Они приезжают домой, и Клемми въезжает в прихожую на спине Джека. Элизабет идет рядом, держит Клемми за руку и несет ее трость, будто ее дежурство возле дочери продолжается. Макс поднимается с лестницы, на которой сидел, Чарли отлипает от перил. Родители Джека отправились утром обратно в Суррей. Они сказали, что Чемберленам теперь необходимо побыть всем вместе, впятером. Джек чувствует, как Клемми поднимает голову, чтобы ощутить привычный уют, запах и чувство дома. Она ничего не говорит, но ее ноги чуть сильнее сжимают Джеку спину. Тишину нарушает Макс, который выходит вперед, гладит сестру, все еще сидящую на спине Джека, по ноге и говорит: «Привет, Клем». Она переводит туманный взгляд вниз, в его сторону. Чарли гладит сестру по плечу, отчего она вздрагивает, но потом протягивает к нему руку. — Тебе нравится поздравление, Клемми? — бормочет Чарли. Несколько дней он готовил большой сюрприз для Клемми. Никто не должен был о нем знать, это был совершенно секретный проект. Джек смотрит вверх. Над лестницей Чарли развесил аккуратно вырезанные разноцветные блестящие буквы, которые складываются в приветствие: «Добро пожаловать домой, Клемми!». Сердце у Джека сжимается сначала от сочувствия к Чарли, а потом от сочувствия к Клемми. Чарли все еще смотрит на сестру, ожидая, что та захлопает в ладоши и засмеется. Но этого не происходит, она даже не смотрит на буквы. Вместо этого она начинает хныкать и вертеть головой во все стороны. Элизабет целует ей ручку и говорит нарочито веселым голосом: — Там написано «Добро пожаловать домой, Клемми!». Молодец, Чарли. Ну что — кто хочет бабушкиного шоколадного торта? Джек снимает Клемми со спины и берет на руки, она хватается за него и за столом сидит, прильнув к отцу, как коала. Колени у нее лиловые от синяков. В своем темном мире она постоянно натыкается на разные предметы. Элизабет суетится вокруг с тарелками, молоком и тортом и тем же чересчур бодрым голосом говорит: — Макс, расскажи Клемми смешную историю про твой крикетный матч со школой «Тембери». Накануне вечером они убрали все острые предметы, отбеливатель и спички, так что Элизабет не сразу находит нож, чтобы разрезать торт. Мальчики тихо садятся на свои места, словно пришел важный гость и они не знают, как себя вести. — В общем, кто-то привел на матч большущую собаку, вроде немецкой овчарки, а она любит мячики, просто обожает… Пока Макс рассказывает, Джек аккуратно усаживает Клемми лицом к столу и направляет ее руки, чтобы она нащупала фарфоровое блюдце, которое поставила перед ней Элизабет. Все смотрят, как ее руки шарят по столу в поисках вилки. Клемми проводит указательным пальцем по зубчикам, другой рукой берет блюдце и медленно втыкает вилку в кусок торта. Попав в торт, она отламывает от него кусочек, потом кладет его на вилку. Чарли упорно пытается рассказывать историю, но у него кончается запал, да и все равно никто не слушает. Все завороженно следят за тем, как Клемми поднимает на вилке кусочек шоколадного торта — медленно, медленно, пожалуйста, пожалуйста… Но глазурь слишком тяжелая. Кусок качается на вилке, наклоняется, и как только Клемми открывает рот, падает, оставляя противное коричневое пятно на ее красивом желтом платьице. Прибирая на кухне после ужина, Джек смотрит на экран видеоняни. Элизабет лежит рядом с Клемми, которая наконец уснула в их кровати. Они передвинули ее с середины комнаты к стене, чтобы Клемми не упала. Пока она не приспособится, будет спать с Элизабет, а Джек в ее комнате. Элизабет перенесла на их двуспальную постель все мягкие игрушки Клемми, всех кукол — в надежде, что она выберет что-нибудь другое вместо Фреда. Но нет, Клемми сжала фламинго в удушающем объятии, Джек видит лишь его клюв, торчащий из-под ее руки. Он понимает, что, наверное, не