по следам, оставленным ею в лесу. Вот примята трава, а там, дальше, поломаны и уже начали засыхать мелкие ветки. Воронцов шел впереди, Хельга держалась за его спиной и указывала, куда идти. Еe встревоженный шепот действовал на Воронцова угнетающе, становилось тревожно, но он не осмеливался признаться в этом самому себе, не только что сказать об этом Хельге, и молча шел вперед, сцепив зубы. Вскоре Хельга стала придерживать Воронцова за рукав, и он догадался, что страшное место уже близко. Хотел обернуться и приободрить ее, но она неожиданно цепко схватила его за руку и придержала. Они остановились. Было тихо, только гулял где-то над головами бродяга-ветер. Медленно, невыносимо медленно Хельга подняла руку и показала вперед. Кроме пальм, стоявших сплошной стеной, ничего больше Воронцов не видел. Он обернулся к Хельге, хотел спросить, в чем дело, и скорее не услышал, а прочел по ее губам: – Он там стоял, за той пальмой. А пальма впереди действительно была примечательной – от одного корня, прямо от земли, поднимались вверх три ровных, прямых ствола, как трезубец, – такое дерево трудно было не запомнить. – Я здесь остановилась, – все так же беззвучно, одними губами, сказала Хельга и показала себе под ноги. – Окликнула тебя. Вдруг за пальмой послышался треск. Я развернулась и побежала. Ветер рванул кроны деревьев, и где-то рядом заскрипело, заскрежетало. Воронцов непроизвольно вздрогнул. Лицо Хельги побелело, лишь темнели глаза. – Я посмотрю, что там, – глухим голосом предложил Воронцов. Хельга помедлила несколько мгновений, решая, пойти ли с ним или подождать здесь. – Я с тобой, – сказала она после паузы. Они двинулись вперед – медленно и неуверенно. Воронцов сжимал в руке нож. Хельга выглядывала из-за его плеча. Миновали дерево-трезубец, затем продрались сквозь заросли и остановились. Здесь были те же пальмы и та же пружинящая под ногами трава. Пробегал над головами ветер. Все как раньше. Ничего необычного. Воронцов осознал это со спасительным облегчением. И еще он понял, что должен услышать собственный голос, чтобы загнать вглубь распоясавшийся страх. – Здесь нет ничего особенного. И не было, – сказал он негромко и вразумляюще. – Тебе это все показалось. Сказал, обернулся к Хельге и обмер. Лицо ее было уже совершенно белое, и она смотрела в одну точку, куда-то мимо Воронцова. Он проследил ее взгляд и увидел то, что так потрясло ее. Впереди, метрах в трех от них, с пальмы свисал обломанный веер листьев. Он держался лишь на лоскуте молодой коры. Слом был свежий. Совсем недавний. – Он был здесь. Он поджидал меня, – только и смогла произнести Хельга. Злой ветер где-то вверху рванул жесткие листья, и стройные стволы со стоном закачались. Глава 41 Ближе к ночи пролился короткий и сильный ливень. Тяжелые струи гулко хлестали по крыше, и казалось, что кто-то невидимый без устали выбивает дробь. Воронцов и Хельга сидели на диване, не зажигая света. – Нам нельзя выходить из дома, – обреченно сказала Хельга. – Даже днем нельзя, а тем более с наступлением сумерек. Воронцов беззвучно вздохнул. Он не знал, что можно ответить на это. – Через несколько дней придет катер, и мы оставим этот остров, – продолжала Хельга. – Будь он проклят! – Я этому Бэллу башку сверну! – прорвало Воронцова. – Он не виноват, – осторожно сказала Хельга. Сверкнула молния, осветив на мгновение призрачным светом убранство комнаты и двоих сидящих на диване людей. – Ты прости меня, – сказала Хельга. – За что? – Это я тебя втянула в эту авантюру. Она нашла в темноте руку Воронцова и легонько ее сжала. Воронцов руку отнял, но не сразу. – Ты тут ни при чем, – буркнул он и поднялся. – Давай спать, я очень устал. У них был неудачный день. Более чем неудачный. И в спальне они не зажгли света. Молча разделись в темноте. – Будет лучше, если мы ляжем порознь, – неожиданно сказал Воронцов. У него сейчас был сухой и неприятный голос. – Почему? – растерянно поинтересовалась Хельга. – Потому что я так хочу. Этого достаточно? Хельга промолчала. – Я знаю, что ты сердишься на меня, – сказала она после паузы. – Может быть, ты в чем-то и прав. Но… я прошу… не прогоняй меня… У нее прерывался голос. Воронцов не видел в темноте ее лица, но почувствовал, что Хельга на грани истерики. – Прошу тебя… будь великодушен, – все таким же прерывающимся голосом продолжала Хельга. – Я боюсь… мне страшно… – Хорошо, – сказал Воронцов. – Пусть будет по-твоему. Больше всего на свете ему сейчас хотелось обнять Хельгу, прижать к себе и, как прежде, успокаивающе погладить по волосам. Но он сдержался. Ливень кончился. Стал слышен шепот близких зарослей. В звуках этих не слышалось угрозы. Воронцов чутко вслушивался, пытаясь разобрать хоть что-то кроме шелеста листьев и скрипа стволов, но через час утомился и заснул. Проснулся он среди ночи, чего с ним не бывало никогда прежде, и вдруг понял, что Хельга не спит. Прислушался к ее дыханию, потом не выдержал, позвал: – Хельга! – Что? – тут же отозвалась она. «В самом деле, не спала». – Что-то опять случилось? – Нет. – А почему не спишь? – Не спится. – Чепуха все это. Не бойся. Спи. И на этот раз все-таки не выдержал, протянул руку и в темноте погладил Хельгу по волосам. Хельга замерла, Воронцов это уловил и устыдился своей слабости, убрал руку. – А почему ты себя называешь Хельгой? – неожиданно вспомнил он. – Ведь ты не журналистка. И псевдоним тебе ни к чему. – Меня папа в детстве так называл. Не знаю почему. Потому мне и нравится это имя. Еще бы. Оно было из детства – из тех времен, когда был жив отец и жизнь впереди представлялась сплошной чередой праздников. – Зови меня по-прежнему Хельгой. Ладно? – Ладно, – согласился Воронцов. – Спи. Утром, проснувшись, он не увидел Хельги рядом. Она была на кухне – сидела с задумчивым видом за столом, а на плите выкипал забытый чайник. – Привет, – сказал Воронцов. Он был хмур и немногословен. – Доброе утро, Саша.