– В каком смысле? – Нельзя изменить наши поступки, но… мы не обязаны быть такими, какими нас сделали обстоятельства. Когда-то ты сказала, что хочешь мира между людьми и монстрами, – слегка дрожащим голосом произнес он. Джоанна потрясенно уставилась на собеседника. На той записи возглавлявшая эксперимент женщина заявила, что выбрала Ника, потому что планировала превратить его праведность в праведный гнев. И под конец заключила, что создала идеального героя. Но ошиблась. Теперь это стало предельно ясно. В самой глубине души этого невероятного парня крылся такой несгибаемый стержень, который не сломался даже после двух тысяч попыток. Крылась такая доброта, которую не смогли стереть даже мучения и смерть родных. – Ты действительно считаешь, что это возможно? – спросила Джоанна. Она отчаянно желала мира между людьми и монстрами. И не просто желала, а жаждала всей душой, будучи наполовину человеком, наполовину монстром. Без этого равновесия все казалось неправильным, перекошенным. – Я не в состоянии вернуть твоих родных, – тихо сказал Ник. – Но если есть вероятность улучшить ситуацию в дальнейшем, то я хочу попытаться. В эту секунду Джоанна поняла, что любит именно его. Не того парня из иной хронологической линии, где он никогда не был героем. А этого Ника – Ника, который перенес невообразимые страдания и обратил их в желание защищать людей. Который даже сейчас мог представить себе более светлое будущее. И любила его именно она сама, а не та, другая, Джоанна. Она подошла вплотную к Нику и протянула руку, чтобы дотронуться до его щеки. Он даже не вздрогнул, позволяя это сделать. Затем спросила: – Можно тебя поцеловать? Ник мягко выдохнул и обнял Джоанну с таким отчаянным облегчением, что ее сердце подпрыгнуло. Она поняла, что может с легкостью коснуться его затылка и забрать все время, убив. От этого символа безоговорочного доверия на глаза навернулись слезы. – Я полюбила тебя с первого взгляда, – прошептала Джоанна. – И даже до того. Люблю сейчас и буду любить вечно. – И я тебя люблю, – так же тихо признался Ник. – Всегда любил. Джоанна закрыла глаза, не давая пролиться слезам, когда его губы коснулись ее губ. Хронологическая линия тут же откликнулась, заворочалась, сдвинулась, будто огромные куски пазла встали на отведенные им места. Будто восстанавливался изначальный ход событий. Та половина, что принадлежала монстру, позволила Джоанне почувствовать это. И она на мгновение разрешила себе насладиться этим ощущением правильности, представив, что они с Ником действительно могли бы быть счастливы. А затем открыла глаза и высвободила свои странные способности. – Что? – ошарашенно выдохнул Ник, пытаясь отстраниться. Однако Джоанна не отпустила его, сильнее сжав руки и вливая все новые и новые силы, которые черпала из самых глубин своего естества. Дар откликался охотно, точно давно ждал этого момента. Один из разыскивавших беглецов гвардейцев назвал этот дар противоестественным. Запретным. Где-то в глубине души Джоанна всегда знала, на что способна. Она не преобразовывала металл в камень, а отматывала время назад, возвращая материал к первой секунде его существования. К состоянию руды. Рассоздавала его. Как сейчас рассоздавала Ника. Действие этих сил было разрушительным, и он дергался всем телом с искаженным от боли лицом, едва слышно шепча: – Джоанна… Джоанна, пожалуйста… А потом закричал. Но она заставила себя продолжать, изливая на Ника поток невероятно мощных сил и уже не сдерживая слез. Вокруг начали ходить ходуном стены поместья. Этот разрушительный дар влиял и на окружающую обстановку. Штукатурка потрескалась и дождем посыпалась на пол. Однако Джоанна продолжала отматывать время Ника назад, отменяя все его поступки. Аннулируя все совершенные им убийства, тем самым возвращая своих родных из мертвых. Она