«Нет-нет, все хорошо. Мы в порядке, точно, — говорит Розалин в трубку, глядя на Элизабет, чтобы убедиться, что та в порядке. — Да. Элизабет здесь, но она поранила ногу, к сожалению… Порезалась о стекло. Какой-то урод разбил стеклянную панель в двери кирпичом… Да. Думаю, она в норме. Хотите поговорить с ней?» Элизабет мотает головой и яростно машет руками. Она что, совсем не соображает? Нет, она не собирается говорить с Эшем. Розалин протягивает Элизабет телефон, но та не берет его. «Она не хочет говорить. Послушайте, Эш, скоро приедет полиция — вы можете взять их на себя? А я отведу Элизабет к себе и осмотрю ее ногу». Розалин заканчивает разговор и, глядя на осколки, красиво блестящие на земле, говорит: — Слава богу, их не было дома. Альба жутко перепугалась бы. Элизабет тоже радуется, но в следующую секунду одергивает себя: ей больше нет дела до Альбы. Она говорит: — Мало ли что случается. Она бы это пережила. Розалин хмурится, и Элизабет отводит взгляд. — Это не просто случилось, Элизабет. Кто-то кинул им в окно кирпич — вероятно, из-за того вранья, что о них пишут. Мы обе это прекрасно понимаем. Элизабет пристально смотрит на Розалин. — Хотите сказать, это моя вина? Розалин выдыхает большое облако пара. — Слушайте, мы обе перенервничали. Пойдемте ко мне, я посмотрю… — Нет уж, раз вы начали этот разговор, так будьте любезны ответить. Вы считаете, это моя вина, что кто-то разбил им окно? Розалин говорит: — Я не думаю, что это ваша вина, но считаю, что — косвенно — вы несете за это ответственность. Хотя, честно говоря, неважно, что я думаю. Элизабет не знает, смеяться или плакать. — Просто уму непостижимо, — говорит она. — Элизабет, вы знали, что если не откажетесь от иска, то журналисты смешают Брай и Эша с грязью. И рано или поздно какой-нибудь псих сделает что-нибудь в этом роде. Вы знали, что такое может случиться, но приняли решение, — не знаю, верное или нет, — продолжать судиться. Не обращая внимания на боль, Элизабет, прихрамывая, подходит к Розалин. — Я знаю, что вы пытаетесь сделать. Но вы не можете сравнивать тот вред, который они причинили Клемми, с этим. Это разные вещи. Совершенно разные. Розалин кивает и говорит так мягко, насколько это возможно: — То, что произошло с вами, намного хуже, несомненно, но я думаю, что принцип тут один и тот же. У любого нашего решения есть последствия. У всего, что мы делаем. Элизабет сверлит ее взглядом, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить охватившую ее ярость. — Послушайте, Элизабет… Прошу, простите меня, я не должна была всего этого говорить. Давайте я вам помогу. Розалин подходит к ней и касается ее руки, но Элизабет вырывается и сквозь сжатые зубы говорит: — Не трогайте меня. — Все в порядке? — слышится голос через дорогу. Это Крис окликает их с порога своего дома. Розалин снова смотрит на Элизабет и кричит Крису: — Да, все хорошо. Полиция уже едет. — Что случилось? — спрашивает Крис, и Розалин, бросив еще один взгляд на Элизабет, нехотя переходит дорогу, чтобы успокоить его. Закоченев от холода, Элизабет с силой наступает на кровоточащую ногу, чувствует боль, чувствует, как свело солнечное сплетение, и едва не кричит. Зато теперь она больше не чувствует свое сердце. Элизабет уходит в темноту, твердя себе, что в состоянии сама дойти до дома. Эш был прав: общая площадь коттеджа, который они снимают в деревушке, в десяти милях от Фарли, примерно равна площади первого этажа их дома, но здесь гораздо просторнее. Много месяцев что-то мешало Брай дышать, видеть и слышать, но наконец оно исчезло. Иногда она все еще несколько часов подряд не может думать ни о чем, кроме боли. Но когда, изнуренная и разбитая, она приходит в себя и видит, где она находится, то чувствует, что все еще хочет дышать. Три дня в неделю за Альбой присматривает женщина, которая держит небольшую ферму. Она разрешает Альбе кормить свиней, коз и цыплят. Эта женщина говорит, что слишком занята, чтобы сидеть в интернете, так что она либо не знает про суд, либо ей все равно, во всяком случае никого из них она ни о чем не расспрашивала. Эш снова ходит на пробежки и больше времени уделяет работе — каждое утро проводит стратсессии с медиакомпаниями, пробираясь вместе с ними сквозь дебри слияний и поглощений. Он до сих пор бережет Брай от многих вещей, она это знает. Он все еще не сказал ей, почему прошлой ночью в их доме сработала сигнализация, и она решила, что не хочет знать. Во всяком случае, пока. Брай много гуляет, консультируется онлайн с новым психотерапевтом, Катериной, и тихо сидит у Мэтти. Она навещает его почти каждый день. Раньше она никогда не ездила к нему одна и была удивлена чувству общности, возникающему днем, когда они проводят рядом несколько часов. Впервые она просто сидит с братом и не смотрит на часы. Он единственный, кто не требует от нее объяснений, ничего от нее не ждет, он принимает ее, и это как бальзам на сердце. Она чувствует, как между ними возникает нежность. Возможно, она всегда была, но отравлявшие Брай страх и стыд мешали ее ощутить. Во время четвертого посещения Виктория, сиделка Мэтти, протянула Брай его расческу, и она впервые расчесала ему волосы. На следующий день, только увидев сестру, Мэтти стал указывать себе на голову, и Брай рассмеялась. — Вы ему нравитесь, — сказала Виктория с улыбкой. Взяв расческу, Брай закусила губу, чтобы не расплакаться. Она поняла: Мэтти впервые рассмешил ее, потому что она впервые позволила ему это сделать. На прошлой неделе она взяла с собой Альбу и даже не шелохнулась, когда Альба стала играть своими динозавриками на коленях у Мэтти. Он совершенно спокойно сидел и мирно наблюдал за игрой маленькой племянницы. Единственное, чего Альба не поняла, — почему мама, глядя, как они молча играют вдвоем, вдруг расплакалась. Впервые в жизни Брай почувствовала, что у нее есть брат, а не бремя. Она включает телефон лишь пару раз в неделю. На прошлой неделе ей написала Роу, спрашивала, как дела, намекнула, что была бы не прочь приехать в гости. Брай до сих пор не ответила. Сообщение от Джесси было более категоричным: она написала, что оставит Коко с Джо и приедет на следующий день. Она действительно приехала. Наверняка подготовленная Эшем, она почти не упоминала о суде или о Чемберленах. Брай спросила о маме, и Джесси ответила, что та будет в порядке, они все будут в порядке — нужно только время, как и всегда. Это все, что Брай нужно было услышать. Джесси внимательно смотрела на Брай, следила за каждым ее движением, как будто то, как она помешивала суп или зашнуровывала ботинки, сообщало что-то важное о внутреннем мире сестры. Время от времени она общается с Розалин; Брай уже дважды сама звонила ей во время долгих прогулок, и Розалин молча слушала, как Брай плачет в трубку. Когда они разговаривали в последний раз, Розалин сообщила, что в конце ноября собирается вернуться в Италию. Рэйфу предложили работу в художественной галерее в Милане, и Розалин решила уехать с ним. Она сказала, что там лучше работается, что ей подходит тот образ жизни и что она забыла, насколько суровыми бывают английские зимы. Брай будет не хватать новой подруги, но эта новость не стала для нее шоком. На самом деле кажется правильным, что Розалин снова пора в путь. Брай все еще не поговорила с мамой; Сара не звонила и не писала. Джесси утверждала, что мама не хочет, чтобы ее трогали. Брай осознала, что беспокоится по этому поводу меньше, чем, возможно, следовало бы. Ее жизнь, и так уже разрушенная, кажется свободнее теперь, когда над ней не властна паранойя Сары. Брай знает, что однажды они снова обретут друг друга, но не сейчас, когда обеих переполняет страх. Брай кажется себе пятном в голубом утреннем небе, пока она, поддавшись уговорам Эша и психотерапевта, едет на машине к врачу. Она решила записаться к новому врачу после того, как признала, что небольшая доза антидепрессантов — возможно, неплохая идея. Как сказала Катерина, «только в качестве поддержки на ближайшие несколько месяцев». Это часть плана Эша и Катерины — помочь Брай принять тот факт, что суд состоится, даже если она будет пытаться его игнорировать. Она должна быть эмоционально подготовлена. Для Брай планировать на день вперед — все равно что представлять себе мир до своего рождения. И все же она пытается все сделать правильно. Брай приезжает на несколько минут раньше, останавливается возле одного из любимых кафе Элизабет. Она сидит в машине пять минут, чтобы опоздать и не торчать в приемной, где ее могут узнать. Когда доктор приглашает ее, Брай видит, как администратор поднимает голову и, наморщив лоб, пару раз повторяет: «Брайони Коли», — а потом поворачивается к коллеге с вопросом, где она могла слышать это имя. Опустив голову, Брай быстро идет к высокой женщине — ее новому терапевту, в небольшой белый кабинет. — Здравствуйте, Брайони, я доктор Фишер, — доктор указывает на стул напротив, и Брайони послушно садится. — Я здесь недавно. Рада познакомиться. — Добрый день, — говорит Брай. Доктор Фишер кладет ногу на ногу. Она ведь должна знать, кто такая Брай? — Итак. Чем я могу вам помочь? Чтобы не смотреть на доктора Фишер, Брай разглядывает пару размытых картинок на стене, явно нарисованных маленькими детьми, и начинает произносить заученные в машине слова. — Ну, мне было тяжело последние несколько месяцев, и я плохо себя чувствую. На самом деле, очень плохо. Сложный период в ближайшее время не закончится, и мой психотерапевт, Катерина Кенной — вы должны были получить от нее письмо, — порекомендовала мне начать курс антидепрессантов. Только, пожалуйста, в небольшой дозировке. Лишь закончив свой короткий монолог, Брай поднимает голову и смотрит на доктора Фишер. Теперь, после всех косых взглядов, комментариев в Сети и происшествия той ночью на Сейнтс-роуд, Брай готова к битве, едва переступает порог коттеджа. Поэтому ее удивляет, что доктор Фишер не усмехается и не косится на нее хмуро. Нет, она смотрит на Брай внимательно, без обвинения и жалости, а с участием, напоминающим о Розалин. — Да, я читала о вас и вашей семье. Вам приходится переживать ужасный опыт. Ага, началось. Брай опускает голову в ожидании упреков. Но упреков нет. Доктор Фишер поворачивается к компьютеру, что-то печатает и одновременно говорит: — Так, давайте посмотрим. Брай видит на экране письмо от Катерины. Доктор Фишер читает его, кивая, и снова поворачивается к Брай. — Нужно, чтобы вы заполнили несколько бланков, и затем я смогу выписать вам рецепт. Но для начала вот что, — говорит она. Брай краснеет и начинает нервно переплетать пальцы. Вот оно: осуждение, отвращение. — Я хочу, чтобы вы знали: вы можете прийти и поговорить со мной в любое время, — говорит доктор Фишер. — Я врач, но мне тоже бывает тяжело, когда нужно вести моих детей на вакцинацию. Прошлой ночью я не могла заснуть и все думала, правильно ли я поступила. Брай чувствует, как напряжение спадает, она может разжать стиснутые зубы. — Моя мама говорит, что быть родителем сегодня сложнее, чем когда-либо. Постоянно приходится принимать решения, и по любому вопросу всегда есть множество мнений. К тому же нас вечно заставляют испытывать чувство вины — если что-то идет не так, люди всегда обвиняют мать. В общем, я хочу сказать, если у вас появятся вопросы о вакцинах или о чем-то, связанном с медициной, запишитесь на прием, и я помогу всем, чем смогу. Хорошо? Слова доктора Фишер — будто теплый ветерок, овевающий Брай, и ее глаза увлажняются. Ей хочется обнять доктора Фишер, но та уже повернулась к компьютеру со словами: — Вот и отлично. Сейчас я распечатаю бланки, и мы с вами начнем. Эш и Брай ужинают печеным картофелем и остатками рагу, сидя по-турецки на подушках вплотную к черной железной печке и едва не обжигаясь об нее. — Ага! Вот и доказательство, что порядочных людей больше, чем плохих, разве нет? — говорит Эш, когда Брай рассказывает об утренней встрече с доктором Фишер. Они заканчивают ужин в тишине и покое, а потом Эш говорит: — Сегодня звонил Эд. Брай случайно роняет вилку, и та со звоном падает на пустую тарелку. Она всегда становится неуклюжей, когда речь заходит об адвокате или о суде. Брай с трудом выдавливает: