— Вы меня специально отвлекаете, — пробормотала я, снова ощущая пустоту во влагалище. Но на этот раз умолять мужа не пришлось. — А ты меня решила уморить, — рассмеялся он, сжимая мои ягодицы и разворачивая меня к себе. Аккуратно насадил меня на своего толстяка и велел развлечься самой. — Я устал, Кьяра, — деланно пожаловался он. — Теперь твоя очередь вести партию. — А когда я неумело заскакала на нем, шутя пригрозил: — Если этот сломаешь, новый не вырастет. Всю ночь мы провели с Гвидо в любовных утехах, а когда наутро я, в строгом костюме, чулках и бежевых лабутенах, но без нижнего белья, уселась рядом с Гвидо на заднее сиденье новороченного Майбаха, внутри болели мышцы и тупо саднил клитор. — Тебе лучше подремать, — посоветовал муж, накрывая меня невесть откуда взявшимся пледом. — Сними туфли и положи затылок на подголовник. Микеле поведет машину быстро, но аккуратно. Чернявый водитель, улыбаясь, глянул на меня в зеркало. — Доедете в лучшем виде, маркиза, — душевно заверил он. А я, закрыв глаза, подметила, что водитель мужа первым обратился ко мне, используя титул. Я задремала. А Гвидо уткнулся носом в какие-то бумаги. Что-то черкал, где-то расписывался, но за всю дорогу ни разу не удостоил меня вниманием, полностью сосредоточившись на работе. Вилла, стоявшая невдалеке от моря, поразила меня обилием комнат и величественной архитектурой. — Сам дом строился в семнадцатом веке, — небрежно бросил Гвидо в сторону львов, сидящих по бокам крыльца, и высоких ступенек. — Осторожно, не споткнись, — пробубнил муж и ввел меня в дом, где, приветствуя новую маркизу, в шеренгу выстроилась прислуга. Следом Микеле внес наши чемоданы, и пока Гвидо показывал мне официальные апартаменты виллы, шустрые горничные развесили по огромным платяным шкафам все мои вещи. Расстелили постель и по собственному разумению положили в ногах кровати кружевной пеньюар. Муж провел меня через анфиладу богато обставленных комнат. Время от времени он останавливался и тыкал пальцем в портреты, висевшие на стенах. А я же любовалась огромными каминами, служившими украшениями каждого зала. — Утомилась? — ласково поинтересовался Гвидо, распахивая дверь нашей спальни. — Я помогу тебе, — прошептал он, усаживая меня на антикварный стул, сиденье и спинка которого напоминали раскрывшуюся раковину, а ножки и подлокотники были украшены морскими коньками. Сидеть на нем оказалось неудобно. Каждое ребрышко раковины впивалось в плоть, и я заерзала. Но пересесть в другое место не посмела. Тем более мой муж принялся раздевать меня. Снял пиджак. Оставив меня в юбке и чулках, он задрал подол и хрипло велел: — Раздвинь ноги, Кьяра. Я повиновалась. Мне даже в голову не пришло перечить супругу. Ноги, обутые в туфли на высоких каблуках, разъехались в стороны, обнажая любимое местечко Гвидо Лукарини. Муж, довольно оглядев меня, деловито огладил мои бедра в кружевных чулках и аккуратно закинул мои ноги на подлокотники. Сначала одну, а потом вторую. Обе мои конечности оказались под охраной морских коньков, поднимающих вверх резные морды. О том, чтобы сдвинуться с места, не могло быть и речи. Я ойкнула, а Гвидо снова рассмеялся и осторожно уложил меня на спинку стула. Я старалась не думать о том, как выгляжу со стороны, лишь краем глаза заметила, что мой супруг опустился передо мной на колени. Хозяйским жестом раздвинул влажные складки и с видом собственника осмотрел каждую. — Ты очень красива, Кьяра, — в который раз повторил он. — Твоя вагина напоминает мне чайную розу. Нужно распорядиться, чтобы в нашей спальне и в моем кабинете стояли только эти цветы, — довольно хмыкнул он, наклонившись над моей «розой» и внезапно прикусив клитор. От