– Ты спятила. У тебя бред. Сколько раз я должен тебе повторять?.. Я никого не растлевал и не насиловал. Ни одна из них ни разу не сказала мне нет. Они шли на это добровольно, они… Я слушаю его маленькую речь, потом сажусь, скрестив ноги, прямо на пол. Такого раскидистого, такого махрового эго я еще никогда не видела. Его самомнение буквально подавляет. Стивен воздвиг себе гигантский монумент, который полностью заслонил ему перспективу. Каждое слово, каждый взгляд он воспринимает как похвалу своим уникальным человеческим качествам. И чтобы показать Стивена таким, каков он есть на самом деле, – показать обманщиком и эгоистом, этот памятник нужно разрушить, стереть в порошок, чтобы он больше не мог за ним укрываться. Привязав его к креслу, я отобрала у него не только свободу. Я лишила его значительной части его самоуверенности. Однажды я читала в «Вашингтон-сквер ньюс» статью о докторе Альберте Мейерабиане [26] и его «теории тихих сообщений». Согласно этой теории только семь процентов информации передается от человека к человеку в виде слов. Тридцать восемь процентов приходится на интонацию и другие вокальные элементы, и целых пятьдесят пять процентов передается невербальным путем, то есть через жесты, позы, выражение лица и прочее… И сейчас, глядя на скорчившегося в кресле Стивена, я гадаю, какая часть из его пятидесяти пяти процентов истинна, а какая – просто хорошая актерская игра. – Они согласились только потому, что ты сумел им польстить. Найти подходящие слова. Просто уговорить, наконец. Отразившееся на его лице непонимание – истинное или, что более вероятно, напускное, тщательно разыгранное – заставляет меня вскочить. Стараясь избыть охватившее меня разочарование, я начинаю расхаживать туда и сюда по черно-белым плиткам пола. Ферзь, вспоминаю я, может двигаться в любом направлении и на любое количество клеток, но в нашей игре король оказался под «вечным шахом» [27] и, кажется, уже начинает понимать, что он отнюдь не всемогущ. Дверь в гостиную открыта, и горящий в камине огонь поблескивает на перстне на его мизинце. – Ты ужасно похож на своего отца! – Я кивком показываю на перстень. – Неудивительно, что ты удостоился знака одобрения великого человека. – Это не знак одобрения. Это подарок. Он подарил мне свое кольцо, когда я получил степень доктора философии. – Или награда яблоку, которое упало не слишком далеко от яблони-патриарха. Извини, я знаю – ты терпеть не можешь затасканные обороты, но… Как всякая хорошая студентка, я провела собственное исследование, и теперь знаю о папе Хардинге и его привычках все или почти все. В частности, я совершенно уверена, что некоторые его «привычки» не достигли «возраста согласия»… И для него, и для тебя мы были только средством для достижения цели. Ну и заодно – средством потешить свое эго… и свое либидо. – Ты это серьезно, Элли? Я усмехаюсь ему в лицо. – Ты выбирал тех, кому было плохо и одиноко, ты окружал их вниманием и заставлял почувствовать себя особенным. Каждой из своих жертв ты давал повод надеяться, давал повод поверить, будто она – Джейн Эйр, а ты – ее мистер Рочестер. Неудивительно, что они сами бросались тебе на шею. И после этого ты утверждаешь, будто не сделал ничего плохого? Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Должен же он хоть как-то отреагировать на мои слова! Сейчас я лучше, чем когда-либо, понимаю, что он – безжалостный и опытный охотник, который расставляет силки ласк и капканы комплиментов и терпеливо ждет, пока затянется петля или сработает стальная пружина. Ему нравится подманивать добычу, соблазнять ее лакомым кусочком, чтобы она сама приползла к нему, сама сунула голову в ловушку. Он и сам не гнушается исполнить роль приманки, но как только добыча запутается в силках, все меняется. Свои коварные планы он реализует с таким искусством, что я чуть было не попалась в его сети уже на первом свидании. Несколько бокалов вина притупили мою осторожность, мир вокруг стал казаться мне розовым и прекрасным, и я едва не заглотила крючок его улыбки. О, он умеет выбирать подходящие места для охоты! Монотонный гул множества голосов, свечи на столе и живая музыка создают атмосферу интимности и доверия, и его теплое дыхание на моем лице, легкое прикосновение к пальцам или руке, когда мы наклоняемся друг к другу, чтобы продолжить беседу, уже не кажутся агрессивным вторжением в личное пространство. Да, я едва не уступила его чарам, едва не поддалась его мужскому обаянию, которые он тренировал и оттачивал годами. Мне даже пришлось извиниться и ретироваться в туалет. Там я минут десять сидела на унитазе, пытаясь собраться с мыслями и смирить бешеный ритм сердца. Но в конце концов я сумела взять себя в руки. Похоже, мое описание его приемчиков ошеломило Стивена. Под его левым глазом набухла и запульсировала небольшая синеватая жилка. Если бы мы играли в покер, одного этого было бы достаточно, чтобы понять – парень нервничает. Очень нервничает. – Откуда ты набралась этих дурацких идеек? – О, у меня есть свои источники! – Вена у него под глазом задергалась быстрее. Каждое мое слово причиняет ему почти физическую боль, и я наслаждаюсь этим. – Меня удивляет только одно: как ты ни разу не оговорился и не назвал меня «моя дорогая Джейн»?! Именно в этот момент я заметила в глазах Стивена то, что мне очень хотелось увидеть с тех самых пор, как я привязала его к креслу. Он, конечно, постарался справиться с собой и сделать непроницаемое лицо, но в его глазах появилось выражение неподдельного ужаса. 44 Элли Я стою, он сидит. Молчание течет между нами как река, а вокруг сгущается мрак. На часах еще ранний вечер, но дневной свет уже почти погас – впрочем, его и было-то немного. Страшно подумать, что на земле есть места, где ночь тянется месяц за месяцем, где бо́льшую часть года царствует темнота, а солнце в лучшем случае выглядит как размытое пятно света над горизонтом. Я не видела солнце всего один день, но меня уже пробирает нервная дрожь. По мере того как убывает свет, тени становятся гуще, а по углам оживают вчерашние страхи. Оторвавшись от мыслей о Стивене, мой разум улетает на второй этаж и обследует площадку лестницы и коридор. Я почти уверена, что увижу там духа, призрачный силуэт незнакомца, который притаился в темном углу, а сам смотрит, слушает, оценивает нас на свой призрачный лад. Я ощущаю прикосновение ледяных пальцев к позвоночнику и внимательнее всматриваюсь в темноту, но меня отвлекает Стивен. Слегка откашлявшись, он говорит: – Хватит изображать из себя жертву, Элли. В конце концов, я не сделал ничего такого, что могло бы дать тебе право обвинять меня во всех смертных грехах. Упорство, с которым он пытается свести дело к отношениям между нами двоими, а точнее – к моей неспособности принять и простить то, что сам он считает даже не изменой, а легкой шалостью, незначительной ошибкой, меня буквально бесит, и в то же время это так типично, так характерно! Ярость течет по моим жилам, колет сотнями электрических иголок руки и кожу между лопатками. Не в силах ни смотреть на него, ни слушать его ложь, я бросаю его в прихожей, а сама убегаю обратно в гостиную и захлопываю за собой дверь. Там я едва не налетаю на фикус в кадке. Сорвав с ветки листок, я катаю его между пальцами. И как только Стивен может воображать, будто все происходящее – всего лишь месть неврастенички, которая вообразила себя обиженной? Даже при виде веревки с петлей он не испугался – во всяком случае, не испугался настолько, чтобы признать свою вину. Что же мне такое придумать, чтобы его наконец проняло? Я обвожу взглядом комнату. Мне нужно что-то, что потрясло бы его по-настоящему, что пробилось бы сквозь стену самодовольного пренебрежения, которой он себя окружил. На несколько мгновений мои глаза цепляются за начищенный латунный совок и кочергу возле камина, и только потом я замечаю предмет, который мне нужен и который все так же торчит из диванной спинки. Когда я возвращаюсь в прихожую с ножом в руке, Стивен замирает и вжимается в кресло. Его пальцы стискивают подлокотники. Чем ближе я подхожу, тем сильнее выпрямляется его спина, так что в конце концов мне начинает казаться, будто я слышу хруст позвонков. Но как бы он ни старался, бежать ему некуда. Даже его страх предсказуем. Когда острие ножа утыкается ему в щеку чуть ниже скулы, он непроизвольно задерживает дыхание и отворачивается. – Только не дергайся, – предупреждаю я. – А то, не дай бог, порежешься. Стивен подчиняется. Он не возражает, не возмущается. Он вообще не издает ни звука, и я веду ножом сверху вниз к уголку его рта, в точности повторяя путь, который проделывал мой палец, когда мы лежали в постели и я притворялась, будто мне хочется, чтобы он перешел к более серьезным ласкам. Восторг, который я при этом испытываю, не поддается описанию. Больше того, он будит во мне странные побуждения, о существовании которых я даже