О нет!.. Я холодею, хотя казалось бы – дальше уже некуда. Теперь мне не удастся никуда уехать, даже если я найду ключи. А сколько времени я уже убила на поиски! Я смотрела во всех местах, где они могли быть, но ничего не нашла. Когда Стивен напал на меня на лестнице, он совершенно ясно дал понять, что у него ключей нет и он не знает, где они находятся. В том, что он не лгал, я была уверена – в качестве доказательства я могла бы предъявить синяки на спине и на руках. Надо было бы, конечно, заранее сделать дубликаты, но мне это не удалось: Стивен становится крайне недоверчив, когда речь заходит о том, чтобы позволить женщине сесть за руль его драгоценного «Лексуса». Он так ни разу и не пустил меня дальше переднего пассажирского сиденья. И сейчас он тоже позаботился о том, чтобы я не смогла никуда уехать. Что ж, это все меняет. Коренным образом. – Э-эл-ли-и-и! – Его голос звучит почти визгливо. Он растягивает гласные, словно ему хочется, чтобы мое имя звучало как можно противнее – в соответствии с моим характером, как он его представляет. – Выходи-и, хватит прятаться! Тебе все равно некуда бежать! Я гашу фонарик. Мой страх превращается в ощущение наподобие тошноты, но это не тошнота. Во рту появляется противный привкус, словно я наелась ржавчины, и я поспешно сглатываю. Сейчас не время для слабости. Низко пригнувшись, я на цыпочках крадусь к задней дверце машины, когда мой башмак задевает за что-то твердое. Оно откатывается в сторону, но недалеко. Наклонившись, я шарю пальцами по холодному полу, пока не натыкаюсь на что-то длинное и тонкое. И увесистое. Я сжимаю непонятный предмет в руке. Сойдет… С его помощью я сумею выиграть немного времени, чтобы оценить обстановку и решить, как быть дальше. – Можешь прятаться сколько угодно, я тебя все равно найду. Так что лучше выходи сама. Давай поговорим! – Его самоуверенность – как и всегда – становится его уязвимым местом. Стремление Стивена лишний раз напомнить мне – напомнить как можно громче – о своем преимуществе мне на руку: благодаря этому я точно знаю, где он находится. Выскользнув из гаража, я сворачиваю за угол и мчусь к опушке леса так быстро, как только позволяет мне рыхлый снег. Спрятавшись за толстым стволом, я жду. Ветер гуляет здесь, как и на открытом месте, и каждый его порыв крадет у меня немного тепла. Я начинаю стучать зубами и боюсь, как бы Стивен не услышал этот звук. С другой стороны, если он меня не поймает, холод рано или поздно до меня доберется. Скорее рано, чем поздно, кстати… Моя куртка осталась в доме, а без нее я долго не протяну. Снег скрипит под его ногами. Вот на фоне серого предутреннего неба проявляется его силуэт. Стивен подходит к гаражу, и я вижу, что он в своей теплой куртке, в шарфе и перчатках. Мне впору ему позавидовать. В руке он сжимает нож, длинное лезвие чуть поблескивает. Бр-р!.. У дверей гаража Стивен мешкает. Его внимательный взгляд скользит вдоль ряда деревьев на опушке. Я поспешно прячусь за ствол и, поднеся руки к губам, согреваю их своим дыханием, одновременно прислушиваясь, не раздадутся ли снова его шаги. Но он ныряет в гараж. Пока он возится там в темноте, я прокрадываюсь к воротам и встаю сбоку от щели, занеся руку для удара. Его шаги приближаются к выходу, и в моей груди рождается легкая дрожь, но это не холод. Это предвкушение и… возбуждение. Какая-то часть меня хочет открытой борьбы, хочет победы. Стиснув зубы, чтобы не стучали, я крепче сжимаю стальной стержень Мне совершенно ясно: то, что случится в ближайшие секунды, определит, каким будет мое будущее. 63 Элли Он ничего не подозревает. Стивен появляется из гаража, даже не думая о возможной опасности, и довольно беспечно подставляет мне свой затылок. Монтировка начинает двигаться вниз, но что-то – тень, свист рассекаемого воздуха, шорох одежды – выдает ему мое присутствие. Стивен с завидным проворством оборачивается и успевает поднять руку, парируя мой удар. Пока он пятится, я бросаюсь вперед, тараню его всем своим весом. Дальнейшее можно описать словами детской считалочки «буду резать, буду бить, все равно тебе водить», только у нас другой, взрослый, вариант. Мы пытаемся вывести друг друга из строя – все равно как. «Тебе водить!»