неожиданности я закричала и забилась в крепких руках мужа, думая, что он сейчас же меня отпустит. Но язык Гвидо резво прошелся по всем складкам, а потом принялся кружить по клитору, заставляя меня кричать снова и снова. Когда же язык мужа переместился во влагалище, я резко дернулась. Гвидо от неожиданности выпустил из своих рук мои ноги, а стул на хлипких ножках перевернулся назад. Я лежала, будто разделанный цыпленок, дрыгала ногами, но встать сама так и не смогла. Супруг тут же пришел мне на помощь, и когда в комнату тихо постучалась прислуга, я уже находилась в объятиях Гвидо. — У вас все в порядке, синьор, синьора? — предупредительно осведомилась она, но войти в комнату не посмела. — Все хорошо, Каролина, — крикнул муж и рассмеялся, глядя на мою смущенную физиономию. — Мне с тобой скучать не придется, — хмыкнул он, ощупывая шишку на моей голове. — Быстро в постель, — шутливо приказал он. Расстегивая на мне юбку. Бежевая строгая вещица неуклюже свалилась к моим ногам, да так и осталась там валяться, повторяя судьбу пиджака, оказавшегося под туалетным столиком. Муж, не церемонясь, стащил с меня чулки и точным движением отправил их в урну, а творение Лабутена аккуратно снял и поставил, ей богу, поставил! На туалетный столик. — Красиво вы меня раздели, — слабо улыбнулась я, пытаясь справиться с резкой головной болью. — Я старый дурень, Кьяра, — проворчал Гвидо, отойдя к комоду и лихорадочно там роясь. Наконец он выудил батистовую ночную рубашку, украшенную точно такими же кружевами, как на платках. Надев ее на меня, он помог мне лечь и тут же позвонил местному доктору. — Тебе придется приехать, Пьетро, — начал он, не здороваясь. — Моя маркиза упала и ударилась головой. Хочу, чтобы ты осмотрел ее! — заявил Гвидо и внимательно прислушался к собеседнику. Потом хмуро уставился на меня и поинтересовался озабоченно: — Тебя не тошнит, Кьяра? — Что? Кто поменял имя? — переспросил он в трубку и резко оборвал собеседника. — У меня новая жена, болван! — а потом заметил мечтательно, — надеюсь, именно с ней я проживу до гробовой доски. Отдыхай, — велел мне Гвидо. — Если почувствуешь тошноту, скажи. Если что-то понадобится, дерни за шнурок, — муж кивнул на атласные ленты, притороченные над кроватью. — С твоей стороны вызов услышит твоя горничная, а с моей — мой камердинер. Смотри, не перепутай, — шутливо пригрозил он мне пальцем и вышел из комнаты. Я лежала на мягчайших пуховых подушках не в силах поверить. 'Горничная! Камердинер! Серьезно? У меня? У Кьяры Фарнетти, чья мать горбатилась около пышущих жаром печей, ежедневно приготовляя к завтраку свежий хлеб для господ, а потом вечером обсасывала грязные свистки своих хозяев? А я лежу в собственной спальне на высоких подушках и могу в любой момент позвать служанку или проспать до утра. И никто ничего мне не скажет. Да за одну католическую школу я должна целовать ноги Гвидо Лукарини и благословлять его имя каждую минуту за то, что он окружил меня неподдельной заботой и любовью. Стал для меня единственным отцом, которого я никогда не знала. Я подскочила на колени и, найдя глазами распятие, перекрестилась истово, а потом поклялась: — Мадонна миа, обещаю всегда и во всем с радостью слушаться своего мужа Гвидо ди Лукарини. Жить с ним в любви и согласии долгие годы! И во всем и всегда ставить его интересы превыше моих собственных. Спасибо тебе, Матерь Божия, что ниспослала мне этого мужчину. Он годится мне в отцы, а я обещаю быть ему верной женой, почитать, преклоняться перед ним и всегда исполнять его желания, стоять на страже его интересов, родить ему ребенка или несколько, если синьор Гвидо того пожелает. Ни единым движением или