не подозревала. Мой гнев отступает, а грудь сжимается от удовольствия, когда я представляю, что́ я могла бы с ним сделать, какое удовлетворение и радость я получила бы, причиняя ему боль, продлевая его страдания. Я даже спрашиваю себя, насколько сильно я должна надавить на нож, чтобы лезвие рассекло кожу и показалась кровь… И я действительно хочу это сделать. Хочу и могу. – Как ты думаешь, какое наказание ты заслужил? Как насчет длинного, кривого шрама на щеке? Прощай классическая мужская красота, которая так нравится юным и впечатлительным девочкам. Но с другой стороны… – Я нажимаю на нож сильнее – недостаточно сильно, чтобы проткнуть кожу, но он начинает чувствовать боль, и его кадык нервно дергается, словно указатель ярмарочного силомера, измеряющий глубину его страха. – …С другой стороны, шрам на лице может завоевать тебе их сочувствие. Я веду нож дальше, спускаюсь по шее и добираюсь до груди. Его панический взгляд, словно мячик, перепрыгивает с моего лица на нож и обратно. Стивен пытается угадать мои намерения, оценить мою решимость, и в то же время боится отвести глаза от ножа, ибо не знает, куда тот двинется дальше. Лезвие цепляет несколько ниток на его джемпере, и в нем появляется небольшая дырка. – О черт, извини! Я улыбаюсь как можно шире. Его грудь трепещет под лезвием, дыхание становится неглубоким и частым, под мышками расплываются темные пятна пота, и от них идет острый луковый запах. Я снова улыбаюсь и опускаю клинок еще ниже, к поясу джинсов. Здесь я мешкаю, несколько раз проводя острием горизонтально, как вдоль какой-то границы. Я знаю, что эта граница пролегает чуть ниже его пупка. Там, под джемпером и джинсами, находится кожа, покрытая мягкими волосками, которые я столько раз целовала. Сейчас я могла бы с легкостью взрезать и шерсть, и хлопок, и кожу, и крепкие мускулы пресса, чтобы уложенные под ними футы и футы кишок скользкой кучей вывалились ему на колени. А может, вместе с ними из его вскрытого чрева вывалятся и кое-какие секреты, испачканные свежей горячей кровью?.. Эта мысль кажется мне весьма соблазнительной, но у меня другой план. И потом, распороть ему живот было бы слишком легко, а он не заслуживает легкой смерти. Я не отрываясь смотрю на его лицо и гадаю: что, если он может угадывать мои мысли? Ну и пусть. Я продолжаю двигаться вниз. Когда нож добирается до его паха, тело Стивена каменеет от нового приступа страха. Лезвие описывает неторопливый круг вокруг мошонки. – Я могла бы просто отрезать тебе яйца, чтобы ты гарантированно не смог причинить зло ни одной девушке. Может быть, ты и сам бы предпочел такой вариант, а, Стивен? Это ведь лучше, чем предстать перед всеми как совратитель малолетних. Намного лучше. Что скажете, профессор? Что вы выбираете: карьеру или яйца? Яйца или карьеру? – Ты… спятила… Нож описывает еще один круг, острый кончик громко скребет по ткани джинсов. – Ты, наверное, считаешь себя отличным парнем, Стивен, не так ли? Настоящим мужчиной, который хорошо обходится с женщинами – платит за них в ресторанах и… что там еще? Ах да, уступает им место в транспорте! Так вот, дорогой профессор, спешу вас разочаровать: рестораны, дорогие подарки, выпивка и усвоенные вами правила хорошего тона вовсе не делают вас особенным и не дают вам права вести себя как заблагорассудится. Женщины – не игрушки, Стивен. Ты не можешь просто покупать нас в магазине как кукол. То, что ты выслушивал этих несчастных, страдающих девочек и обходился с ними вежливо, вовсе не означает, что они что-то тебе должны. И тем более это не означает, что ты можешь сломать им жизнь и заявить, дескать, они сами виноваты! – Я никому не ломал жизнь! Ни одной из них я не причинил зла – они тебе так и скажут, если ты у них спросишь. – Стивен быстро облизывает губы и добавляет: – А если я как-то ранил их чувства, я глубоко об этом сожалею. Опустив голову, я смотрю на нож. Костяшки моих пальцев совсем побелели – с такой силой я сжимаю рукоятку. – И перестань вести себя так, словно я кого-нибудь убил! Я вздыхаю и выпрямляюсь во весь рост. Колени слегка побаливают после того, как я столько времени сидела на корточках. Взявшись за спинку кресла, я качу его обратно в гостиную и ставлю на прежнее место. Нож я бросаю на диван – подальше от себя, чтобы избежать соблазна одним махом перерезать ему глотку и остановить этот поток лжи. Тени в комнате сливаются друг с другом, образуя однородный густой мрак, и я включаю электрический свет. В одно мгновение тьма отступает, и гостиную заливает яркий белый свет. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, вижу, что длинные и узкие стеклянные плафоны люстры похожи на нависшую над нашими головами гроздь сосулек. Тьма временно изгнана, но электрический свет кажется слишком холодным, и меня пробирает странная дрожь. Стивен молчит, но я знаю, что он еще не побежден. Ему продолжает казаться, что он не совершил ничего такого, за что он может и должен нести ответственность. Эта иллюзия – как сорняк, который прочно укоренился в его мозгу, и вырвать ее будет непросто. Похоже, эта работа потребует времени гораздо больше, чем я рассчитывала, но она будет сделана – в этом я не сомневаюсь. Я должна избавить Стивена от иллюзий и открыть ему глаза на истину, о которой он за всю свою жизнь ни разу не задумался. 45 Стивен Как только Элли снова исчезла, Стивен возобновил попытки освободиться. Несколько раз он сильно рванулся в надежде оборвать скотч и вдруг заметил, что липкая лента, которой была привязана к подлокотнику его левая рука, слегка растянулась или же с самого начала была натянута не так сильно. На мгновение он замер, соображая. Если удастся достаточно сильно согнуть запястье, тогда, пожалуй, руку он сумеет выдернуть. Ну-ка, попробуем… Он начал с частых коротких рывков, надеясь растянуть скотч еще сильнее. Работая рукой как рычагом, он не сводил взгляда с ножа, который валялся на подушках дивана. Если удастся освободить руку, он попробует до него дотянуться, и тогда… Да, он сможет. Точно! В течение нескольких секунд освобождение перестало быть для него чем-то недостижимым, почти абстрактным, превратившись в задачу чисто практического свойства. Сначала высвободить руку, потом дотянуться до ножа и перерезать путы на правой руке и на ногах, и наконец – как можно скорее выбраться из этого ужасного дома. В том, что Элли помешалась, Стивен больше не сомневался. Спектакль, который она устроила с ножом, это доказывал, но сейчас он думал о другом. В его мозгу безостановочно кружились три слова, которые она произнесла чуть раньше: «моя дорогая Джейн». Нет, она не утверждала, будто никогда не встречалась ни с Д., ни с А., однако ни та ни другая просто не могли знать ничего, что выходило бы за рамки их собственных отношений с ним. Так откуда же Элли знает остальное? Как, когда сумела она докопаться чуть не до всех его секретов? Липкая лента натирала кожу, выдирала из нее клочья волос, но Стивен не ослаблял усилий. Это, однако, не мешало ему думать. Он понимал, что для ответа на свой вопрос ему придется заново оценить каждый эпизод своих отношений с Элли – особенно те моменты, когда его что-то отвлекало. Раньше это его почти не беспокоило, но теперь… Что она делала, пока он принимал душ или удалялся в туалет? А как насчет того раза, когда он переспал с ней в первый раз? Проснувшись утром, он обнаружил, что Элли, одетая в одну лишь его рубашку, внимательно осматривает гостиную. Тогда он решил, что ей просто любопытно, но не исключено, что она шпионила, вынюхивала, искала улики. Да, когда он проснулся и, поняв, что ее нет рядом, отправился на поиски, он застал ее у книжного шкафа, где она задумчиво водила кончиками пальцев по корешкам журналов и сборников статей, но не исключено, что она искала какие-то вложенные между страниц бумаги, письма или фотографии. Разумеется, тогда ему просто не пришло в голову ничего такого. Прислонившись к дверному косяку, он любовался ею и тем, как она выглядит в его одежде в его гостиной. Зрелище было, прямо сказать, очень красивое и весьма возбуждающее, но, быть может, это была всего лишь игра. Ненадолго зажмурившись, Стивен постарался вспомнить тот день как можно подробнее. «Что это такое?» – спросила Элли, когда, заметив, наконец, его присутствие, она обернулась к двери. Ее улыбка и слегка взлохмаченные со сна волосы дополняли друг друга и выглядели просто идеально. Эта смесь невинности и сексуальности заставила его испытать такой сильный прилив самой настоящей нежности, что у него свело живот и слегка засосало под ложечкой. «Это журналы и сборники, в которых напечатаны мои статьи». «Какие статьи?» «В основном критические эссе, обзоры и прочие». При других обстоятельствах Стивен предложил бы ей заплатить за такси, пообещав позвонить и обсудить дальнейшие планы, но тогда… тогда ему захотелось, чтобы она осталась. «Прочти мне какую-нибудь маленькую статью».