Хельга налила в чашки чай, придвинула к Воронцову тарелку с бутербродами. – Благодарю, – буркнул Воронцов. С ним определенно что-то происходило. – Что случилось? – осторожно осведомилась Хельга. – Ничего особенного. Воронцов придвинул чашку и принялся помешивать в ней ложкой – размеренно и долго, как это обычно делают пребывающие в задумчивости люди. – Сон приснился, – неожиданно сказал он. – Нехороший какой-то. Теперь мне так мерзко – не передать словами. И замолчал. – Расскажи, – попросила Хельга. – Приснилось, что иду я по улице, – сказал Воронцов, разглядывая что-то в своей чашке с задумчивым видом. – Вижу – стоит автобус и в него люди садятся. Я хочу мимо пройти, но вдруг один из пассажиров оборачивается ко мне, и я вижу, что этот парень из нашего двора, Попов его фамилия. Он мне и говорит: «Шурик, наконец-то ты пришел! Мы тебя заждались, уже хотели без тебя уезжать. Садись быстрее, поедем!» А я упираюсь, говорю: «Никуда я не поеду!» И тут еще один оборачивается, и его я тоже узнаю – Салынский, директор одной фирмы. И он говорит: «Саша, ты должен с нами поехать. Зря мы тебя ждали, что ли?» Я пытаюсь от них уйти, а они меня за руки хватают… Воронцов вдруг оборвал фразу и резко поднял голову. У него сейчас было нехорошее лицо, серое какое-то, как вчера у Хельги. – А почему тебе кажется, что сон этот плохой? – спросила Хельга. – А потому что оба они – и Попов и Салынский – мертвы. Попов разбился, выпал из окна, еще года три назад. А Салынского застрелили совсем недавно – за долги. Воронцов замолчал, опустил глаза. Хельга поняла, чем для него был этот сон. Предчувствием близкого несчастья. Глава 42 За ночь тучи миновали остров и убежали далеко к материку. Небо вновь было ярко-синее, солнце еще не успело подняться высоко, но уже было жарко и над травой поднимались испарения. Если бы не кондиционер, невозможно было бы усидеть в доме. Ни Воронцов, ни Хельга даже не заикнулись о том, чтобы пойти к океану. Они уже смирились с тем, что им придется укрываться под защитой этих не слишком прочных стен. Воронцов смотрел телевизор, не понимая ни слова из того, что там говорилось. Хельга сидела, свернувшись клубочком, в углу дивана. Через пару часов, устав от телевизора, Воронцов предложил ей сыграть в карты. Хельга безропотно согласилась. Она играла без особого интереса и карты подбрасывала как-то лениво. Они сыграли шесть партий, и все шесть раз Хельга выиграла. – Неплохо это у тебя получается, – буркнул Воронцов. – Не ожидал, честно говоря. – А у тебя зеркало за спиной, – с тем же безразличием пояснила Хельга. Воронцов обернулся, убедился, что его карты все это время были перед его партнершей как на ладони, и засмеялся – впервые за сегодняшний день. Хельга даже не улыбнулась – сидела, разглядывая что-то на матовой поверхности стола. И Воронцов согнал улыбку с лица, долго всматривался в лицо Хельги и покусывал губы. – Что будешь делать, когда вернешься в Москву? – спросил он после бесконечно длинной паузы. – Не знаю. – Вернешься к этому своему… – К которому? – К тому самцу, который тебя последние два года содержал? Хельга подняла голову: – Ты как-то зло говоришь, Саша. Было заметно, как все это ей неприятно. – Ты сердишься на меня, да? – Я не на тебя сержусь. – А на кого? – На себя. – На себя? – удивилась Хельга. И тогда Воронцова прорвало: – Да, на себя. За то, что я вот такой, а не другой. Ну какое мне дело до твоих прежних мужиков? Было и было, мне плевать на них. У меня свои проблемы. Я, наверное, комплексую, или как там это еще называется, но все дело в том, моя милая, что ты ошиблась во мне. Жизнь – дрянная штука, в ней все играют не свои роли, никто не хочет быть самим собой, и это до поры забавляет и интересует, а потом вдруг наступает момент – и за свою ненастоящесть приходится платить. Платить по-разному, но каждый раз получается, что плата несоизмеримо велика. Воронцов умолк. Хельга ждала продолжения. Но его не последовало. – Я не поняла тебя, извини. – Я не миллионер. И вообще я не такой крутой, как тебе представлялось. Меня наняли, чтобы я выполнял работу. Только и всего. Теперь я вернусь в Москву, уйду с той работы и некоторое время буду вообще никем. Безработным. – И это тебя угнетает? Воронцов усмехнулся: – Ты не поняла. Меня не это угнетает. – А что? – То, что все оказалось неправдой. И мои миллионы, и этот остров… Он чего-то недоговаривал. Хельга терпеливо ждала. – …и то, что все сложилось именно так. Мы вернемся в Москву и расстанемся… Вот это, наверное, и было главным. – А как бы ты хотел? – осторожно поинтересовалась Хельга. – Я хотел бы сказать тебе: все это мелочи – главное, что мы не можем жить друг без друга… – Так скажи! – Нет, – качнул головой Воронцов. – Не скажу. Ты играла роль, я играл роль, а теперь все рухнуло. Декорации скоро унесут, и мы увидим, что вокруг – жизнь. Неприглядная и недобрая. Он не поднимал глаз, будто прислушивался к себе. – А если бы у тебя были эти миллионы? Все было бы иначе? – Думаю, что да. – Так найди их, эти деньги. – Где? – Где угодно. Если тебе не нравится такая жизнь, попробуй ее изменить. Будь коварным и жестоким. Борись. Сговорись со своим другом, Бэллом, украдите эти пятнадцать миллионов, которые ты перечислил в Англию. Половину – ему, половину – тебе. Он согласится, я уверена. И ты будешь счастлив. Воронцов поднял голову. Их взгляды встретились. Глаза Хельги смеялись. И Воронцов тоже засмеялся. – Ну что за чушь ты говоришь! – сказал он. – Все-таки вы, женщины, совершенно иначе устроены. Вот ты умна, ничего не скажешь, но и ты ничего не поняла из того, что я тебе сказал. Мне не нужны больше деньги. Тем более ворованные. Об этом я сказал только потому, что в результате всего этого я потерял тебя. Я не свою роль играл, и потому все сложилось так неудачно… – Ты сильно огорчен? – Да, Хельга. Она взяла Воронцова за руку. – И ты ничегошеньки не понял, Саша. Когда я тебе говорила, что устала порхать и захотелось уже приткнуться к кому-то, устроить свою жизнь, я ведь тоже не деньги имела в виду. Она засмеялась. – Ты такой непосредственный. – Да уж, – буркнул Воронцов. – Этого у меня не отнять. – Возьми меня замуж. – Нет, – сказал Воронцов. – Ну пожалуйста.