… Он целится мне в лицо, и его нож со свистом рассекает воздух. Я беру пониже и бью его монтировкой по ребрам. Кажется, вышло удачно – его лицо перекашивается от боли, да и сам он как-то скособочивается. Взмах рукой – и его кулак попадает мне по уху. На мгновение я теряю равновесие, и Стивен победно рычит. Рычит и бросается вперед, чтобы закрепить успех, но я уже лечу ему навстречу, низко наклонив голову. Удар – и он опрокидывается навзничь. Я отскакиваю, но недостаточно проворно – или недостаточно далеко. Стивен успевает схватить меня за край свитера и дергает изо всех сил. Я тоже падаю, и мы некоторое время барахтаемся в рыхлом снегу: каждый старается первым оказаться на ногах. Мне удается его опередить: в своей теплой куртке он не так ловок, к тому же он старше. Стивен еще только поднимается с колен, когда я снова бью его монтировкой. Он взмахивает руками, словно защищаясь, но я все равно отдергиваюсь, чисто машинально вероятно, но это движение меня спасает. В руке вспыхивает острая боль, которая стремительно поднимается выше и бомбой взрывается в груди. И снова я действую скорее рефлекторно, чем осмысленно, но мне везет: горизонтальный взмах, и монтировка бьет его сбоку по голове. Стивен падает. Я стою над ним, подняв монтировку над головой. Я готова ударить снова, если только он шевельнется, но проходит несколько секунд, а Стивен лежит все так же неподвижно, если не считать движения грудной клетки, которая поднимается и опускается в такт дыханию. В какой-то момент меня охватывает искушение. «Еще пара ударов по голове, – думаю я, – и с ним будет покончено.» Но… нет. Для него это будет слишком легкий конец. Он должен видеть, знать, чувствовать, что его смерть близка и неотвратима. Все остальное было бы проявлением милосердия – милосердия, которого он не заслуживает. «Давай, Верити, шевели задницей! Хватит в носу ковырять!» Каждая секунда, пока он остается без сознания, для меня на вес золота. Я должна распорядиться выдавшейся мне возможностью обдуманно и рационально. Иными словами, мне нужно действовать, и как можно скорее. И я заковыляла к дому. Закоченевшие ноги проваливаются в снег, я то и дело падаю, ледяной ветер обжигает легкие, мешая дышать. Наконец я вваливаюсь в прихожую и едва удерживаюсь от слез, настолько там тепло. Волшебная это штука – паровое отопление. Тепло очень быстро справляется с неподвижностью ног и пальцев, утративших на морозе всякую чувствительность, и я чувствую боль, которая вонзается в тело, готовая разъять меня на части. Ломит согревшиеся пальцы на руках и ногах, пульсирует синяк под глазом и наливается болью раненая левая рука. Рукав мой разрезан, кровь ручейками сбегает по кисти. От этого зрелища у меня начинает кружиться голова, и я прислоняюсь к дверному косяку, чтобы не упасть. Кое-как закатав рукав, я некоторое время изучаю глубокую резаную рану на предплечье, из которой продолжает хлестать кровь. Алые капли падают на плитку пола и растекаются по ней, образуя причудливые фигуры, похожие на пятна Роршаха. От раны поднимается отчетливый железистый запах, и меня снова охватывают страх и тошнота. Я судорожно сглатываю, и в тот же момент рану начинает жечь словно огнем, словно тот факт, что я признала ее существование, многократно усилил боль. С этим надо что-то делать, но ни делать, ни думать я не в состоянии. Единственное, что существует для меня сейчас, – это глубокий разрез на предплечье. Или наоборот: это я перестала существовать, и все, что от меня осталось, – эта глубокая рана на руке. И боль. Такой боли я еще никогда не испытывала. От нее плывет в глазах, мозг туманится, как после дозы, колени подгибаются. Как – как?! – мне выдержать эту обжигающую, невыносимую, режущую боль? Придерживая раненую руку здоровой, я раскачиваюсь вперед и назад, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы. Из горла рвутся протяжные стоны. Сколько проходит времени, я не знаю, но в какой-то момент мне становится очевидно, что мое тело каким-то образом привыкло к боли, освоилось с ней. Голова начинает соображать, и я понимаю, что сидеть и ничего не делать – глупо и опасно. Я начинаю двигаться. Подгибающиеся ноги выносят меня к столику с напитками. Трясущейся, окровавленной рукой я хватаю бутылку джина и ковыляю на кухню. Здесь я ставлю бутылку на рабочий стол и достаю из ящика буфета рулон липкой ленты. Скрипя зубами от боли, я осторожно закатываю набрякший кровью рукав. При виде располосованной руки мне снова становится нехорошо. Горячая, едкая желчь