стоит этого делать, но не может перестать следить за ними через маленький экран. Его жена и дочь лежат лицом друг к другу, Элизабет гладит Клемми по голове, у Клемми приоткрыт рот, она крепко спит. У Элизабет слегка дрожат плечи, но изображение слишком нечеткое, чтобы сказать наверняка, плачет она или нет. На мгновение она зарывается лицом в подушку, потом шепчет что-то на ушко Клемми и медленно выбирается из кровати. Джек поворачивает экран к стене и продолжает наводить порядок, вытирает столешницу. Элизабет тихо проскальзывает на кухню. Он оборачивается, чтобы посмотреть на нее. Она выглядит непривычно маленькой, джинсы свободно болтаются, скулы и ключицы выпирают, как корни из-под земли, под глазами мешки. Не зная точно, чего она хочет, Джек решает подойти к ней и медленно раскрывает объятия. Элизабет не реагирует, но и не отстраняется. Она позволяет обнять себя, и ее тело перестает быть таким напряженным. Так они и стоят посреди кухни, окруженные уютными домашними звуками: бульканьем старой посудомоечной машины и возгласами мальчиков, играющих наверху в компьютерную игру. В редкие моменты единения, такие как этот, Джек перестал повторять ей, что все будет хорошо. Он говорил ей это скорее для того, чтобы услышать подтверждение и почувствовать, что у него самого на душе становится легче и спокойнее. Но однажды она больше не смогла отвечать ему: «Да, да, я знаю», — а потом перестала даже кивать, и он прекратил говорить эти слова, потому что сам уже в них не верил. Но теперь, когда все дети дома, когда все они снова вместе, Джек говорит: — Я знаю, у нас все будет хорошо. Я уверен. Он чувствует, как она кивает, и сильнее прижимает ее к себе. Джек хочет предложить открыть бутылку вина — один из немногих странных подарков от друзей и соседей, большинство из которых ограничились традиционными пирожными и цветами, — как вдруг в дверь звонят. Элизабет вздрагивает. Она неделями успешно избегала контактов с внешним миром, за исключением самых необходимых. Элизабет смотрит на Джека; ее глаза кажутся странно неподвижными, как у Клемми. — Я посмотрю, кто там, — говорит Джек, погладив ее худое плечо. — Давай ты откроешь бутылку красного, а потом я уложу мальчиков. Его предложение звучит разумно. Элизабет кивает и говорит: «Ладно», — и тут в дверь снова звонят. Они повесили колокольчики над всеми дверями в доме, чтобы Клемми слышала, когда кто-то приходит и уходит. Колокольчик над входной дверью звенит, и Джек от удивления едва сдерживает смех, когда видит, кто пришел. На крыльце с корзиной всякой всячины стоит Эш, а позади него Брай, которая выглядит так, словно ее сейчас стошнит. Джек открывает рот, но теряет дар речи и просто недоуменно качает головой. Эш начинает говорить. Кажется, это заранее отрепетированная речь: — Слушай, Джек, мы не собираемся заходить и даже не надеемся, что ты с нами поговоришь. Просто хотели принести вам это, чтобы вы знали: что мы все время о вас думаем, мы рядом, и если… Но Джек не позволяет Эшу закончить предложение: — Ну так оставьте всю эту дрянь на пороге, как делают другие. Кажется, я тебе ясно дал понять, когда ты подкараулил меня в больнице: мы не хотим вас видеть, — он смотрит на Брай. — Никого из вас. Так что оставьте нас, черт побери, в покое. Он собирается захлопнуть дверь, но вдруг — «Джек? Что происходит? Кто…» Он слишком громко говорил, и теперь к нему подходит Элизабет. Увидев за дверью Брай и Эша, она замирает. Джек чувствует, что у нее разрывается сердце. Ее глаза устремлены на Брай, и она не отводит их. — Элизабет, я… Я так, так… У Брай дрожат губы, она не может говорить. Опускает голову, зажимает рот рукой и начинает рыдать. Элизабет стоит не шелохнувшись. Эш подхватывает: — Элизабет, мы сказали Джеку, что хотели занести это