словом не перечить ему. Громко прочитав обеты, шедшие из глубины моей души и от восторженного сердца, я, будто маленькая, запрыгала на кровати, бубня себе под нос: — Я — маркиза! Я — маркиза! А после улеглась на смятую постель и, положив руку на золотой треугольник, боязливо потрогала клитор. Откуда мне было знать, что зеркало, висевшее над кроватью, снабжено камерой слежения? Все мои вопли и клятвы тут же транслировались господину Гвидо, сидевшему у себя в кабинете и потягивавшему красное вино. Он поднялся ко мне через минуту и, пробормотав, что купание поможет мне уснуть, наполнил водой мраморную ванну, скорее напоминающую бассейн. Мы долго лежали с ним в теплой воде. Я наслаждалась близостью мужа, задыхаясь от любви к нему. Господин Гвидо, взяв мочалку, бережно и нежно вымыл меня. А потом, вытащив из воды, аккуратно промокнул кожу махровой простыней, тут же отбросив ее прочь. Я смотрела на своего мужа глазами, полными любви. Может, ему далеко до Апполона или Давида Бернини, но для меня это не имело значения. — Я люблю вас, господин Гвидо, — прошептала я, когда он нес меня обратно в постель. — Я хочу родить вам ребенка. Муж, улыбаясь, надел на меня ночную рубашку и снова накрыл одеялом. — Тебе еще рано рожать, Кьяра, — ласково заметил он. — А у меня дети есть. Поверь, это постоянная головная боль. Мне доставляет удовольствие нянчиться с тобой и понемногу учить тебя жизни, — объяснил Гвидо, а после, нахмурившись, сообщил. — Завтра тебя осмотрит акушерка, если наши с тобой легкомысленные занятия не принесли ощутимые плоды, то лучше пока принять меры. Тебе нужно немного окрепнуть, моя девочка, — муж положил руку мне на живот и обмолвился нехотя. — Когда сильно захочешь, мы вернемся к этой теме. А пока я хочу баловать тебя, куколка. Нужно сначала стать настоящей женщиной, а потом уже матерью. — Да, господин Гвидо, — пролепетала я, как всегда считая, что муж прав. Глава 5 — Я хочу показать тебе Венецию, — заявил Гвидо следующим утром. — Поедем сразу после завтрака. Покатаемся на гондоле, отведаем зеркального карпа невдалеке от моста Реальто. Я бы с удовольствием заглянул и в казино, но туда маленьким девочкам вход заказан, — пошутил он, протягивая мне канноли — маленькое пирожное с рикоттой — украшенное цукатами и орехами. После гибели матери я не могла есть кондитерские изделия и даже частенько пренебрегала хлебом. Мама славилась своей выпечкой. И особенно нежными получались у нее канноли. Я закашлялась, откусив маленький кусочек. Прожевала, еле сдерживаясь, чтобы не поморщиться. «Ни нежности, ни вкуса, будто кусок ваты жуешь, — подумалось мне. — Наверное, кондитер старался, но как же его творению далеко до маминого!» — Не расстраивай моего повара, Кьяра, — улыбаясь, заметил муж. — Ты слишком худенькая. Солнце просвечивает через твои кости, — шутя, пожурил меня он, а затем настоял на своем. — Доешь, канноли, малышка. Нам ехать чуть больше трех часов, а есть по дороге фастфуд я тебе не разрешу, — поморщился он, пристально наблюдая, как я давлюсь пирожным. Потом, не спрашивая, долил мне в чашку кофе с молоком и терпеливо дожидался, пока я все выпью. — Если хочешь, надень джинсы и кроссовки, — довольно кивнул он в сторону гардеробной, будто молодежная одежда выдавалась мне в награду. — А я позвоню сыну. Может быть, этот шалопай составит нам компанию. Кто, как не художник, сможет показать нам всю красоту Венеции, — высокопарно заявил он, потянувшись за сотовым. — Альдо не похож на художника, — выпалила я, смутно вспоминая высокого стройного мужчину в дорогом костюме. Короткая стрижка и дорогие часы на руке. Разве так выглядят люди искусства? — Мой старший сын занимает пост вице-президента банка, — напыщенно заявил Гвидо, — а художник Сержио. Мой любимец. Он напоминает мне моего младшего брата. Тот был такой же веселый и непосредственный. — А что произошло с вашим братом? — охнула я, подозревая трагедию в прошлом. — Ничего, — удивленно передернул плечами Лукарини. — Что может случиться с этим балбесом? Сидит в моем кабинете, за моим столом, и думает, что бы еще наворотить назло мне. — А вы ему попускаете? — изумилась я. — Нет, маркиза, — саркастически обронил Гвидо, наматывая прядку моих рыжих волос себе на палец. — Для этого там и находится Альдо. Пусть работают, — тяжело вздохнул он, — а мы заслужили отдых. Ступай одеваться, Кьяра, — велел он сварливо. Я, не обращая внимания на придирчивый тон, опрометью кинулась в соседнюю комнату и прикрыла за собой дверь. Глаза разбегались от обилия нарядов. Но я решила одеться, как давно хотела. Черные джинсы, белая рубашка и пиджак. Наряд показался мне идеальным. Но мой муж, войдя следом, молча обнял меня сзади и поинтересовался ехидно: — Куда ты так вырядилась, Кьяра? — Мне кажется, отличный вид, — пробормотала я, не желая расставаться с пиджаком, а тем паче с рубашкой и джинсами. Руки мужа заскользили по моим плотно обтянутым бедрам, потом попробовали протиснуться под рубашку. Не удалось. — Сними ее, Кьяра, — потребовал Гвидо. — Мне нужно постоянно чувствовать твое тело. А эта тряпка годится только для работы в офисе, пряча от посторонних мужчин самое сладкое. — Но… — слабо возразила я. — Пуговицы оторвутся еще в машине, — предупредил Гвидо, давая понять, что его напор они не выдержат и разлетятся в разные стороны. — Придется тогда купить тебе какое-то убожество в сувенирной лавке. Но ты же сама не захочешь этого… — Тогда что мне надеть? — растерялась я, внутренне молясь, чтобы муж разрешил поехать в джинсах. — Что-нибудь с длинным рукавом, — поморщился Гвидо, доставая черную тунику с округлым вырезом. Сверху надевай свой пиджак, — смилостивился он. Мне такой вид не понравился. Я старательно подбирала слова, чтобы не обидеть Гвидо, как он, повернув меня к себе, живо расстегнул пуговицы на рубашке и распахнул белые батистовые полы. Воззрился недовольно на совершенно гладкий бюстгальтер телесного цвета. — Что это? — задохнулся от возмущения он. — Живо снимай это уродство! Хотя погоди, я сам! Он не сразу смог отыскать застежку, спрятавшуюся впереди за маленьким кружевным бантиком, но когда бюстгальтер отлетел в сторону, муж обхватил обеими руками сначала одну грудь, а потом вторую. — Бедняжки, — ласково пропел он, целуя упругие шары, потом добрался до вершинок, к которым был так неравнодушен, и, притянув меня к себе, принялся облизывать каждую. — Венеция никуда не денется, — пробормотал он, стаскивая с меня джинсы. Мы снова очутились в постели и выбрались оттуда лишь через два часа. — Ваш сын ждет нас, — с сожалением воскликнула я. — Неважно, — отмахнулся Гвидо, доставая из шкафа длинную коричневую юбку и апельсиновую двойку: майку и кардиган. — Будто солнышко, — одобрительно улыбнулся, стискивая мою грудь через тонкий трикотаж майки. — Дорогой поднимем перегородку и немного развлечемся, — подмигнул он мне, влезая в потертые белесые джинсы и темный свитер. Я смотрела на мужа и не могла налюбоваться. Для пятидесяти одного года Гвидо выглядел прекрасно. Темные волосы, зачесанные назад и обильно смазанные гелем, терпкий парфюм делали его похожим на телезвезду. Я потянулась к мужу, целомудренно целуя его в щеку, но Гвидо снова привлек меня к себе и, впившись в губы, требовательно повел языком. — Может, мы никуда не поедем? — пробурчал недовольно, а потом, поморщившись, обронил. — Нужно ехать. Дети ждут.