заливает горло, и я наклоняюсь над раковиной. Потом я тщательно полоскаю рот холодной водой, смывая едкий вкус желудочного сока. «Я смогу, – думаю я, настраиваясь на предстоящее испытание. – Я выдержу!» Мысленно я повторяю эти слова до тех пор, пока сама не начинаю в них верить. Хороший глоток джина еще больше укрепляет мою решимость, и, не давая себе ни секунды на дальнейшие размышления, я щедро поливаю рану спиртным. Ощущение такое, будто я сунула руку в гнездо ос, и у меня вырывается громкий вопль. Слезы брызжут из глаз, но я повторяю операцию. На этот раз я предусмотрительно сжимаю зубами воротник свитера, так что по крайней мере часть моей боли уходит в него, как молния уходит по громоотводу в землю. Чистое посудное полотенце выполняет роль тампона, который я закрепляю липкой лентой. Еще один глоток джина, и в желудке становится тепло и приятно. Боль тоже стихает, и я невольно думаю о том, что в будущем всегда буду использовать спиртное в качестве обезболивающего. При условии, конечно, что мне удастся до этого будущего дожить. Для полного счастья мне не хватает только одного, и я лезу в сумочку за сигаретами. Зубами я вытаскиваю из пачки одну сигарету, закуриваю и, с наслаждением затянувшись, выпускаю дым к потолку. Потом я иду в гостиную и сажусь на диван. Теперь, слава богу, я могу думать о Стивене более или менее рационально. Я помню, что в данный момент он на свободе. Да, он без сознания, но на свободе. «Лексус» выведен из строя. Откровенно говоря, принять этот факт мне довольно трудно, хотя я своими глазами видела порезанные покрышки. Глянцевитые листья большого фикуса, стоящего в большом горшке рядом с диваном, слегка поблескивают и отсвечивают зеленым – Стивен включил в доме весь свет, словно ребенок, который испугался темноты, и я криво усмехаюсь. Сорвав один листок, я верчу его в пальцах, пытаясь думать дальше. Он своими руками испортил свое единственное средство спасения, лишь бы не дать мне добраться до машины первой. Да, этот парень не потерял способности меня удивлять. Похоже, после всего, через что я заставила его пройти, после всего, чем я ему грозила, он полностью или частично слетел с катушек. Одному богу известно, как далеко он может зайти, если я попаду ему в руки. Воспоминание о том, что́ он говорил и делал, когда поймал меня на лестнице, еще свежо у меня в памяти. Его злоба и ярость до сих пор обжигают меня словно раскаленное железо, и я поеживаюсь. Если я окажусь в его власти, он… он может… Страх начинает покалывать кончики моих пальцев и ползет вверх по спине – холодный, липкий, неотвязный. Я пытаюсь стряхнуть его, но страх буквально впитывается в мою плоть, дыхание становится прерывистым, и я начинаю считать: – Сто… девяносто девять… девяносто восемь… Кровь грохочет в ушах словно курьерский поезд. – Девяносто семь… девяносто шесть… девяносто пять… Широко открыв рот, я пытаюсь заглотнуть побольше воздуха, но без видимых успехов. Легкие словно парализованы страхом, они просто не желают наполняться. Счет! Надо сосредоточиться на счете. – Девяносто четыре… девяносто пять… Медленнее. Вдох – выдох. Вдох… Выдох… – Девяносто четыре… Девяносто три… Девяносто два… Этот размеренный счет понемногу овладевает мною, подчиняет себе. Грудь поднимается. Опускается. Кислород вливается в легкие, растворяется в крови, бежит по венам, и сердце начинает биться реже, спокойнее. Мысли текут медленнее, и постепенно я начинаю снова осознавать себя. Я чувствую, как горят обмороженные пальцы, как пульсирует рана под повязкой. Эта боль привязывает меня к настоящему. Дом вокруг меня – словно молчаливый зритель. Он как будто ждет, что произойдет дальше. Тишину нарушает лишь тиканье старинных часов – зловещий звук, на который я до этой секунды не обращала внимания. Это единственное, что я слышу: часы судьбы, отсчитывающие время до катастрофы, избежать которой невозможно. Что мне делать? Нужен новый план – и срочно, пока у меня есть еще несколько минут. Фонарь перед домом по-прежнему не горит. Я помню, что он реагирует на движение. Да, время еще есть. Пока есть. И я продолжаю курить, роняя пепел на пол. Одновременно я продолжаю складывать лист фикуса, пока у меня в руках не оказывается грубое подобие изящных оригами Венди. Она все еще остается единственной постоянной величиной в изменившемся уравнении. Она достойна отмщения. Стивен должен ответить за то, что́ совершил. За ее смерть. Мне нужно только придумать, как заставить его принять условия предложенной мною сделки. Затушив окурок в раковине, я встаю и иду в гостиную. Кресло на колесах лежит на боку под окном словно символ того, что́ я собираюсь сделать, как далеко зайти. И одновременно это монумент ненависти, которую Стивен испытывает ко мне. Быть может, он попытается использовать мою петлю на мне самой. Если, конечно, я это допущу. Я закрываю глаза, и передо мной одно за другим возникают любимые лица. Коннор… Милый Коннор. Я не могу так с ним поступить после всего, что он для меня сделал. Он очень много для меня значит. Само его существование смиряет меня, напоминая, что нормальные мужчины существуют. И если Стивен меня прикончит, Коннора это убьет. Но если моя смерть будет хоть в чем-то полезной, если она покажет, кто такой Стивен на самом деле, если спасет хотя бы одну девушку… Что ж, я готова. Хорошо, что папа ничего не узнает. И мама тоже. Зато Стивену не сойдет с рук то, что он совершил. Но ведь есть мужчины, которым повезло остаться безнаказанными… Венди, другие девочки, петля, моя раненая рука… Я складываю эти фрагменты у себя в голове, скрепляю между собой, пока передо мной не возникает новая картина. Я вижу, как довести дело до конца. И если мне повезет, я, быть может, останусь в живых. Я улыбаюсь своему отражению в оконном стекле, и другая я улыбается в ответ. Вид у нее, надо сказать, еще тот: мокрые волосы торчат, свитер разорван и в крови, к руке примотано посудное полотенце. Но в окне была вместе с ней она: девчонка с огненно-рыжими кудряшками, которые я любила накручивать на палец, девчонка, которая воровала для нас сигареты и которая знала все мои тайны – она знала, как я плакала над «Парком юрского периода», знала, при каких обстоятельствах я на самом деле сломала большой палец. Возможно, это была галлюцинация, вызванная болевым шоком, потерей крови, легким переохлаждением и небольшим сотрясением, но она утешала меня, успокаивала, укрепляла мою решимость. Я киваю ей. У меня есть план. Липкая лента плохо отклеивается от кресла, но я отдираю ее, сминаю в комок и бросаю в камин. Скотч плавится в горячей золе, потом вспыхивает, чадя и распространяя отвратительный запах горящего пластика. Взяв в руки катушку с лентой, я отрезаю несколько кусков, закрепляю на подножке и подлокотниках, к которым были привязаны руки и ноги Стивена, и сажусь на его место. Свободные концы ленты я оборачиваю вокруг запястий, потом отрываю. Я чувствую, как скотч натягивает мою кожу, на которой остается клеевой слой. К прозрачной ленте прилепились волоски, красные и голубые шерстяные ниточки и пушинки из рукавов свитера, а на подлокотниках темнеют пятна моей крови. То же самое я проделываю со скотчем на подножке, отдирая его вместе с черными волоконцами от моих легинсов. В какой-то момент я снова испытываю сильное головокружение. Глаза заволакивает темнотой, и я из последних сил вцепляюсь в подлокотники. Свет в гостиной меркнет, я куда-то уплываю и вот-вот отключусь, но в последний миг у меня в голове что-то щелкает, и сознание возвращается. В гостиной по-прежнему светло, воздух неподвижен, стены не качаются и не кружатся. Нормально. Я трясу головой, чтобы окончательно прийти в себя. Мне необходим отдых, но с этим в любом случае придется подождать. Слишком многое мне еще нужно сделать. Я медленно встаю, чувствуя легкое покалывание в спине. Комната чуть качнулась, но уже в следующее мгновение застыла неподвижно. Пол подо мной не шатается, и я иду на кухню. Там, в буфете, я нахожу бутылочку кленового сиропа и срываю пластмассовую крышечку. Запрокинув голову, я подношу горлышко к губам и глотаю густую золотистую жидкость. Сахар – это не только белая смерть. Это энергия и силы, а мне очень скоро понадобится и то, и другое. Стивен может очнуться каждую минуту. Потом я выхожу в прихожую и, тяжело опираясь на перила, поднимаюсь по лестнице. Темное лакированное дерево пульсирует у меня под пальцами, и мне кажется, что это стучит невероятное сердце дома – стучит для меня. Быть может, я – привидение, и дом знал это с самого начала – знал и берег меня, чтобы я никуда не делась, чтобы навеки поселилась в этих стенах. Что ж, если так, мне остается только надеяться, что Венди поселится здесь со мной. Провести вместе вечность будет не таким уж плохим финалом, ведь говорят же, что конец – это только другое название начала. Мои руки покрываются гусиной кожей. В доме очень тепло, даже несмотря на то что огонь в камине давно прогорел, но моя одежда промокла и не дает мне согреться. Избитая и дрожащая, я могу черпать утешение только в мыслях о том, что скоро все закончится, хотя я и не знаю, кому из нас суждено остаться в живых. Я оборачиваюсь через плечо и вижу, что в прихожей стало значительно светлее. Но наступающее утро ни при чем. Это включился автоматический фонарь перед входом. Он очнулся. 64 Стивен Лес перед глазами то виден отчетливо, то вновь расплывается. Высокие фигуры в длинных черных плащах с капюшонами шагают по снегу к нему. Кто это, люди или?.. Не важно. Они пришли за ним. Они отведут его в дом и накинут на шею петлю. Интересно, сожгут они Элли у столба или бросят в море, как поступали с ведьмами пуритане?.. Но черные фигуры вдруг остановились, замерли неподвижно, и Стивен увидел, что это просто деревья – черные, кривые стволы и голые ветки, раскачивающиеся на ветру. Он пошевелился. Левая половина лица горела словно в огне. Застонав, Стивен перекатился на спину. Черное небо над ним было испещрено светящимися точками, но он никак не мог понять, звезды это или крошечные искорки, мерцающие у него в глазах. Так он лежал, пока не почувствовал, как стынут от холода легкие и намокают в снегу волосы на затылке. Все тело онемело, и только левое плечо в районе ключицы пульсировало тупой болью. «Нельзя здесь оставаться, – подумал Стивен. – Нельзя. Я замерзну. Нужно двигаться. Нужно идти в дом». Он с трудом поднялся, выбрался из рыхлого снега, в котором лежал словно упакованная в вату хрупкая безделушка. От его движения включился фонарь. Яркий свет на мгновение ослепил его, но Стивен несколько раз моргнул и увидел, что дом находится совсем близко – гораздо ближе, чем ему казалось. Близко или не близко, но путь до крыльца потребовал много времени и усилий. Наконец Стивен вскарабкался на крыльцо, но входить не спешил. Все окна были ярко освещены, но внутри царила тишина, словно массивное строение из дерева и стекла затаило дыхание. Сейчас оно ничем не напоминало уютное гнездышко, прекрасно подходящее для романтического уик-энда. Дом был негостеприимен и холоден, словно какой-то современный мавзолей, выстроенный среди глухого заснеженного леса неизвестно кем, неизвестно для кого. Порыв ветра со свистом пронесся меж деревьев, застучал скрюченными ветвями. Дом по-прежнему молчал. Можно было подумать, что он на стороне Элли, что он прячет ее от того справедливого возмездия, которое она заслужила. Для очистки совести Стивен все же попытался заглянуть в дверной глазок, но, разумеется, ничего не увидел. Впрочем, он и так знал, какая картина ожидает его в прихожей. Приготовленная для его шеи петля, зловещий символ уготованной ему судьбы. Нет, ему определенно не хотелось заходить в дом через парадную дверь, и он побрел в обход, к двери кухни. Там было открыто, и он вошел, оставляя на полу мокрые следы. Как и в других комнатах, в кухне горел свет, и Стивен сразу заметил капли крови на рабочем столе, на раковине, на полу. Казалось, сам дом ранен – так, во всяком случае, подумалось ему, когда он потянул носом, принюхиваясь к исходящему от пятен неприятному металлическому запаху. Понемногу Стивен вспоминал, что произошло перед тем, как он потерял сознание, но воспоминания возвращались к нему фрагментами, яркими цветными вспышками, между которыми зияли провалы. Вот сверкнула черным глянцем занесенная над его головой монтировка, взлетели, словно крылья злой птицы, рукава яркого свитера Элли, замелькали его руки, отражавшие ее удары, вспыхнула в голове оранжевая боль, когда загнутый конец монтировки врезался в тело. Да-а-а… Стивен попытался поднять левую руку. Он действовал крайне осторожно, но руку прострелила такая сильная боль, что он скрипнул зубами и поморщился. Ему, однако, нужно было точно знать, насколько сильно он искалечен, поэтому минуты через три, когда боль немного улеглась, Стивен повторил попытку. На этот раз болело не так сильно, и он слегка покрутил плечом, подвигал им из стороны в сторону, чтобы убедиться, что кости не сломаны и что головка плечевого сустава не выскочила из своей сумки. Все оказалось в порядке, и он несколько приободрился. Он цел и почти невредим.