30 19 марта Каждый раз, когда мы с Ви разговариваем по телефону, она спрашивает, что случилось. И даже по понедельникам, когда мы связываемся через ватсап, Ви спрашивает меня о том же. Но я не знаю, что ей ответить. Честно говоря, каждый раз, когда я вспоминаю о том, что случилось, я ощущаю себя полным ничтожеством. А еще мне очень стыдно. Но если мне придется об этом рассказать, я буду чувствовать себя еще более неловко. В миллион раз. Я ничего не говорила Ви о тебе, потому что ты сказал – пусть это будет наш секрет. А теперь, когда тебя нет, я чувствую себя круглой дурой. Я предала свою лучшую подругу. Я обманула ее – и ради чего? Мама тоже все время спрашивает, что со мной. Мамины вопросы, мамины вопросительные взгляды, паузы между репликами Ви по телефону – все это уже достаточно скверно. Но хуже всего – твое молчание. Когда мне становится совсем невмоготу, я иду к бассейну. Или даже бегу к нему. Я ныряю как можно глубже и задерживаю дыхание до тех пор, пока легкие не начинает жечь как огнем. А когда я уже больше не могу задерживать дыхание, я кричу – кричу прямо под водой. Я стараюсь выкричать все, что скопилось внутри меня, пока не начинаю захлебываться. Только тогда я поднимаюсь к поверхности. И все начинается сначала… 31 Стивен – Ни о каком «по согласию» не может быть и речи. – Голос Элли донесся до него прежде, чем сама она вернулась в комнату и оказалась в поле его зрения. – Что-что? Люстра под потолком погасла без всякого предупреждения, и он подумал, что отсутствие нормального освещения он тоже мог бы внести в перечень вещей, которые она у него отняла, заставив терпеть свои капризы и прихоти. Да, в том числе и это… Какого черта она то включает свет, то выключает? К счастью, огонь в камине пока не погас и дает достаточно света. Стивен открыл рот, но, прежде чем он сумел сказать что-то резкое, его возмущение застряло в горле словно рыбья кость. Помимо его воли внимание Стивена оказалось приковано к ее руке – правой руке. Замерев в кресле, он плотно прижался к спинке. За измены обычно не наказывают смертью, в противном случае его отец уже давно был бы мертв. И ладно бы только измены… Его старик совершал невероятные вещи, нарушал нормы и границы, к которым сам Стивен боялся даже приблизиться. – …Я сказала – то, как ты поступил с этими девочками, не могло быть «по согласию». Он слышит слова, но не понимает их смысла. Нож в ее руке гипнотизирует его, лишая способности соображать здраво. Что он такого сделал, что заслужил удар остро отточенной сталью в сердце или в живот? Или у нее на уме какая-то другая разновидность мести? Например, в качестве наказания она может его просто изуродовать, вырезав на щеках кровавое «Э»… О господи! Стивена затошнило, а к горлу снова подступило что-то горячее и едкое. Если ей непременно хочется кого-то наказать, пусть наказывает профессора Стюарта Хардинга – человека, который исковеркал не одну жизнь, исковеркал так, что Стивену оставалось только радоваться, что мать так ничего об этом и не узнала. Она наотрез отказывалась верить слухам и сплетням, и это спасло ее от того, что могло бы ее окончательно уничтожить. А слухи и сплетни были. Они передавались из уст в уста на заседаниях кафедры, на фуршетах после общеуниверситетских мероприятий, на дружеских вечеринках. Сведений хватало, чтобы составить достаточно неприглядную картину. Самым странным было то, что у этих слухов как будто вовсе не было конкретного источника. Они появлялись словно ниоткуда уже полностью сформированными, отшлифованными, словно хороший рассказ, и отправлялись в путешествие по залам, аудиториям и коридорам, понемногу обретая все более достоверный вид, несмотря на то что ввиду отсутствия улик, доказательств и свидетелей проверить их не