– Мне нравится сама история этого места. В двадцатые годы это помещение было пентхаусом, принадлежавшим женщине по имени Грета Ван Берг. Она была известной светской дамой и обожала устраивать вечеринки. – По лицу Колетт пробегает тень улыбки. – Вы представляете, что это было такое – жить здесь, высоко над огромным городом, смотреть на все происходящее на улице с высоты двадцать пятого этажа. Неудивительно, что у этого места есть какая-то своя магия. Те, кто здесь жил когда-то, должно быть, мечтали завоевать весь мир. Здесь собирались сливки нью-йоркского общества. – Колетт издает смешок. – Я бы многое отдала, чтобы побыть здесь хотя бы мухой на стене, чтобы увидеть, что тут происходило в прежние времена. Я быстро, буквально за какую-то секунду, еще раз окидываю взглядом помещение, в котором нахожусь, и пытаюсь представить себе то, что описала моя собеседница: роскошную вечеринку, женщин в ослепительных платьях, щегольски одетых мужчин, курящих сигареты, вставленные в длинные мундштуки. Что и говорить, все это невероятно далеко от того, что доводилось видеть в реальной жизни мне, но я не сомневаюсь, что Колетт идеально вписалась бы в подобную картинку. Тем временем Колетт изучает меню. В «Очаге» она так и не получила заказанный ею салат капрезе и сейчас, как я полагаю, голодна. Я незаметно отодвигаю в сторону барную карту. Появляется официантка. Она в дизайнерском зеленом платье чуть ниже колена и золотистых туфлях с ремешками и на высоком каблуке. На одной из ее рук я вижу сразу несколько браслетов. Все это совершенно не похоже на униформу, которую я носила в «Очаге». – Сегодня у нас скидка на большие бутылки шампанского, – говорит официантка. – Принести вам одну? – Звучит замечательно, – говорит Колетт. – И еще что-нибудь перекусить – на ваше усмотрение. Что-нибудь вкусное – несколько вариантов. Когда официантка отходит от нашего столика, я, глядя на Колетт, многозначительным тоном интересуюсь: – Вы уверены, что нам следует пить алкоголь? Миссис Бэрд не обращает на мои слова никакого внимания. Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, она, слегка подняв голову и плотнее сжав губы, подставляет лицо солнечным лучам. Через какие-то несколько секунд официантка возвращается с шампанским и ведерком, наполненным льдом. Она со звонким хлопком эффектно открывает бутылку и разливает в бокалы искрящееся вино. Колетт пододвигает оба бокала ко мне и говорит: – Это все вам. Выходит, мне предстоит в одиночку осушить большую бутылку шампанского? Что ж, по крайней мере, хорошо, что в этом случае сама Колетт пить не будет. Следующие несколько минут проходят в неловком молчании. Я отпиваю из бокала глоток, потом еще один и чувствую, как мои нервы начинают понемногу успокаиваться. По телу разливается приятное тепло. – Я хочу вам кое-что показать. Нечто особенное, – говорит Колетт и достает из сумочки какой-то предмет, держа его в крепко сжатом кулаке. – Мне это очень дорого. Я наклоняюсь вперед, но по-прежнему ничего не вижу, потому что пальцы Колетт все еще плотно сжаты. Затем она начинает разгибать их – по очереди, один за другим. Я вижу локоны светлых волос. Вплетенную в них розовую ленту. – Я всегда ношу это с собой. Я еще ближе придвигаюсь к Колетт – да, это волосы. И в тот самый миг, когда я понимаю, чьи они, миссис Бэрд подтверждает мою страшную догадку: – Да, это волосы Пэтти. Я чувствую, как шампанское, забурлив у меня в животе, вот-вот польется обратно. Глава 19 Колетт, держа в руке светлые пряди волос, гладит их. – Она такие красивые, правда? Такие шелковистые. У Пэтти чудесные светлые волосы – вы наверняка никогда не видели таких у детей. Они просто невероятные, – говорит моя собеседница. Похоже, она снова впала в некое подобие транса. – Я так люблю свою Пэтти, что всегда ношу эти прядки с собой. Хочу, чтобы она всегда была рядом. Я стараюсь не смотреть на предмет в руках Колетт, но у меня это не получается. Она продолжает поглаживать волосы, словно живое существо, как будто она гладит по голове девочку, сидящую