рассоздавала Ника, пока он не перестал быть героем. Пока тот, кого она любила, не исчез. А затем наконец все изменилось. Эпилог Последние недели лета стояли теплыми, даже когда листва начала становиться красно-золотой. Все соглашались, что в этом году погода в Лондоне выдалась как никогда великолепной. В городских парках дикие растения цвели необычайно долго и гораздо пышнее, чем когда бы то ни было на памяти старожилов: сладкий горошек, маргаритки, фиалки и жимолость радовали глаз. Джоанна пропустила все это. Она слегла с недомоганием, которое бабушка объявила последствиями простуды, а дядя Гас испуганно причислил к симптомам сердечного удара. Однако это был не какой-то человеческий недуг, это сама больная знала точно. Просто, выплеснув все до последней капли силы монстра, она вычерпала их до дна. Истратила все, чтобы отмотать время жизни Ника, чтобы изменить хронологическую линию. И перенапряглась, истощила внутренние ресурсы. Теперь Джоанна ощущала на месте того странного дара лишь звенящую пустоту, даже когда начала поправляться. Но потеря способностей казалась не такой болезненной по сравнению с другой утратой. Ник являлся в кошмарах. Иногда он возился в библиотеке Холланд-Хауса, иногда сидел привязанным к креслу на кухне. И всегда, всегда ужасно кричал, умоляя прекратить пытки. После пробуждения Джоанна долго не могла перестать дрожать, давясь застрявшими в горле невысказанными словами: «Пожалуйста, прости меня. Я так тебя люблю». Сны причиняли боль, но бодрствование было еще хуже. Воспоминания о том, как рушился вокруг Холланд-Хаус, преследовали Джоанну. Перед ее мысленным взором снова и снова мелькали картины тех роковых мгновений. Как расширились от ужаса глаза Ника. Как он начал кричать. Как исказилось его лицо, когда он понял, что это дело ее рук. Что она не остановится, как ни умоляй о пощаде. Джоанна призналась, что любит Ника, и поцеловала его. А потом разорвала на части, размотала, как неудачно связанный свитер. Слишком слабая, чтобы ходить, она могла только лежать в кровати и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Потому что остальные все забыли. – Холланд-Хаус? – переспросила бабушка, когда Джоанна впервые поинтересовалась новостями, и тут же бросилась щупать лоб внучки. – Ты имеешь в виду те руины в Холланд-парке? Зачем они тебе сдались? – Я имею в виду Холланд-Хаус, поместье, которое превратили в музей! – вспылила Джоанна и попыталась сесть. – Но там давно уже ничего нет, дорогая, – озабоченным тоном сообщила бабушка и тут же уложила ее обратно. – Похоже, горячка усилилась. Я позвоню доктору де Витту. Однако Джоанна всегда была беспокойным пациентом и, как только окрепла достаточно, чтобы вставать, объявила себя здоровой, после чего направилась прямиком к Холланд-Хаусу. К сожалению, дойти ей удалось лишь до середины пути, когда перед глазами все начало расплываться. Едва держась на ногах и спотыкаясь на каждом шагу, полумертвая от усталости девушка едва сумела доковылять обратно к особняку бабушки. – Так тебе и надо, – мягко упрекнула внучку та и повела ее к кровати. Возможно, сработало самовнушение, или же волевым усилием Джоанна превратила желаемое в действительное, но с каждым днем она чувствовала себя все лучше и совсем скоро уже сносно держалась на ногах. А при первой же возможности опять поспешила к Холланд-Хаусу. И вернулась туда на следующий день. И на следующий. В то утро, когда должен был приехать отец, Джоанна уже оправилась и стала почти самой собой. Когда она спустилась на кухню и обнаружила, что за столом собрались родные, то застыла на пороге, испытав то же облегчение пополам с недоверием, какие чувствовала каждый раз при виде живых членов семьи. Дядя Гас стоял у плиты и помешивал грушевое варенье. На глазах Джоанны он взял очередной спелый плод из фруктовой корзины, ловко срезал кожуру и швырнул очистки через плечо. Они исчезли прямо в воздухе. Затем щедро насыпал в булькающую кастрюлю специи: все Ханты обожали яркий вкус в любом блюде. Куда бы ни переезжала жить бабушка, у нее на кухне всегда пахло корицей, шафраном, гвоздикой и кардамоном. – Спорим, я без проблем украду «Мону Лизу»? – заявила Рут, которая снова использовала сломанную батарею под окном в качестве насеста. Кудри черным облаком обрамляли лицо кузины. Она заметила, как бабушка откусывает тост, и простонала: – Только не говори, что действительно ешь эту гадость. Фу. – Дороти, выброси это, – взмолилась тетя Ада. – Пожалуйста. – А мне нравится, – упрямо отмахнулась бабушка. – Но тост же подгорел! – с ужасом прокомментировал Берти. – Не подгорел, а поджарился как следует, – настаивала она. Когда родные были мертвы, Джоанна часто мечтала именно о таком семейном собрании, хотя никогда не могла представить себе мелкие детали. Кажется, теперь пушистые седые волосы бабушки стали более курчавыми, а ее халат сильнее обтрепался по подолу. Она могла и не любить на самом деле подгоревшие тосты, но зато обожала эпатировать окружающих. По хитрой улыбке и лукавым искрам в зеленых глазах было не понять, разыгрывала она представление или нет. Рядом сидела тетя Ада, намазывая на слегка подрумяненный тост паштет. Всегда аккуратная, она не позволяла ни крошке упасть на свой белый костюм. Джоанна однажды поинтересовалась, как той удавалось оставаться безукоризненно чистой, и получила в ответ поцелуй и заявление, что все дело заключалось в уверенности. – Кто угодно может украсть «Мону Лизу», – вернулся к предыдущей теме Гас. – Я не говорю о том, чтобы выхватить картину из рук старикашки, – возмутилась Рут. – Да я и сам бы так не стал делать. За кого ты меня принимаешь? – парировал дядя. – Я бы тоже обставил похищение по всем правилам. – Все равно это подделка, – заявил Берти. Его реплика привлекла всеобщее внимание. Тогда он продолжил, будто удивляясь, что никто из родных не знает очевидных вещей: – Одна из венецианских семей приобрела оригинал, пока краска еще даже не высохла. – Ты уверен? – уточнила тетя Ада. – Я слышала то же самое о покупке картины Найтингейлами. Причем с теми же деталями насчет краски. – Хм, интересно, сколько же копий продал Лео? – задумался Берти. – Вернемся к теме, – недовольно напомнила Рут. – Я говорю, что смогла бы украсть «Мону Лизу» из Лувра. – Она заметила стоявшую в дверях Джоанну и торопливо добавила: – Но, конечно, не стала бы этого делать. – И процитировала ее: – «Потому что воровать – нехорошо». Иногда при виде сестры Рут вместо приветствия объявляла: «Идет блюститель нравственности!» Хотя говорила это без издевки, а тепло, почти гордо, словно сообщала о приближении президента или телезвезды. Сейчас кузина и вовсе спрыгнула с батареи, подскочила к Джоанне и обняла ее одной рукой за плечи, спросив: – Чем хочешь заняться в свой прощальный день в Лондоне? Джоанна почувствовала привычный прилив тепла, за которым последовал болезненный укол разочарования. Сколько раз она вот так входила в помещение, и родственники тут же меняли тему разговора, обрывая обсуждение со словами: «Ей не нравится сплетничать о таких пустяках» или «Не при Джоанне». – Я… – начала было она. – Знаю, знаю, – вздохнула Рут. – Сначала тебе нужно куда-то сбегать. Не парься, встретимся потом там, где скажешь. – Она слегка подтолкнула Джоанну плечом. – И куда ты каждый день ходишь? – Тебе бы там не понравилось, – заверила она и схватила с тарелки кузины надкушенный тост. – Ты ведь уже доела, так? – Нет, – проворчала Рут, но не попыталась отобрать свой завтрак, и вообще выглядела даже радостной, так как сильно беспокоилась из-за отсутствия аппетита болевшей сестры, хоть и старалась этого не показывать.