вам. Альба сделала Клемми несколько подарков, так что… И еще тут письмо, и подарки для вас и для мальчиков. В общем, вот. Он указывает на корзинку у своих ног, но Элизабет по-прежнему не сводит глаз с Брай. Когда она наконец начинает говорить, ее слова адресованы Брай и только ей. — И о чем же ты сожалеешь? Брай смотрит Элизабет в лицо, чтобы понять, насколько серьезно она говорит. — Да, Брай, я хочу знать, за что ты извиняешься. Ты сожалеешь о том, что наша дочь ослепла? Или о том, что это по твоей вине она больше не сможет видеть? Глаза Брай в ужасе расширяются. Кажется, она вот-вот убежит, но Эш берет ее за руку. Он продолжает говорить спокойно, как профессиональный переговорщик: — Элизабет, здесь нет ничьей вины. Никто не сможет доказать, что Альба или Брай заразили ее. Было столько мест, где она могла… — Я не спрашивала тебя, Эш. Я спрашивала крестную Клемми. Женщину, которая поклялась ее защищать, — Элизабет спокойно поворачивается к Брай, ее голос полон презрения. — Ну так что? — Элизабет, я прошу прощения за все. За то, что мне не хватило сил сказать тебе правду, за то, что я не была хорошей подругой, и больше всего за то, что случилось с Клемми. Брай не поднимает головы, она смотрит в землю. Элизабет не отвечает, она лишь кивает и выглядит так, словно хочет наступить Брай на лицо. — Но ты, похоже, не понимаешь, что, если бы этого не произошло с Клемми, то произошло бы с каким-нибудь другим несчастным ребенком. Знаешь, что в тебе самое отвратительное? Твой эгоизм. Ты четко дала понять, что считаешь, будто права твоего ребенка достойны защиты больше, чем жизнь моего ребенка. Я ненавижу тебя за это. Она выплевывает «ненавижу» с шипящим придыханием. Брай пытается справиться с собой. Она зажмурилась, а рукой закрывает рот — чтобы не кричать, а возможно, чтобы ее не стошнило от стресса. Эш крепче сжимает ее руку, на виске у него бьется жилка, и он говорит: — Элизабет, это несправедливо. Мы здесь, чтобы предложить помощь. Мы хотим помочь… — Снова хочешь предложить денег, да, Эш? Чудесно. Найди хирурга, который сможет вернуть моей дочери зрение, тогда поговорим. А до тех пор держись подальше от моей семьи, или я вызову полицию. Эш открывает рот, но Элизабет захлопывает дверь, прежде чем он успевает хоть что-то сказать. Наступившая тишина звенит у Джека в ушах. Он чувствует себя так, будто ему в сердце только что воткнули огромную иглу. Элизабет не плачет, но ее трясет. Не надо ее обнимать, нет, не сейчас… Поэтому они просто стоят рядом. А затем Элизабет торжественно берет руку Джека в свои и произносит: — Я собиралась сказать тебе сегодня вечером: я говорила с юристом, Джек. Его посоветовала Шарлотта, — ее глаза сверкают, взгляд острый, решительный. — Я должна что-нибудь сделать. Я хочу, чтобы весь мир узнал о том, что они натворили. Кажется, это единственное, что мы сейчас можем сделать для Клем. Джек медленно кивает. Единственное. — Ладно, Элизабет. Если это то, чего ты хочешь. — Да, я этого хочу. Я много думала и считаю, что только так смогу двигаться дальше, только так мы сможем двигаться дальше. — Хорошо, послушай… Джек ведет Элизабет на кухню, отодвигает для нее стул и достает два бокала. Открытая бутылка уже стоит на столе, и он наливает им обоим по большому бокалу, а затем садится напротив жены. Вино обжигает горло, словно кислота, но язык тут же чувствует сладость, а мозг — легкое опьянение. — Я все продумала, Джек, — Элизабет тянется через стол, чтобы взять его за руку. — Я говорила с солиситором. Ее зовут Бет Инграм, и она сказала, что Королевская прокурорская служба вряд ли за это возьмется. Строго говоря, Брай и Эш не совершили преступления. Мы можем подать иск от имени Клемми о возмещении личного ущерба, но Бет говорит, что в мировом суде его рассматривать