у нее на коленях. – Когда Пэтти нет рядом, это меня как-то успокаивает, дает мне ощущение комфорта, – говорит Колетт. – Слава богу, что Паулина сегодня согласилась посидеть с ней – она сказала, что будет просто счастлива это сделать. Девочка все еще плохо себя чувствует. Бедная малышка! В общем, если мне приходится отправиться в город – например, вызвать шофера и поехать искать вас, – поясняет миссис Бэрд и весьма выразительно смотрит на меня, – то у меня всегда есть с собой частичка Пэтти. Тут Колетт ненадолго замолкает и склоняет голову набок, словно хочет дать мне время, необходимое для того, чтобы как следует понять ее слова, а затем продолжает: – А если я по каким-то причинам хоть немного нервничаю или не уверена в том, что все делаю правильно, ощущение волос Пэтти в руке меня успокаивает. Можете себе представить – несколько прядей волос способны творить чудеса. Я чувствую, что она со мной. Да, со мной. Мой самый любимый человечек на всем белом свете. В июле этого года ей исполнится четыре года. Меня вдруг пробирает озноб. Я больше не чувствую тепла солнечных лучей, заливающих террасу. Колетт повторяется, говорит одно и то же. Она совершенно не осознает, что уже рассказывала мне о своих чувствах к Пэтти во время собеседования. И тут до меня доходит – в этом и состоит проблема. Колетт проживает свою жизнь в некой временно́й петле. Каждое утро в ее сознании все словно обнуляется, и она снова и снова говорит примерно одно и то же – а потом, на следующее утро, все начинается сначала. Внезапно меня осеняет – получается, что во время собеседования, когда Колетт держала что-то у себя на коленях, это были те же волосы Пэтти. Видимо, благодаря этому она чувствовала, что дочь находится рядом с ней. Да, те же самые светлые пряди. Видимо, это ее талисман. – Хотите подержать их? – внезапно спрашивает Колетт и сует волосы мне в руку. Я отодвигаюсь назад, но Колетт это нисколько не беспокоит – похоже, она просто этого не замечает. – Ничего, все в порядке, – говорит она. – Возьмите. Они такие мягкие – вот увидите. И миссис Бэрд снова протягивает мне то, что для нее – святыня, реликвия. Я чувствую, что вот-вот закричу. Неужели она в самом деле постоянно носит это с собой двадцать лет? Все мое тело сковывает ужас. Когда светлые прядки касаются моей кожи, мне хочется отдернуть руку и отбросить их, как будто мне всучили горячую картофелину. Сдержавшись, я возвращаю волосы с розовой лентой Колетт, но не могу просто передать их ей, а подталкиваю их пальцами по столу в ее сторону. К столику опять подходит официантка, и ее зеленое платье волнами колышется вокруг ее тела. Я с облегчением перевожу взгляд на нее. Она ставит на стол поднос с легкими закусками, разложенными по тарелкам: тосты с авокадо и копченым лососем, роллы из тунца и салата-латука, сэндвичи с дыней и вяленой ветчиной на тонких хлебцах, посыпанные листиками мяты. – Отлично, – произносит Колетт и радостно потирает руки. Официантка снова наполняет мой опустевший бокал шампанским. – Пожалуйста, – приглашает Колетт и указывает на закуски. – Угощайтесь. Мой живот протестующе урчит. Предыдущая сцена напрочь отбила у меня аппетит – я чувствую себя настолько плохо, что не уверена, что смогу проглотить хоть кусочек пищи. Однако Колетт настаивает. – Не пропадать же добру, – говорит он. Я осторожно пробую тост с авокадо и лососем, потом ролл из тунца и салата-латука, причем он едва не разваливается у меня в руке на части. Колетт, видя, что я все же что-то ем, облегченно улыбается и, протянув руку, берет сэндвич с дыней и ветчиной и откусывает от него крохотный кусочек. – Ну как, вкусно? – интересуется она. Я молча киваю и не без труда проглатываю то, что мне удалось прожевать. Затем делаю глоток шампанского, а затем прикладываюсь к нему уже более основательно – мне приятно щекочущее ощущение, возникающее при этом в горле. Затем под действием вина лихорадочный бег мыслей у меня в голове несколько замедляется. – Мне нравится проводить время с вами, – говорит Колетт. Я отодвигаю свою тарелку в сторону. Колетт делает то же самое, хотя она к еде практически не прикоснулась. Я отхлебываю еще немного шампанского из бокала, Колетт делает глоток воды – к моей радости, вина она пока не выпила ни капли. Мы, словно по команде, повторяем движения друг друга. От этого мне кажется, будто каждая из нас словно бы смотрит на свое отражение в зеркале. Чтобы отделаться от этого неприятного ощущения, я вообще перестаю шевелиться. – С вами все как-то так просто, так естественно, – улыбается мне Колетт. – Словно мы с вами подруги. Я тревожно сглатываю, не знаю, что на это сказать. – Знаете, с другими нянями все всегда было как-то натужно… Некоторые из них в конце концов увольнялись – например, последняя. – А сколько всего в вашем доме было нянь? – интересуюсь я. – Три. Ответ удивляет меня – я думала, что цифра будет намного больше. – Одну мы наняли, когда Пэтти появилась на свет, и она была просто замечательная. Лучшая. Потом ее сменила другая – Тереза. Она тоже какое-то время проработала у нас, но… – Колетт, поморщившись, так и не заканчивает фразу. – Ну а в прошлом году мы наняли еще одну молодую леди. Мы вам о ней уже рассказывали. А теперь на этой должности вы. Колетт делает небольшую паузу, а затем начинает говорить снова, на этот раз уже более деловым тоном: – Мне бы хотелось, чтобы у нас все получилось. Я сделаю для этого все что нужно и готова платить вам больше, чем предложил Стивен, а именно тысячу восемьсот долларов в неделю, – заявляет моя собеседница. Я в этот момент отпиваю из бокала шампанское и при этих словах едва не начинаю кашлять. – Это хорошая зарплата, так что вторая работа вам не понадобится. И, хотя Стивен сказал вам, что вы должны будете приходить к нам в девять часов утра, приходите в десять – чтобы у вас не было необходимости торопиться. Рабочий день с десяти до четырех, с понедельника по пятницу включительно, – это все, о чем я прошу. Плюс оплачиваемые отпуска и больничные. Это касается и тех дней, когда я буду по тем или иным причинам отменять ваш визит – например, если буду неважно себя чувствовать. А также тех случаев, когда вы мне будете не нужны. Иногда мне хочется побыть дома вдвоем с Пэтти – только она и я. В такие дни мы с ней проводим время в ее игровой комнате. Представив себе, как Колетт одна сидит в комнате, набитой игрушками, я начинаю неловко ерзать на стуле… Моя собеседница же тем временем продолжает: – В общем, платить вам будут всегда – даже тогда, когда вам не нужно будет выходить на работу. – Колетт снимает темные очки и, чуть приподняв одну бровь, испытующе смотрит на меня: – Я уверена, вы будете получать больше денег, чем мог бы вам предложить какой угодно ресторан, и, само собой, намного больше, чем вам платят сейчас. Вернее, платили. Вам никогда и нигде не найти такой работы, и вы это знаете. – Колетт улыбается. – Так что если вы не ухватитесь за мое предложение, с вашей стороны это будет очень глупо. Я не знаю, что на это сказать. В этот момент наши с Колетт взгляды встречаются, и улыбка на ее губах гаснет. Ее настроение меняется так же резко, как направление ветра во время бури, порывы которого дуют то в одну, то в другую сторону. Теперь я читаю в ее глазах печаль. – Значит, вы не хотите быть рядом со мной, Сара? Со мной и с Пэтти? – грустно спрашивает она. – Скажите же, что останетесь. Скажите, что будете со мной, Сара. Прошу вас. Пожалуйста. Я не успеваю реагировать на колебания ее эмоций. Хотя Колетт так и не прикоснулась к шампанскому, я на протяжении всего разговора продолжала пить из своего бокала и теперь чувствую себя слегка пьяной. За последние двадцать минут вино ударило мне в голову, и я осознаю, что мощные оборонительные редуты, которые я выстроила в своем сознании, теряют прочность и вот-вот начнут сами собой рассыпаться. Я протягиваю руку к стакану с водой. Мне просто необходимо слегка отрезветь – тогда я смогу сосредоточиться и привести мысли в порядок. Я знаю, то, что предлагает мне Колетт, – это сумасшествие. Она сама сумасшедшая.