Прежде чем Стивен успел сказать что-то такое, что могло бы хоть отчасти воскресить ту Элли, которую он знал, она снова начала читать: – «Я походил и сел на диван. Все помню до последней минуты. Мне решительно доставляло удовольствие не заговаривать с Матрешей, а томить ее, не знаю почему…» – Она выдержала крохотную паузу. – Ты тоже играл в эти странные игры с девушками, которых соблазнял? – Нет! И вообще, Элли… Сама послушай – что ты несешь?! В конце концов, мы же не в каком-нибудь романе! – Ты… уверен?.. – Едва заметное изменение интонации, ее медлительная, неторопливая манера говорить действовали ему на нервы. Можно было подумать, Элли скрывает тайну, которую ему никак не удается разгадать. «Нет, – подумал Стивен, – пора это прекращать. Нельзя играть с ней в загадки и отгадки до бесконечности». В конце концов, он – уважаемый человек, профессор университета, известный ученый и автор множества статей, а она?.. Кто она такая? Да просто неуравновешенная молодая женщина, которая разозлилась из-за того, что в центре его внимания на какое-то время оказалась другая. Элли перевернула пару страниц. Она так быстро отыскала очередную цитату, что Стивен подумал, что все нужные места в книге отмечены ею заранее. – «Часов уже в одиннадцать прибежала дворникова девочка от хозяйки, с Гороховой, с известием ко мне, что Матреша повесилась». И пока она читала или, вернее, цитировала строки Достоевского, перед мысленным взором Стивена наконец-то появилось лицо, которое он тщился вспомнить каждый раз, когда ему мерещился легкий ванильно-жасминовый аромат. С каждым произнесенным ею словом черты этого лица проявлялись все отчетливее – губы, нос, глаза, скулы… Казалось, на его глазах оживает фарфоровая кукла. Теперь он вспомнил… Это лицо привиделось ему за миг до того, как он потерял сознание после того, как Элли его опоила. Эхо знакомого голоса слышалось ему, когда он очнулся в кресле на колесах. Сейчас он точно наяву видел, как она стоит на вершине утеса над океаном, и ветер безжалостно треплет и рвет ее рыжие кудрявые волосы. Да, он не ошибся. Именно это старое воспоминание, сохранившееся глубоко в памяти, он раз за разом пытался извлечь на поверхность, но знакомый образ как будто рассыпался, превращаясь в песок при малейшем прикосновении. Не живой человек – мираж, призрак, который чуть слышно звал его по имени. Но сейчас он вспомнил… Вспомнил и удивился. Ведь это случилось очень давно, почти десять лет назад, на другом конце страны. Нет, она не могла вернуться! Не могла быть с ними в этом страшном доме!.. Стивен выпрямился в кресле и впился взглядом в напряженное лицо Элли, пытаясь отыскать в нем намек, подсказку, ключ к загадке, но ее черты оставались непроницаемыми. 36 Стивен Элли с такой силой захлопнула книгу, что Стивен вздрогнул. – Ее использовали как вещь, ее бросили, как что-то ненужное, на нее не обращали внимания… и она покончила с собой. Ей оставалось только одно – сделать шаг в пропасть. – На последних словах ее голос задрожал, и она быстро отвернулась. Стивену показалось, что Элли плакала, но он не был уверен до тех пор, пока она не вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Эй, что с тобой? – спросил он как можно мягче. – Тебе плохо? – Нет, мне хорошо, – отозвалась Элли, но ее голос предательски дрогнул. Когда она снова повернулась к нему, Стивен увидел, что ее ресницы все еще мокры, и, несмотря на то что его ноги по-прежнему кололи мириады иголочек, ягодицы онемели, а спина свербела от пота, ему стало ее жаль. Выражение решимости тоже почти исчезло с лица Элли, и оно снова стало беззащитным и мягким. «Еще немного, – подумал Стивен, – и она с радостью разрежет скотч, которым привязаны мои руки и ноги, если я попрошу. И я попрошу, но пока этот момент еще не наступил». Тяжело дыша Элли крепко прижимала к груди закрытую книгу, словно черпая в ней утешение. – Может, выпьешь глоточек? В ответ она только кивнула и повернулась к столику с напитками, но, вместо того чтобы воспользоваться бокалом, схватила бутылку и сделала большой глоток прямо из горлышка. Потом, по-прежнему держа бутылку в руке, Элли сделала несколько шагов к камину и плеснула виски прямо на раскаленные угли. Пламя вспыхнуло с новой силой, его языки поднялись высоко вверх, в закопченную дыру дымохода, и Элли подбросила в топку несколько поленьев, как будто принося жертву голодному и недоброму существу. Ожидая, пока дрова займутся, она протянула пальцы к камину. Казалось, Элли пытается нащупать, где проходит граница, за которой руке будет уже слишком горячо. Нащупала. Обожглась, отдернула руку и даже помахала ею в воздухе. Стивен видел, что ее всю трясет, хотя она и стояла совсем близко к камину. Когда она его освободит, он привяжет ее к этому же самому креслу и на несколько часов запрет в одной из пустых комнат, а сам как следует выспится в хозяйской спальне. Он это заслужил. Ну а когда он выспится и поест, тогда, быть может, он выслушает, что́ Элли сможет сказать в свое оправдание. Посмотрим, сумеет ли она уговорить его отвезти ее обратно в город, или придется оставить ее здесь. Насчет возможного сообщника Стивен больше не волновался. Кем бы ни был тот рыжий парень, которого он видел в галерее и на лестнице перед ее квартирой, в доме его, скорее всего, нет – уж больно неуверенный был сейчас у Элли вид. – Как ты думаешь, можно ли его простить? – За треском горящих поленьев он едва расслышал вопрос. – Кого? – Ставрогина. Ведь главный смысл его исповеди Тихону заключается именно в этом – в поиске прощения. Можно ли отпустить ему грехи только потому, что он в них признался? Стивену не хотелось снова начинать эту странную игру, но вопрос Элли неожиданно пробудил в нем ученого, который был не только хорошо знаком с затронутой проблемой, но и мог много чего по этому поводу сказать. Но в первое мгновение он мысленно вернулся к тем давним беседам, когда, сидя на диване у него дома, в гостиной, они обсуждали, кто из сестер Бронте более интересен (ему больше нравилась Шарлотта, ей – Эмили) и насколько точна Анаис Нин [22] в своей документальной книге «В пользу чувствительного человека». Элли защищала свою точку зрения с трогательной горячностью, которая ей очень шла. Он молча любовался тем, как в запале она жестикулировала, подавалась вперед или в изнеможении откидывалась на диванную спинку и вздымала руки в знак триумфа или, напротив, признавая поражение. Обычно их литературные «турниры» были просто способом весело провести время, но бывало, один из спорщиков пытался отвлечь другого, пуская в ход ласки и поцелуи. Тогда Элли, словно большая кошка, придвигалась по дивану ближе к нему и, опираясь на боковой валик, укладывала голову ему на руки. Перечисляя причины, по которым «Ворон» Эдгара По может считаться одним из лучших образцов готической литературы, она одну за другой расстегивала пуговицы на его рубашке. Эта картина, которую он бережно хранил в глубине своей памяти, заставила Стивена испытать приступ самой настоящей ностальгии. Потом он подумал: если он убедит Элли, что даже такого великого грешника, как Ставрогин, можно простить, то она, вероятно, решит, что он-то тем более заслуживает прощения. На всякий случай он взглянул на нее испытующе, но Элли продолжала молчать. Можно было подумать, она заранее знает все его доводы и сейчас оценивает и взвешивает их на невидимых весах. Взгляд Элли при этом по-прежнему не отрывался от его лица, но теперь ее глаза были скорее зелеными, чем синими. Стивен уже почти решился воспользоваться паузой, чтобы