не будут, у них нет прецедента. Дело передадут сразу в Высокий суд, а это значит, что его будет слушать судья, а не присяжные. Бет считает, что для нас так даже лучше. Она думает, дело может получить широкую огласку, привлечет внимание журналистов, и, по-моему, она права. Джек делает большой глоток вина. Он кивает, сжимает руку Элизабет, как будто полностью соглашаясь с ней, и удивляется: когда, черт возьми, она нашла время? Он совершенно выбился из сил, пока учился безопасно купать Клемми, подбадривал Макса и Чарли, консультировался с эрготерапевтами[10][Эрготерапевт — специалист по восстановлению разнообразных навыков у людей с ограниченными возможностями.], — не говоря уже о том, с каким трудом выбил себе шестимесячный отпуск за свой счет. Джек до сих пор не понимает, хватит ли им денег на жизнь, но об этом можно подумать позже. Затем он вспоминает о тех длинных ночах и утрах, когда Элизабет оставалась с Клемми в больнице. Клемми еще была на транквилизаторах и спала по четырнадцать часов. У Джека снова возникает необъяснимое желание рассмеяться. Неужели он вечно будет недооценивать Элизабет? Возможно… Когда она так глубоко ушла в себя, он переживал, что потеряет ее навсегда. Неужели он так плохо ее понимает? Значит, когда ему казалось, что Элизабет от горя потеряла дар речи, она собирала силы и готовилась к битве? Он смотрит на нее. Элизабет сидит напротив с прямой спиной и спокойно сложенными руками, и в ее глазах сверкает и сияет новый яростный огонь. Джек понимает — она вернулась. Женщина, в которую он однажды влюбился, вернулась, и вся кухня будто пробудилась, очистилась и засияла новыми красками — ведь она вернулась. — Я сейчас напишу Бет, договорюсь о встрече, чтобы мы оба могли с ней все обговорить. Элизабет встает, чтобы взять айпад, и возвращается на свое место, уже уставившись в экран, но тут со стороны лестницы раздается сдавленный крик. Джек не раздумывая бросается на звук. Чарли в пижаме, которую Джек еще утром бросил в грязное, с трудом удерживаясь на перилах, пытается дотянуться до разноцветных букв, развешанных для Клемми. В два прыжка добравшись до лестницы, Джек хватает Чарли за ноги. Тот вскрикивает от неожиданности, и Джек, строже, чем собирался, говорит ему: — Какого черта ты делаешь? Он снимает сына с перил и добавляет: — Боже, Чарли, ты же мог сломать ногу! Только опустив сына на пол, Джек замечает, что у того покраснели глаза, он плакал и вот-вот расплачется снова — на этот раз из-за Джека. Джек вздыхает и наклоняется, чтобы обнять его. Чарли кажется совсем маленьким, он будто съежился от грусти. — Прости, дружище, прости, ты меня очень напугал. Я не должен был на тебя кричать. Джек чувствует, как Чарли кивает, уткнувшись ему в шею. Он шмыгает носом, тяжело вздыхает и говорит: — Макс назвал меня идиотом из-за этого поздравления, сказал, что я придурок. Ведь я забыл, что она не сможет его увидеть. Чарли отстраняется от отца, вытирает рукой нос и продолжает, все еще уныло качая головой: — Я не хотел, пап! Прости, я не нарочно. Джек прижимает к себе сына, чтобы тот не видел, что Джек и сам плачет. Он думал, что его сердце уже давно разорвалось в клочья. Но вот он страдает из-за сына, и еще один лоскут отрывается, причиняя острую боль. Он гладит Чарли по русым волосам и шепчет на ухо: — Мы знаем, что ты не нарочно, дружище, просто так вышло. Ты сделал очень красивые буквы для сестры. Она тебя очень любит, мы все тебя любим. — Нет, Макс меня не любит. — Конечно, любит, но ты же знаешь его — иногда он странно выражает свои чувства. Чарли обхватывает отца ногами, и тот начинает подниматься по лестнице. — Давай, приятель, пора спать. Когда Джек встает на первую ступеньку, из кухни, где Элизабет все это время писала письмо юристу, доносится ее голос: