Всунув градусник, забираю его вещи и вывешиваю на сушке под навесом. Дождь уже стих, и, несмотря на влагу, к утру все должно высохнуть. Когда я возвращаюсь к нему, градусник показывает «тридцать девять и один». Ох, дело приобретает серьезный оборот. Порыскав в аптечке, заставляю Хана выпить таблетку парацетамола. Он кривится, пока глотает ее. Выглядит таким несчастным, словно я подсунула ему что-то невероятно противное. Сейчас он еще больше похож на маленького мальчишку. Такой беззащитный и больной. И даже в дедушкином наряде Хан невероятно красивый... Более того, в этой одежде он более гармонично смотрится в моем доме. Хан стал таким домашним и родным. Смеюсь, вспоминая его фразу, сказанную мне в парке. Пришел пешком лишь для того, чтобы я не злилась... Хотел быть похожим на всех. В груди екает. Ради меня провел весь вечер под дождем... Пока я с этим придурком Васильевым танцевала. Заварив чай с лимоном и медом, возвращаюсь во флигель. Бужу Хана и заставляю его выпить напиток. Он, наконец-то, просыпается, но все еще выглядит очень уставшим и больным. Нездоровый румянец еще ярче сияет на его щеках. — Черт, поднялась еще, — трясу градусник, увидев жуткую цифру в тридцать восемь и пять. Хан не ворчит и не юморит, как всегда. Видимо сил пока не хватает. Что же делать? Опускаю глаза на ампулы с лекарством. Пару месяцев назад серьезно заболела Маруся. Герпесная ангина дала ей температуру под сорок градусов. Пришлось вызывать скорую, которую мы ждали несколько часов. Это были самые страшные несколько часов в моей жизни. Но приехавший по вызову фельдшер успокоил меня и рассказал, как колоть литическую смесь и какие лекарства в нее входят. Хан в очередной раз тихо застонал, чем подогрел мою решимость. Открыв ампулы, набрала в шприц лекарство. Подошла к дивану. — Стягивай трусы, — произнесла требовательно. Богдан распахнул глаза и с удивлением уставился на меня. — Эй, Стрекоза, тормози! Я, конечно, рад оголиться для тебя, но не в такой ситуации. Я сейчас мало на что спосо... Не успевает договорить, я стягиваю вниз резинку его штанов. — Эй, я чувствую себя использованным! — Хватит выпендриваться, Хан. Сейчас я просто медсестра, и я должна сделать тебе укол. Он послушно ложится на живот, но в последний момент оборачивается. На пересохших от температуры губах искрится улыбка. — Медсестричка... А мне нравится! Только если все не закончится так, когда ты играла роль полицейской, в первой нашей встрече. Я выпускаю воздух из шприца. Он выглядит напуганным. — Ты уверена, что мы не можем обойтись таблетками? — Я дала тебе одну час назад, температура «тридцать девять и пять». Нужно колоть литическую, иначе ты сгоришь. Скорую ждать долго. Он покорно ложится на диван. Я забираюсь сверху и усаживаюсь на его бедра. А задница у него, на самом деле, что надо... Стоп, Даша! Стыдно думать о таком, когда жизнь человека в опасности! Но, с другой стороны, глупо не признать очевидное. Даже задница у Хана идеальна. — Ты точно умеешь? – раздается его приглушенный голос. — Ты чего, я половине деревни делала. Правда, были случаи... На этих словах вбиваю иглу в ягодицу. Он вздрагивает. — Ай! Какие случаи?! — кричит, резко приобретая силу голоса. Пока неспешно выдавливаю лекарство, пытаюсь придумать что-нибудь пострашнее. — Ну, один раз я попала в нерв и у парня на месяц отказала нога... — Ты в своем уме?! Убери свои руки! Вытащив шприц, придавливаю ранку ваткой. — Все, можешь не благодарить. Натянув его белье обратно, я поднимаюсь с дивана и подхожу к столу. Не могу ничего сделать с собой, губы так и растягиваются в улыбке. Он переворачивается на спину, прижимая пальцами место укола. Обиженно косится на меня. — Я теперь умру? Пожимаю плечами. — Мы все когда-нибудь умрем, Хан. *** Он так сильно дрожит, что кажется, будто под одеялом сотни кузнечиков танцуют мошпит. Я сижу в кресле, будто на иголках. Но всячески сдерживаю себя, чтобы не сорваться к нему. Все-таки, это вредная заноза Хан, не стоит забывать об этом. — Даш. — М-м-м. Он выглядывает из-под одеяла. — Почему тут так холодно? А глаза то какие печальные! Черт ну что за человек такой? Заболеть нормально не может. Поднявшись с кресла, приближаюсь к нему. — Двигайся. Он перекатывается к стенке, я забираюсь под одеяло. Повернувшись, обнимаю за плечи, стараясь согреть. Он дрожит так сильно, что его дрожь передается и мне. Но мало по малу она стихает, его ладони становятся теплыми, а после и вовсе горячими. — Спазм убрали, теперь будет спадать, — произношу в тишине. Он молчит. Зарывается носом мне в волосы, обнимая за талию, прижимает к себе. Я хочу было возразить, но он такой бледный, такой больной... и такой красивый... В конце концов, это из-за меня Хан пострадал. — Ты была с ним, — раздается вдруг его хриплый голос. Я прикрываю глаза. Знаю, что должна признаться, но не хочу делать ему больно. Чувствую себя виноватой. — Не разговаривай. — Он спешит передать дело в Москву. Уже доложил, куда только можно, будто мы маньяка поймали. Идиот... и где его мозги? — Но ведь в доме у Вани нашли труп... Хан немного поднимается, и, положив руку мне под голову, устраивается поудобней. Теперь я, словно лежу на нем, прижимаясь боком к его горячему телу. — Он этот труп нашел в заброшке у склада. Малохольный шизик, забрал его и обрезал волосы у девчонки. Сделал свои картины. Художник, блин. Он чокнутый и странный, но он не убийца. — Почему тогда Васильев стоит на своем? Хан опускает голову и сейчас его глаза смотрят на меня в упор. — Я не отдам тебя ему, Стрекоза. Его шепот мурашками по коже. Он сейчас так близко, и его губы так маняще прекрасны...это слишком волнительно. Я отворачиваюсь. — Отдам - не отдам. Я вам что, вещь чтоли? Спи, давай, больно разговорчивый стал. Несколько минут мы лежим в тишине. И я радуюсь тому, что здесь темно и Хану не видно моих раскрасневшихся щек. — Ты знаешь, я в детстве ненавидел болеть, — его дыхание ласкает мою шею. — Меня отец сразу спихивал в свою клинику. И я вечно валялся в одиночестве... Но сейчас... Я, наконец, понял, как это прикольно, когда о тебе заботятся. Я поворачиваюсь, и смотрю на него внимательно. Как мало он получил любви... как мало нежности дали ему родители. Богдан двигается вперед, пока его лоб не упирается в мой. Я пытаюсь отстраниться, но его ладонь сжимается на моем предплечье. — Стой. Давай просто полежим так... Я прикрываю глаза, отдаваясь моменту. Мое сердце стучит так громко, что я больше не слышу тишину. И в то же время я понимаю, что мне нравится быть рядом с ним. Рука Хана опускается ниже, накрывая мои бедра.