32 4 апреля Мне совершенно не с кем поговорить, не с кем поделиться. Да и что толку, ведь я сама во всем виновата, и я это хорошо понимаю. Я сама села к тебе в машину. Я звонила тебе. Я сама попросила позволения остаться на ночь. Я хотела, чтобы это случилось. И каждый раз, когда ты предлагал мне секс, я отвечала да. Да. Да. Да. Ты ни к чему меня не принуждал. Я отлично это помню, как помню все наши разы. Особенно тот, самый первый… Все уже разошлись по домам, остались только мы с тобой. Только ты и я. Распахнув широкие двойные двери, мы стояли на верхней площадке лестницы, любуясь ливнем. Он был таким сильным, что за водяными потоками не видно было даже машин на стоянке. Можно было подумать, начался всемирный потоп. В такую погоду был бы кстати ковчег, но ковчега у меня не было. Была только старенькая машина, к тому же водила я скверно, так что пытаться ехать домой было просто опасно. Да ты бы и не разрешил мне никуда ехать, мой рыцарь в сверкающих доспехах. Мой мистер Рочестер [17]! В конце концов мы все же решились. Ты выше меня ростом, поэтому ты бежал быстрее. Прикрывая голову сумочкой, я мчалась следом и добежала до дверцы твоей машины в тот самый миг, когда ты открыл ее изнутри. Я плюхнулась на сиденье. Несмотря на то что мы бежали изо всех сил, на нас не было ни одной сухой нитки. Отдышавшись, мы поглядели друг на друга – и расхохотались. Дождь барабанил по крыше и водопадами стекал по лобовому стеклу, которое очень скоро запотело от нашего дыхания. Шум стоял оглушительный, окружающий мир за окнами расплылся и исчез за серыми потоками дождевой воды, но в салоне было все еще тепло, так как с утра светило солнце и машина здорово нагрелась. Ты перегнулся через мои колени, чтобы открыть бардачок. Кровь шумела у меня в ушах. Ты был так близко, что я чувствовала, как твое дыхание остужает мои мокрые щеки. Крепко зажмурившись, я подалась к тебе и так яростно прижалась губами к твоим губам, что почувствовала, как проступают сквозь них твердые прямоугольники твоих зубов. От тебя пахло дождем и лосьоном после бритья – тогда я еще не знала его названия. Ты не отстранился. Во всяком случае, не сразу, но все равно наш поцелуй показался мне слишком коротким. Потом ты сказал: – Нам нельзя это делать. Ты сказал эти простые слова, и мне захотелось распахнуть дверцу и броситься прочь, и пусть бы я утонула, пусть бы захлебнулась этим сумасшедшим дождем. Но вместо этого я осталась сидеть, тупо уставившись на свои руки, которые сложила на коленях. – Все в порядке, – сказал ты. – Ничего страшного не произошло, это была просто… ошибка. Недоразумение. Я никому не скажу. Пусть это будет наш секрет, хорошо?.. 33 Стивен В паху ныло и дергало с такой силой, что глаза слезились, а из носа текло. Ему хотелось свернуться калачиком, подтянуть колени к груди, но он не мог. Из-за нее. Из-за этой суки, которая привязала его к проклятому креслу. Шли минуты. Стивен старался не шевелиться и дышать часто и неглубоко. Окружающее колыхалось, дрожало и плыло, словно он находился под водой. Прижав голову к подбородку, Стивен ждал, пока боль пройдет или хотя бы ослабеет. Ничего другого ему просто не оставалось, но он был полон решимости не допустить, чтобы она видела его слезы. Когда острая боль наконец утихла, превратившись из острой в тупую, ноющую, выматывающую, Стивен поднял голову, и первым, что он увидел, был блестящий кухонный нож, все так же торчавший из спинки дивана зримым символом ее безумия. Проклятье! Стивен отчетливо понимал, что освободиться будет недостаточно. Да, ему нужно как-то отсюда удрать, но сначала необходимо выяснить, откуда Элли все знает и, – еще важнее, – что́ она собирается делать со всей этой информацией. Что-то – быть может, вставшие дыбом волоски на шее сзади – подсказывало ему, что этот подготовленный ею à huis clos [18] дивертисмент нельзя объяснить одним лишь чувством