представлялось возможным. Это было на одном из множества однообразных университетских мероприятий. Стивен как раз дожидался приезда Джеффри, когда случайно, буквально краем уха, услышал окончание одной из таких историй, героем которой был его отец. Разумеется, никакие имена вслух не назывались, но по некоторым деталям ему не составило труда понять, о ком именно идет речь. История была достаточно банальной и касалась весьма распространенной проблемы, которую можно было легко решить путем простейшего хирургического вмешательства в частной клинике. Обычно в подобных случаях хватало перевода на счет клиники некоей суммы и подписи под соглашением о конфиденциальности – и то и другое исключительно в интересах девушки, которая, безусловно, заслуживала того блестящего будущего, которое обеспечивается высшим образованием. Полная анонимность для заинтересованных сторон, разумное финансовое обеспечение и взаимный отказ от претензий – таковы были основные принципы, помогавшие замять скандал. Да, по сравнению с тем, что́ вытворял Стюарт Хардинг, его собственный промах выглядел безобидной мелочью. К тому же он о нем глубоко и искренне сожалел, разве не так? – Стивен! – Она подняла взгляд, и на ее лице появилось озадаченное выражение. – Ты что, меня совсем не слышишь? – Элли пощелкала у него перед носом пальцами свободной руки, но его взгляд остался прикован к той ее руке, в которой она сжимала нож. – Ах вот оно что? Тебя это заинтересовало? – И она махнула ножом в его сторону. Стивен похолодел. Он прекрасно сознавал всю опасность своего положения. Ему следует быть предельно осторожным – совсем как человеку, который идет по тонкому льду, намерзшему вдоль берега быстрой реки. Один неверный шаг, даже одно неверное слово – и он может оказаться в стремительно текущей ледяной воде, из которой ему уже не выбраться… – Элли, дорогая, прошу тебя..! Она закатила глаза. – Ты действительно думаешь, что сумеешь выбраться с помощью лести и ласки? Она села на диван и принялась чистить яблоко. Отрезав четвертинку, она насадила ее на острие, отправила в рот и принялась с хрустом жевать. Вскоре в уголках ее губ появился пенящийся сок, в воздухе запахло яблочной мякотью, и Стивен проглотил слюну. Элли отрезала от яблока еще одну дольку – белую, сочную, душистую. Не переставая жевать, она наколола ее на острие ножа и протянула ему. – Хочешь кусочек? – Нет. Она пожала плечами. – Напрасно отказываешься. И снова наступило молчание. В тишине было слышно, только как потрескивает огонь в камине и хрустит у нее на зубах яблочная мякоть. Наконец она закончила и, швырнув огрызок в камин, снова подошла к нему, на ходу вытирая губы и нож рукавом свитера. – Ну что, ты готов признаться в том, что́ ты сделал с этими девочками? – А что я, по-твоему, с ними сделал? – Слушай, Стивен, мы сейчас говорим не о двух глупых подростках, которые обжимались на заднем сиденье папиного автомобиля. Мы говорим о тебе и… Ты – взрослый мужчина, а они… Они же еще просто дети! Ты воспользовался их молодостью и неопытностью, чтобы… Кресло под Стивеном возмущенно скрипнуло. – Ничего подобного. Я делал только то, чего они сами хотели. – Это ничего не меняет. Ты – взрослый. И ты – их гребаный преподаватель! – яростно выкрикнула Элли, с размаху всаживая нож в спинку дивана. Костяшки ее пальцев, сжимавшие рукоятку, побелели от напряжения. – Это называется растлением, Стивен! Растлением! Она выпустила нож, и он остался торчать в диванной обивке. Ее последнее слово заставило Стивена буквально задохнуться от негодования. Несколько мгновений он судорожно ловил ртом воздух, словно человек, получивший внезапный удар в живот. Он никогда никого не растлевал, не развращал и не насиловал. Как она может сравнивать его с грязными извращенцами, которые прячутся в темных переулках между домами, чтобы наброситься на ничего не подозревающую жертву? И, кстати, он никогда никого не опаивал и никому не подмешивал наркотик, чтобы воспользоваться беспомощностью жертвы. Ни одна из девушек, с которыми он встречался, ни разу не сказала ему нет, а если бы сказала, он бы тут же остановился. Что бы ни говорила Элли, все действительно происходило по взаимному согласию, и изменить или отменить этот факт не может ничто. Сама мысль о том, чтобы овладеть девушкой против ее воли, казалась ему отвратительной. Так какую же извращенную игру затеяла с ним Элли? Чего она добивается? Неужели она обрушила на него все эти чудовищные обвинения только из мести? Только потому, что сочла себя оскорбленной в лучших чувствах? – Да как ты смеешь… – прохрипел он наконец сквозь стиснутые зубы. – Как я смею? И это говоришь ты – человек, который нарушил и закон, и все нормы морали?.. – А ты? Ты случайно ничего не нарушила? Ты опоила меня наркотиком, ты привязала меня к… – Я и не утверждала, будто я ни в чем не виновата. Но я, по крайней мере, точно знаю, что́ я делаю и почему. И я готова принять на себя всю ответственность за содеянное. – О какой ответственности ты говоришь? Ты ведешь себя как пси… как человек, временно утративший душевное равновесие, – поправился он. – Я же сказал – я признаю́, что причинил тебе боль, и ужасно сожалею об этом, но… Элли насмешливо фыркнула, но он все равно закончил: – …Но это все равно тебя не оправдывает. Не оправдывает того, как ты со мной поступила. Да, похоже, он ее действительно недооценил. Каким-то образом ей удалось его провести… Здорово провести. Даже сейчас Стивен не мог бы сказать в точности, на что еще она может оказаться способна. Их разговор, если это можно назвать разговором, напоминал ему закольцованную аудиокассету или, точнее, бесконечную спираль, извилистую тропинку в лесу, которая прихотливо петляет, но никуда не ведет. Прикрыв глаза, Стивен попытался отыскать хоть какой-нибудь ключ к ее поведению, хоть какой-то намек, который указывал бы на ее неуравновешенный характер и больную фантазию, но ничего не обнаружил. Единственным, что пришло ему на память, были их ленивые, праздные выходные, которые они проводили в постели, их неспешные разговоры о Китсе, Уитмене и Фросте, их поздние завтраки в уютных городских кафе. Вспомнил Стивен и один сравнительно недавний вечер, когда они отправились на дегустацию вин в какой-то недавно открывшийся бар на Бауэри-стрит. Тогда Элли призналась, что не очень хорошо разбирается в винах, и он показал ей, как оценивать цвет и прозрачность, как согревать бокал в ладонях, чтобы почувствовать букет, как держать вино на языке, прежде чем проглотить, по каким признакам определять крепость, наличие сахара и прочее. Они пробовали бургундское, шираз, каберне-совиньон и другие вины. И каждый раз, сделав крошечный глоток и подержав вино во рту, Элли заглядывала ему в глаза, стараясь угадать, какого мнения придерживается он о том или ином сорте. Ни разу она не позволила себе высказаться первой, всякий раз ожидая его оценки, его суждения. Спустя примерно полтора часа они не без труда погрузились в такси, причем Элли была намного пьянее, чем он (обычно бывало наоборот). Там, на заднем сиденье, она буквально набросилась на него и принялась целовать с какой-то бесшабашной решимостью, которая имела аромат и вкус клюквы с лакрицей (последним они дегустировали пино-нуар). Быть может, именно тогда, в такси, перед ним и промелькнула настоящая Элли, открывшаяся ему в бесстыдной откровенности своих поцелуев, но он не обратил на это внимания… Стивен открыл глаза, и Элли тотчас соскочила с дивана и, шагнув к нему, наклонилась вперед, опираясь руками