привести какие-то неотразимые аргументы, заставить ее заблудиться в лабиринте слов и в конце концов вынудить сдаться, но вовремя прикусил язык. Он вдруг понял, что сейчас это, пожалуй, не сработает. Даже наоборот – любое его слово, даже самое невинное, могло заставить ее сорваться и принести ему вместо пользы вред. Уж лучше помолчать, пусть Элли первой сделает свой ход. Элли поднесла к губам бутылку, но передумала. – Ты раскаиваешься в том, что сделал? – Да. Безусловно, – не замешкавшись ни на секунду, ответил Стивен. – Разумеется, я раскаиваюсь. Мне очень жаль, что я сделал тебе больно, Элли. – А как насчет остальных? Ты раскаиваешься в том, что́ ты проделывал с остальными девушками? Ее глаза сверкали как ножницы, которыми Элли уже почти готова была перерезать его путы. Ей не хватало только его слов, и Стивен поспешил сказать то, что́ она так хотела от него услышать. – Конечно. Если хоть одна из них на меня обижена, я… то есть я сожалею… Блеск в ее глазах погас, и вместе с ним погасла надежда на немедленное освобождение. Элли встала и снова отошла к окну. Повернувшись лицом к стеклу, она долго смотрела на низкие облака над лесом, край которых окрасился закатным пурпуром, и Стивен подумал, что уже не помнит, когда он в последний раз видел чистое небо или солнце. Можно было подумать, что здесь ни неба, ни солнца просто не существовало – точно так же, как не существовало ни цивилизации, ни времени. Он по-прежнему понятия не имел, который сейчас час. Сколько лет – или минут – он просидел в этом кресле? Стивен не мог бы это сказать. – Насколько сильно ты сожалеешь? Он открыл рот для ответа, но почему-то не нашел слов. Пролегшее между ними молчание разбухало, как губка, становилось осязаемым, плотным, словно густая трава или плесень. Стивен ощущал его как шершавый налет на языке. Как вкус прокисшего теста. Капли пота снова побежали у него по спине, но в голове было пусто, и Стивен тщетно пытался подобрать подходящие слова или, точнее, подходящие комбинации слов, которые могли бы открыть ему ее душу, как правильная последовательность цифр открывает кодовый замок. – Что значит – насколько сильно? – Я имею в виду – насколько далеко ты готов зайти, чтобы подтвердить свое раскаяние, – проговорила Элли, обращаясь не столько к нему, сколько к своему отражению в окне. – Ну-у… Она повернулась и, слегка потирая кончиком пальца подсохшую кровяную корочку на рассеченной нижней губе, двинулась к нему. Она должна знать, что он не хотел ее ударить, подумал Стивен, чувствуя, как его охватывает нечто подозрительно похожее на панику. Он не такой! Кто, как не он, спас ее несколько часов назад, когда она едва не свалилась с лестницы? Это он удержал ее, не дав перевалиться через ограждение верхней площадки. И именно это рефлекторное движение лучше всего показывает, каков он на самом деле. Что же до того, что у нее разбита губа, так это виноват не он, а кресло, к которому она его привязала. Кресло разбудило в нем все самое плохое, и… Нет, даже не так. Просто на какое-то время он превратился в совершенно другого человека, но теперь это в прошлом, и он снова прежний Стивен – добрый, мягкий, интеллигентный… Элли приложила ладонь к его щеке, и Стивен вздрогнул от неожиданности. Кожа у нее была теплая, мягкая, и он прижался к этой хорошо знакомой ему ладони в надежде восстановить былое понимание и близость. Быть может, она вспомнит мужчину, который был с ней в спальне наверху, с которым она целовалась в заснеженном лесу и ела свежеиспеченные оладьи. Пусть вспомнит что угодно, лишь бы поскорее выбраться из этого чертова кресла! – Отвяжи меня, и я обещаю – я не пожалею сил, чтобы доказать, как глубоко я раскаиваюсь. Если нужно, я готов доказывать это каждый день и каждый час. – Вообще-то