ревности и уязвленного самолюбия. Было что-то еще, но что?.. Его мысли снова вернулись к типу из галереи – к дерганому нарику с копной растрепанных рыжих волос, к сцене, которую он подсмотрел сквозь стеклянную дверь, к случайной встрече с ним на лестнице в ее доме. То обстоятельство, что сейчас Стивен был крепко привязан скотчем к креслу, было весомым аргументом в пользу того, что это не совпадение. Похоже, он чего-то не знает – чего-то очень важного. Стивен пошевелился в кресле и поморщился, когда липкая лента болезненно врезалась в запястье. Ощущение собственной беспомощности его буквально бесило, но еще хуже было ощущение полной неосведомленности и растерянности. Стивен всегда гордился своими умственными способностями, но наркотик, который Элли ему подмешала, отравил его тело и лишил способности рассуждать логично и здраво. Конкретных фактов ему не хватало так же сильно, как возможности выпрямить затекшие ноги или потянуться, подняв руки над головой. Впрочем, от того, сумеет ли он вернуть себе свободу, зависело и его ближайшее будущее, это Стивен тоже очень хорошо осознавал. Сначала ему нужно вырваться, а уж потом он подумает, как поступить с Элли. А Элли как будто не замечала его страданий. Она как ни в чем не бывало сидела на диване, и только волосы ее были теперь убраны наверх и стянуты эластичной лентой. С такой прической и без всякой косметики на лице она выглядела совсем юной. Руки она сложила перед собой, прижимая к груди книгу. Достоевский. «Бесы». Увидев знакомый том, Стивен мысленно застонал. Только не это! «Бесов» Элли таскала с собой в сумочке на протяжении всего последнего месяца. Впервые она продемонстрировала ему свое новое увлечение, когда они вместе обедали в баре «Грамерси». Элли, как обычно, опоздала, а когда наконец появилась, Стивен приканчивал уже второй бурбон. «Извини, я поздно», – сказала она, усаживаясь напротив него. «Еще одна порция виски, и я бы решил, что ты меня продинамила». Она слегка покраснела, что ей очень шло, потом заметила его ухмылку и несмело улыбнулась. «Извини, – повторила Элли. – Я задержалась в библиотеке. Мне нужно было взять книгу для очередного эссе». И она бросила на стол увесистый том в мягкой обложке. Наклонившись вперед, Стивен перевернул его и придвинул ближе, чтобы прочитать название и автора. На обложке был изображен бородатый джентльмен в старомодном сюртуке и белой рубашке, полулежавший на полосатой диванной подушке. Белые буквы на темном фоне гласили: «Федор Достоевский. Бесы». «Я мог бы дать тебе свою книгу». «Мне нужно было специальное издание с той самой знаменитой пропущенной главой. И разумеется, дежурному библиотекарю понадобилось не меньше тысячи лет, чтобы найти то, что мне нужно». Стивен хмыкнул. Он был уверен, что библиотекарь нарочно мешкал, чтобы провести с Элли как можно больше времени. Быть может, он даже заигрывал с ней, надеясь, что она хотя бы предложит выпить вместе кофе. Ему было досадно, что из-за такой ерунды Элли опоздала на свидание с ним, но в то же время он отлично понимал парня. Кроме того, служащий библиотеки вряд ли мог составить ему хоть какую-то конкуренцию. Элли принадлежала ему, и, если судить по тому, как она на него смотрела, в ее сердце не нашлось бы места ни для кого другого. Да что там, по зрелом размышлении Стивен даже был готов поставить библиотекарю стаканчик за то, что он ее задержал. Теперь Элли чувствовала себя виноватой, а значит, ближайшей ночью она постарается заслужить его прощение. С тех пор Элли почти не расставалась с «Бесами». И уже очень скоро Стивену перестало это нравиться, словно Достоевский стал ее любовником. Даже когда они с Элли оставались наедине, ему казалось, что их трое, поскольку краешек потертого переплета постоянно выглядывал то из-под брошенной на стол блузки, то из-под клапана ее сумочки, то еще откуда-нибудь. Можно было подумать, что бородатый джентльмен с обложки подглядывает за ними, когда они целуются, когда занимаются сексом, даже просто когда обедают в кафе! И каждый раз, когда Стивен ловил на себе строгий мимолетный взгляд этого безмолвного наблюдателя, ему начинало казаться, будто его оценивают… оценивают и осуждают. В общем, он был бы счастлив, если бы Элли вернула Достоевского обратно в библиотеку. И вот он снова увидел проклятую книгу, которую Элли прижимала к себе как единомышленника. Или как соучастника. Вероятно, «Бесы» имели какое-то отношение к тому уроку, который она собиралась ему преподать, вот только какое? – Зачем тебе понадобился роман? – хмуро спросил он. – Я подумала, что кое-какие идеи из этой книги могут иметь отношение к нашей беседе. – Давай выясним раз и навсегда, Элли: никакая это не беседа. Это… я даже не знаю, как это назвать! Но она пропустила его слова мимо ушей. – Мне кажется, тебе стоило бы освежить в памяти пропущенную главу, которую впоследствии стали печатать только в приложениях к академическим изданиям [19]… – Элли открыла книгу и стала быстро листать страницы, ища нужное место. – Ты, наверное, шутишь?.. – Ничего подобного. Слушай: «…Я опять поцеловал у ней руку и взял ее к себе на колени. Тут вдруг она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Все лицо ее вспыхнуло стыдом. Я что-то все ей шептал и смеялся. Наконец, вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо ее выражало совершенное восхищение…» [20] Хотя ее глаза и скользили по строкам туда-сюда, Элли читала достаточно бегло, словно этот абзац она выучила наизусть и книга была ей не нужна. Неистовый буран, словно гигантская белая птица бившийся в окна за ее спиной, снова ослабел. Теперь сверху падали лишь отдельные снежные хлопья, но небо оставалось темным. «Интересно, сколько сейчас времени? – подумал Стивен. – Наверное, уже вечер». Впрочем, это было не так уж важно. – Тебе знакомы эти строки? – спросила Элли, оторвавшись на мгновение от книги. Стивен не ответил, завернувшись в молчание как в тогу. Он мог обсуждать стиль Достоевского, мог спорить о точности перевода ненапечатанной главы на английский, но сейчас она ожидала от него совсем не этого. Кроме того, когда он что-то говорил, Элли его все равно не слушала, так что теперь он не пойдет у нее на поводу. Зачем впустую сотрясать воздух, если его слова ничего для нее не значат? Стивен поморщился. От долгого сидения спина затекла и болела. Несколько раз он пытался изменить положение, насколько позволяли его узы, но боль не ушла и только немного ослабела. Вот если бы можно было встать, вытянуться во весь рост, но нет… Она лишила его и этой возможности. Даже распрямить ноги он не мог. Незаметно вздохнув, Стивен стал смотреть на черно-белый пейзаж снаружи – на молчаливый лес, на толстый слой нетронутого снега, который снова напомнил ему, что они здесь одни и поблизости никого нет. Если он закричит, никто не услышит его криков. Здесь нет даже соседей, которые могли бы неожиданно зайти, чтобы попросить взаймы стакан сахара или чашку муки. Да, нужно отдать Элли должное – она (или ее соучастник) выбрала для своих забав самое подходящее место. Картина получалась безрадостная. Он – профессор литературы, но его лишили слов. Нет, говорить ему никто не мешает, но что́ бы он сейчас ни сказал, все будет извращено и вывернуто наизнанку так, чтобы наилучшим образом соответствовать выстроенной Элли схеме. Уж лучше он будет молчать, но не даст ей ничего, что она могла бы обернуть в свою пользу. Он-то знает: всех девушек, с которыми он спал, влекло к нему. И они приходили к нему сами. Некоторые даже прибегали. Ему никогда не приходилось их поощрять или упрашивать. Он не предлагал Д. оставаться после занятий, чтобы поговорить с ним, он не приказывал ей встать поближе, чтобы он мог почувствовать, как от нее пахнет мятной жевательной резинкой. Он не заставлял А. позировать. Они сами делали свой выбор, так почему же ответственность за это Элли решила взвалить на него? Его обоняние снова уловило плывущий в воздухе легкий ванильно-жасминовый аромат, словно кто-то дохнул у него над ухом. Стивен завозился, пытаясь обернуться, пытаясь бросить взгляд назад и понять, наконец, откуда исходит этот запах, но липкая лента снова ему помешала. Запах растаял в воздухе, а он так и не сумел увидеть, кто стоит у него за спиной. – «Когда все кончилось, она была смущена. Я не пробовал ее разуверять и уже не ласкал ее. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо ее мне показалось вдруг глупым». Читая эти строки, Элли не смотрела на страницы. Ее взгляд ни на мгновение не отрывался от лица Стивена, оценивая его реакцию на признание Ставрогина. – У тебя тоже так было? – На этот раз Стивен заметил в ее голосе дрожь, словно ей вдруг стало грустно, но, прежде чем продолжать, Элли откашлялась, и посторонние нотки из ее голоса совершенно исчезли. А может, он их просто нафантазировал. – Что́, по-твоему, я должен на это ответить? – Эти слова вырвались из его горла вместе с усталым вздохом. Элли снова села на краешек дивана, держа книгу перед собой как щит. Можно было подумать, что этот потрепанный том был крепостной стеной, за которой она могла укрыться. Глядя на нее, Стивен припомнил их прогулку по лесу и то, как она запрокинула голову, разглядывая сплетенные ветви над головой. Теперь он был совершенно уверен: есть вещи, о которых она предпочла ничего ему не говорить. – Я любил их, пока они были со мной, – проговорил он. Элли скрестила ноги, и Стивен, совершенно забыв о клейкой ленте, попытался сделать то же самое. – Любил?!.. – Она вскочила с дивана как ошпаренная, хотя до этого чувствовала себя на нем очень уютно. – Ты же понимаешь, Элли, когда-нибудь тебе все равно придется меня освободить… – Ее восклицание он проигнорировал. Сейчас его куда больше занимали бесчисленные иголочки, которые кололи затекшие ноги и спину. – Ты не можешь держать меня в этом кресле вечно. Некоторое время Элли расхаживала перед ним по ковру. Ее длинные, тонкие ноги в черных легинсах исчезали под слишком большим свитером яркой желто-сине-красной расцветки, что делало ее похожей на райскую птицу. Даже лицо Элли с высокими скулами и большими глазами было как изящная птичья головка. (Стивен даже удивился, как он не замечал этого раньше.) Стивен провел немало минут, любуясь этими глазами и пытаясь определить, какого они цвета – синего или зеленого? Чем-то они напоминали ему одно из тех колец-хамелеонов [21], которые были в моде, когда он был подростком. Самое странное заключалось в том, что за полгода он так и не понял, какого они цвета, но сейчас куда важнее было другое – то, что еще никогда он не замечал в ее глазах ни тени той безжалостной целеустремленности, которую Элли демонстрировала в последние несколько часов. – Не прибедняйся, Стивен! Ты же ученый и не мог быть настолько глуп. Конечно, ты их не любил. Тебе просто нравилось то обожание, с каким они на тебя смотрели. – Сейчас глаза Элли блестели холодным нефритовым блеском. В камине упало прогоревшее полено, и из топки – словно иллюстрация к картине ее негодования – вылетел сноп раскаленных искр. – Кем ты себя вообразила? Психоаналитиком, что ли? – Сарказм здесь неуместен, Стивен. Повторяю, тебе всего лишь нравилось, как они возносят тебя на пьедестал, как поклоняются тебе, словно божеству. Это обожание, направленное исключительно на тебя, было тебе необходимо. Оно создавало у тебя иллюзию, будто ты сумел вырваться из тени папочки Хардинга. Будто чего-то сто́ишь сам по себе… – Да пошла ты!.. – Самое печальное, Стивен, заключается в том, что ты не в состоянии понять одну простую вещь, о которой написано во всех популярных учебниках по психологии. Ты страстно желаешь именно того, что больше всего ненавидишь. – Что ты имеешь в виду?