о его колени. Серебряное сердечко на цепочке болталось прямо перед его носом, издеваясь и дразня. Это был его подарок, но теперь он превратился в символ его глупости и слепоты, в символ той легкости, с какой она заполучила над ним полную власть. На мгновение Стивен задумался, спала ли она с тем парнем из галереи, который наверняка находился сейчас где-то рядом или хотя бы бывал здесь раньше, потому что без его помощи Элли наверняка не смогла бы сделать многое из того, что сделала. Он даже попытался представить себе, как этот рыжий дьявол взгромождается на нее, готовый к яростному соитию, но видел почему-то только себя. Элли по-прежнему смотрела на него в упор. Ее волосы, подсвеченные сзади оранжевым пламенем камина, делали ее похожей на Медузу. – Ну как ты не поймешь, что это тоже извращение, – проговорила она, словно собираясь обратить его взглядом в камень. – Быть может, не такое явное, но все равно – извращение. То, что ты делал, противоестественно! Эти слова разбудили в нем могучую волну яростной энергии. Кончики ее волос оказались сейчас в непосредственной близости от его рук, и он, максимально выгнув запястья, вцепился в них пальцами и тут же перехватил крепче, отчего ее голова дернулась вниз. От неожиданности и боли Элли громко вскрикнула, но Стивен не обратил на это никакого внимания. Он никогда не бил женщин. Он неизменно относился к ним с должным уважением, но она его вынудила. – Хватит болтовни! Отвяжи меня! Живо! – Каким-то образом ему удалось намотать на пальцы еще пару дюймов ее волос (она не должна сомневаться, что он настроен решительно!), и Элли снова взвизгнула. Ее лицо было так близко, что он отчетливо ощущал исходящие от нее запахи джина и яблок, к которым примешивался легкий запах страха. – Отпусти! Вместо ответа Стивен дернул сильнее, и Элли скрипнула зубами от боли. Он нагибал ее все ниже, и она уже почти касалась коленями пола. Наконец-то!.. Наконец-то Элли занимает то самое место, на котором он хотел ее видеть. Еще немного, и… Ее руки соскользнули с его колен, и Стивен не сдержал вздоха облегчения. Он был уверен, что вот-вот услышит треск разматываемой липкой ленты, но в следующий момент его словно пронзил мощный электрический разряд, когда Элли изо всех сил ударила его в пах мясистой частью ладони. Боль была ослепительной. Пальцы, которыми он по-прежнему сжимал пряди ее волос, спазматически дернулись, но Элли этого как будто вовсе не заметила, хотя ее лицо перекосилось в гримасе страдания. Сильные пальцы впились в его плоть прямо сквозь джинсы, и перед глазами Стивена все поплыло. От боли он согнулся пополам, едва не въехав головой Элли в нос, но она успела увернуться. Сдаваясь, Стивен разжал пальцы, и она отпрянула назад, но не удержалась и повалилась спиной на диван, оставив у него в руках одну вырванную с корнем тонкую прядь. Стивен с трудом выпрямился. Боль в паху еще не утихла, в висках стучало, но он все же сумел поднять голову. Глядя в глаза Элли, Стивен стиснул зубы. Он был уверен – она попытается ему отомстить. Он действительно никогда не бил женщин и не причинял им боли – ни случайно, ни намеренно. Стивен вообще презирал насилие, считая его слишком грубым инструментом, которым пользуются только тупые, необразованные, умственно неразвитые люди, но сегодня ему пришлось это сделать. Это Элли заставила его опуститься до уровня, до которого он не опускался никогда. Что ж, пусть винит во всем только себя. Она опоила его наркотиком, привязала к креслу и отказалась слушать его доводы – так чего же она ожидала? Каждый может сорваться, особенно если его доведут. Смерив его мрачным взглядом, Элли пробежала кончиком языка по разбитой – или прикушенной – нижней губе, размазав кровь по зубам. – Пора преподать тебе урок…