я кое-что придумала, – нерешительно проговорила Элли. – Ради тебя я готов на все, – ответил Стивен и, быстро повернув голову, поцеловал ее чуть солоноватую ладонь. Элли наклонилась, чтобы освободить колесный тормоз. Механизм громко щелкнул, и эхо этого щелчка заметалось по комнате. Взявшись за ручки, Элли развернула кресло, и Стивен понял, что пространство за его спиной не просто существует, но и заполнено вполне привычными, можно даже сказать обыденными, вещами и предметами, но он все равно был рад их увидеть. Он словно встретил старого друга, с которым не виделся очень давно. Самое главное, позади не было высокого рыжего парня из галереи (да и со второго этажа давно не доносилось никаких подозрительных звуков). Обеденный стол, пара стульев, небольшой шкафчик, туалетный столик. Перед самой входной дверью – там, где заканчивалось ковровое покрытие, – виднелась такая же, как в прихожей, черно-белая плитка пола. Одного взгляда на все это хватило, чтобы Стивен почувствовал, как расслабляются мышцы рук и плеч, хотя до этого момента он совершенно не сознавал, в каком напряжении они находились. А Элли, покряхтывая от усилий, уже катила его вокруг стола. Еще несколько секунд, и она вывезла кресло со Стивеном в просторную прихожую. В прихожей было светло. Включенная люстра горела под потолком словно маленькое солнце. Ее свет на мгновение ослепил Стивена, и он несколько раз моргнул, пока сквозь белизну не начала проступать знакомая обстановка: черно-белая клетка на полу, вешалка, тумбочка под зеркалом, лестница… Лестница. Стивен очень не любил расхожее клише «кровь заледенела у него в жилах» и всегда подчеркивал его двойной красной чертой в студенческих эссе. Но сейчас он почувствовал, что это выражение имеет право на существование, потому что именно это с ним и происходило. Над проемом, захлестнутая за перила верхней площадки, слегка покачивалась петля из толстой светлой веревки. Такую веревку, как было известно Стивену, используют альпинисты, когда им нужно подняться по опасному горному склону. Она очень прочна и может выдержать большой вес. Куда больший, чем весит он сам. 37 20 апреля Я вышла из душевой кабинки. Все мое тело буквально содрогается от боли, которая поселилась во мне с той самой минуты, когда я покинула твой дом. С тех пор я не могу даже дышать. Не могу, и все! Как будто какая-то важная часть меня так и осталась с тобой. Руки у меня тоже трясутся, поэтому, когда я взяла ножницы, они соскользнули и воткнулись мне в ладонь. Эта новая боль на время заслонила все остальное. Она подействовала даже лучше, чем ледяной душ, который я приняла. По крайней мере, хаос у меня в голове улегся. Я села на краешек унитаза. Полы халата разошлись, и я увидела свои ноги – белая кожа и синие, похожие на реки, вены. Раскрыв ножницы пошире, я прижала острый кончик к ноге и нажимала, пока ножницы не вмялись в кожу достаточно глубоко. Тогда я повела острием по внутренней поверхности бедра, рисуя на коже знак бесконечности – красный, горячий, пульсирующий. Я открылась навстречу боли, и она затопила меня. Все остальное перестало существовать, осталась только эта раскаленная восьмерка на моем бедре. 38 Элли Лицо Стивена перекашивается, и на нем появляется выражение, какого я никогда у него не видела. Это страх, но какой-то животный, нутряной. Странно, что и веревку с петлей, и то, что она символизирует, он воспринял всерьез, хотя я еще ничего не успела объяснить. Но что бы Стивен сейчас ни думал, на самом деле он еще даже не начал постигать правду. Я понимаю это по тому, что, несмотря на очевидный страх, его самонадеянность никуда не пропала. Как и всегда, Стивен считает, что ему все ясно и понятно. Ничего ему не понятно! И понимать он не хочет, несмотря на все мои намеки.