— Все будет пучком, вот увидишь. Мой мужчина будет депутатом, а я буду ему соответствовать. Нам дадут тачку… как она там? За сорок лямов, с водителем. — А как же, — отшучиваюсь. — За сто сорок. Помогаю Олесе спрыгнуть на пол, веду к выходу. Ее ладонь теплая, походка от бедра — соблазняет, заигрывает. Я действительно люблю эту девочку и хочу сделать ее счастливой. Может, и справимся. Приложу усилия. Подарю еще что-нибудь... Блядь, опять про деньги. — Может, останешься у меня сегодня? — напрямую предлагает она. Конечно да, если бы на плечах зажили укусы. — У нас же воздержание. — Просто пообнимаемся, м? — Лисён… — Презираю себя за укоризненный голос. И правда, типичная тварь. На душе по-прежнему ровно. Пульс в полном покое. Не трогает. Вообще в этой жизни больше ничего не трогает. Надо подарить Олесе что-то особенное. Новую машину? — Традиции же. Мы выходим из здания и направляемся к парковке. Именно в этот момент я замечаю в тени раскидистого тополя девушку. Черная куртка, кроссовки, синие джинсы. И высокий рыжий хвост на макушке. — Традиции! Ну как самый лучший мужчина на свете мог оказаться цыганом?! Ка-ак?! — комично стонет Олеся. — Я не могу носить эти юбки в пол! Тогда что от меня останется? Ноги — самая красивая часть тела. А я смотрю на Аню Февраль, что улыбается во все свои брекеты, и осознаю, с какой бешеной скоростью падаю на самое дно. Глава 12 Аня Идея, видно, так себе — будем честны. Утром это казалось лучшим выходом из сложившейся ситуации, но помощник депутата Максим Одинцов так глянул, что сердце окостенело. Вот же псих психованный, чудовище. Я быстро отворачиваюсь и делаю вид, что уронила сережку в желтые листья. Пристально в них вглядываюсь. Приседаю, руками шуршу. — Закладки уже средь бела дня ищут? Да еще и здесь? — доносится веселый голос спутницы Одинцова. Она сказала тихо, но у меня крайне чуткий слух. Сжимаю зубы. Максим ей отвечает что-то и уводит в сторону. Господи. Порыв осеннего ветра прошивает хилую куртку, я зябко потираю руки. Более теплый вариант есть, но тот пуховик такой старый и некрасивый, что носить откровенно стыдно, я в нем как бочка. Померила на днях и обратно убрала. Несмотря на пробирающий холод, полуденное солнце слепит до слез, и сквозь пелену, украдкой, я провожаю фигуры Одинцова и его девушки. Наверное, это его девушка, кого еще психованный может держать за руку? Эффектная. Расстегнутое коричневое пальто, черное платье, черные сверкающие лоферы. Она шатенка, стрижка каре. Есть у меня такая особенность — когда сильно нервничаю, улыбаюсь. Максиму тоже улыбнулась, он же посмотрел словно сквозь меня и прошел мимо. Обидно. Дойдя до парковки, Максим оборачивается. Тут же машу, давая понять, что пришла к нему. Он делает знак, дескать, жди. Или какой-то другой знак — попробуй разбери с такого расстояния. И уходит. Что ж. Брожу туда-сюда некоторое время, пинаю опавшую листву. Вокруг, как назло, ни магазина, ни кафе. Есть ресторан, я туда зашла, но как цены увидела, так и вышла. Триста рублей — стакан воды. Спасибо, сами попейте. Дую на ладони, пританцовывая на месте. Как же холодно. И уйти не могу, страшно. Я посмотрела на сайте: Максим Одинцов работает в этом здании на пятидневке. Помощник депутата, занимается всякими юридическими делами. На фотографии он мрачный и жесткий, аж волосы дыбом. Поэтому приписка ниже, что они с радостью принимают горожан и отвечают на вопросы и жалобы, выглядит как насмешка. Ага, такой ответит. Потом догонит и еще пять раз ответит. И тем не менее хорошее я об Одинцове тоже прочитала. Много хорошего о нем и его родителях. Поэтому приняла взвешенное решение — не писать заявление в полицию. Насилия не было в той каюте, хоть убейте! Да, он в меня не влюбился, хотя и лишил невинности, но... это не преступление, за такое нельзя ломать жизнь мужчине. Если Максима посадят, как его маме и папе жить? А если они ко мне приедут и в глаза посмотрят? Ой нет, не смогу я. Деньги — это хорошо, но с такой грязной совестью впору с моста прыгнуть. Сама честным путем заработаю. Через час я дрожу, как последний лист на березе, с которым мы все это время переглядываемся, гадая, кто первый сдастся. Зубы стучат, пальцы ног приказали долго жить. Когда сил терпеть не остается и я медленно иду на остановку мимо парковки, рядом останавливается большая черная машина. А за рулем — Одинцов. Один. Замираю как вкопанная, он делает движение рукой, тянется и открывает пассажирскую дверь. Вдох-выдох. Максим высовывается на улицу и рычит: — В машину. Живо. Слушаюсь! Семеню к авто, поспешно забираюсь внутрь. — Привет, — бросает он так сухо, как ни в одной пустыне не бывает. — Здравствуйте, — вежливо отвечаю я. Он качает головой, резко давит на педаль, и машина рвется с места, а я замерзшими пальцами хватаю ремень и пытаюсь быстрее пристегнуться, чтобы заглушить мерзкую пикалку, что включилась вместе с движком. *** Мы едем куда-то минут десять, я беспрерывно тру руки, отогреваясь. Максим молчит. Он потыкал кнопки на панели, и сиденье под задницей стало греть. Скажу я вам, приятнее в жизни мало что бывает. В какой-то момент Одинцов сворачивает с дороги и паркуется на обочине, барабанит пальцами по рулю. Я только начала отмирать после дубака, поглядываю на него с опаской. Дурацкая улыбка растягивает губы, но борюсь с ней, помня его ужас перед брекетами. Максим в черном костюме, белой рубашке. Эффектно выглядит, ничего не скажешь. Видимо, та фотография, что на сайте, была сделана не в какой-то определенный день, к которому все нарядились. Его могли сфоткать хоть когда, он — всегда одинаковый. Богато смотрится в этом сверкающем чистотой авто, но меня это не восхищает: у Валерия Константиновича тоже крутая машина, а человек он, как выяснилось, не очень. — Передумала насчет денег? — нарушает Одинцов тишину. Голос звучит сдержанно, но все равно как-то невыносимо. Я стараюсь не думать о том, что между нами было. Надо заглушить эмоции, будто их вовсе нет. Рыдать, обвинять, жаловаться — глупо. Я больше не могу себе позволить быть глупой. Нет такой роскоши. — Денег? — переспрашиваю. — В полицию ты не пошла, отсюда могу вывод сделать, что принципиально портить мою жизнь ты не собираешься. Тогда дело в бабках? От слов, тона и прошивающего насквозь взгляда в груди больно. Максим жестокий, очень жестокий мужчина. Они тут все такие, в столице. Трахал меня всю ночь, а теперь относится как к назойливой мухе. Со своей невестой, наверное, в другом тоне разговаривает. Интересно, он уже занимался с ней любовью после меня? — Это была ваша девушка? Красивая. Она знает? — Я тебя сейчас на трассе высажу. Поспешно отворачиваюсь, зажмуриваюсь и считаю мысленно: раз-два-три. Гашу потребность разрыдаться, улыбка вновь до ушей. Это нервное, ничего не могу поделать. — Чего ты, блядь, лыбишься? — Вы вроде не материтесь при девушках. — Если осмелилась на шантаж, привыкай, будет еще хуже. Нервы сдают, я забываю речь, которую репетировала, и вылепляю ему как есть: — Уже стало хуже! Вы думаете, мне это приятно было? Что мной воспользовались, как какой-то девкой на яхте! А потом эти мужчины жуткие преследуют! Мне это не надо все! Я вас... простила. Почитала о вас, о том, как вы живете. Как вас маленького в Турции засыпало после землетрясения и вы три дня под завалами сидели с собакой. Понятно, почему вы такой психованный. Но, знаете ли, детские травмы не оправдание, чтобы так с людьми поступать. Мне тоже страшно! У меня тоже своя жизнь есть... — Погоди, кто тебя преследует? — Тон Максима меняется. — Петров снова лезет? Он в городе? — Нет, другие. Я растерялась, они корочки показали так быстро, что не запомнила имена. Я... снимала комнату с девочками, они туда пришли. О вас все расспрашивали. Я сбежала, спряталась у Влада, это друг. Так вчера вечером они и там меня нашли! — Вытираю глаза. — Обо мне расспрашивали? Подробнее говори. — Сказали, вы бандит и нельзя допустить, чтобы вы стали депутатом. Что вы часто вот так девочек... на яхте и не только... — Я снова борюсь с позывом выть белугой, приходится весь свой характер использовать, чтобы удержать всхлип. — Аня, продолжай. Вспомнил мое имя. Ничего себе! — Денег предложили немерено, если дам интервью и напишу заяву. Мне вообще плевать, депутат вы или кто там. Я не хочу на всю страну заявлять, что меня изнасиловали. Да и не было это насилием, я... ладно, неважно. В общем, это нечестно будет для нас обоих. Одинцов сжимает зубы так, что напрягаются желваки. Передергивает от того, какой же он жуткий, отталкивающий тип. — Видимо, нас кто-то видел. Горничная или Петров. Нас мог видеть кто угодно. Он забыл, что мы это в коридоре делали? Судя по всему — забыл. — Я разберусь, — говорит Максим. — Ты правильно сделала, что пришла ко мне.