Надолго ли отдал? Очень скоро Шешковский начал получать донесения, согласно которым Елена Степановна вступила в связь с Петром Шуваловым исключительно ради отца, практически одновременно с ней завела роман с мало кому известным в то время адъютантом своего любовника Григорием Орловым. В то же время младшая дочка Апраксина Машенька сделалась фрейлиной великой княгини. Распрощавшись с семьей и в последний раз, по дружбе, заглянув к Шешковскому, фельдмаршал Апраксин отбыл к месту своей службы. Армия под его командованием должна была вступить в Пруссию. В военный гений Степана Федоровича никто не верил, он и в прежние годы не столько воевал, сколько служил по дипломатической части, а это суть не одно и то же. В последние же годы Апраксин невероятно растолстел и сделался неповоротливым. Но, должно быть, кому-то очень уж нужно было оттеснить влиятельного фельдмаршала от трона как раз в то время, когда здоровье императрицы достигло критического состояния. Она то и дело падала в обморок, претерпевала болевые приступы и судороги. Несмотря на то, что Степан Федорович выполнил просьбу Петра Шувалова и отдал ему дочь, ему все равно не удалось задержаться в столице. Неудивительно, Апраксин поддерживал Бестужева, тот давно объединился с Разумовскими. Шуваловы просто не могли допустить, чтобы все их враги именно в это время сосредоточились в столице. После того, как цесаревна подарила трону одного за другим двоих детей, ее уже не пытались отправить в монастырь, тем не менее великий князь относился к супруге, мягко говоря, наплевательски. Он избрал себе новую фаворитку, ею стала фрейлина Ее Императорского Высочества Елизавета Романовна Воронцова, с которой Екатерина Алексеевна была в непрестанной вражде. Толстая, нескладная, невоспитанная, но при этом добрая и незлобивая Лиза благодаря своему новому положению могла со временем невероятно возвысить свою семью. Тут же Разумовские познакомили наследника престола со своей племянницей Матреной Герасимовной, по мужу Тепловой[130]. Екатерину устраивал этот адюльтер, так как с Матреной, по крайней мере, можно было о чем-то договориться. Кроме того, желающий произвести впечатление на ставленницу Разумовского Петр Федорович даже советовался со своей супругой, как ему следует украсить комнату, дабы это понравилось Тепловой. Ожидая прихода Матрены, великий князь наполнил комнату ружьями, гренадерскими шапками, шпагами и перевязями, так что в результате она получила сходство с арсеналом. Сама же великая княгиня снова блаженствовала в обществе очаровательного поляка, который вместе с графом Горном гостил в Ораниенбауме. Как-то раз после обеда, который Екатерина Алексеевна провела в небольшой компании, она пригласила гостей осмотреть внутренние покои дворца. Когда они вошли в кабинет, где цесаревна обычно занималась чтением, навстречу гостям выскочила крошечная болонка, которая тут же облаяла графа Горна, но, заприметив среди гостей Понятовского, бросилась к нему, весело скуля и ласкаясь. Великая княгиня выдала себя с головой, и окажись в это время рядом с ними Александр Шувалов, она могла бы поплатиться за это. Положение спас сам граф Горн, который сделал вид, будто бы ничего не понял. Но после, отведя в сторону Понятовского, тихо произнес: «Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мною женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, и через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у них кто-нибудь большим расположением, чем я. Это правило верно и непреложно. Вы видите, собака чуть не съела меня, тогда как не знала, что делать от радости, когда увидела вас, ибо нет сомнения, что она не в первый раз вас здесь видит». На счастье, как раз за местечком, показавшимся Горну наиболее тихим и безопасным, располагался слухач Тайной канцелярии, который и записал сказанное слово в слово. С поляками плотно работал канцлер, Степан попросил его услать Понятовского, дав при этом последнему такие рекомендации, благодаря которым соперник уже не мог бы вернуться в Россию как дипломат. Бестужев под каким-то предлогом отправил Понятовского в Польшу, попросив английского посланника, кавалера Уильямса, повлиять на то, чтобы в будущем Понятовский ни в коем случае не стал послом. Но Уильямс выболтал свою миссию Льву Нарышкину, а тот в свою очередь открыл правду Екатерине Алексеевне. На счастье, имя Шешковского не было произнесено. Скорее всего, Уильямс понятия не имел, отчего Бестужев вдруг возненавидел его приятеля. Впрочем, от себя он добавил, что не собирается мешать этому назначению. И к зиме Станислав вернулся в Россию в качестве польского посланника. Меж тем Россия присоединилась к конвенции, подписанной в Версале между Францией и Австрией. А Шешковский неожиданно для себя обнаружил, по всей видимости, недавно возникшую сеть шпионов, контролируемую любимчиком наследника престола Брокдорфом. Последний достаточно умело играл на слабостях великого князя, в частности, способствовал увеличению числа голштинских солдат при нем. Около двадцати постоянно находились при великом князе, и еще два или три несли в его комнате службу рассыльных. Разумеется, все эти люди жили на два жалования, и это не могло радовать Тайную канцелярию. Впрочем, среди донесений были и весьма радостные новости: Екатерина Алексеевна ныне вела все дела своего вечно пьяного муженька, так как тому было не до них, письма откладывались в долгий ящик, просьбы не удовлетворялись, да и не рассматривались, денежные же дела находились в таком беспорядке, что, случись проверка от государыни, пришлось бы с неделю выискивать причины недостач. Встать во главу малого двора – идея более чем похвальная, Екатерина Алексеевна же умудрилась повернуть ситуацию таким образом, что она как бы и не хотела этого вовсе, а только делала одолжение непутевому супругу. Наблюдая за тем, как разумно цесаревна ведет дела, Шешковский все чаще возвращался мыслями к разговору с Апраксиным, который склонял его встать на сторону Екатерины Алексеевны, отстранив от власти Петра Федоровича. И действительно, все, кто знал великокняжескую пару той поры, невольно отмечал разницу между супругами. Начитанная, умная, в чем-то даже расчетливая Екатерина выгодно смотрелась на фоне любившего приврать ради красного словца Петра. В одном из донесений слухач сообщал, что, желая понравиться Елене Тепловой, великий князь прихвастнул, сказав, что, еще живя в Голштинии, «отец как-то поставил его во главе небольшого отряда своей стражи и послал взять шайку цыган, бродившую в окрестностях Киля и совершавшую страшные разбои. Об этих последних он рассказывал в подробностях так же, как и о хитростях, которые он употребил, чтобы их выследить, окружить, дать несколько сражений, в которых, по его уверению, он проявил чудеса ловкости и мужества. После чего он их пленил и привел в Киль». Услышав сию нелепицу, цесаревна осмелилась задать вопрос: – За сколько лет до смерти отца это происходило? – Года за три или четыре, – не задумываясь, ответил наследник престола. – Стало быть, вы начали свою военную карьеру в шесть лет, – завершила разговор Екатерина. 24 июня город Мемель сдался русским войскам. Этот портовый город был важным стратегическим пунктом, так что теперь русская армия могла получать снабжение водным путем. После чего в августе русские выиграли сражение при Гросс-Егерсдорфе. Все эти известия тяжело ранили великого князя, для которого война с кумиром его детства, королем Фридрихом, была настоящим святотатством. При этом ему приходилось изображать веселье на пирах, устраиваемых при дворе в честь этих побед, то и дело поднимая тосты, прославляющие силу русского оружия. Уезжая осенью из Ораниенбаума, Екатерина распорядилась изжарить целого быка – угощение предназначалось для гостивших во дворце военных. Но едва малый двор перебрался в Летний дворец, начали поступать известия одно плачевнее другого. Фельдмаршал Степан Федорович Апраксин бежал с поля боя. Так как поначалу никаких объяснений поведению военачальника не было, при дворе решили, что, возможно, его дочь Елена Куракина, являющаяся любовницей Петра Шувалова, прознала о состоянии здоровья императрицы и теперь потребовала от отца срочно прибыть в столицу. Если государыня при смерти, какой смысл продвигаться глубже в Пруссию, рискуя жизнями доверенных ему людей, когда уже понятно, что после смерти императрицы Петр Федорович незамедлительно прекратит войну. На самом деле в районе ручья Ауксине армию Апраксина поджидала прусская засада. В своем рапорте Степан Федорович ссылался на утренний туман, который как бы спрятал армию противника. На самом деле Александр Шувалов показывал Шешковскому карту местности, объясняя, что разной насыщенностью цвета на ней выделены пригорки и овраги, которых в тех местах оказалось в изобилии. Так что получалось, что Фридрих мог рассовать своих людей по этим расселинам и оврагам, как иной чудаковатый господин раскладывал по карманам свои часы, табакерки и платки. Впрочем, как говорят служивые: «Незнание местности не избавляет от ответственности». Кроме того, толковые командиры обычно высылают вперед себя дозоры. Нарвавшись на армию противника, Апраксин скомандовал отступление, но за русскими войсками двигались телеги с провиантом. Обозы сгрудились, забили дорогу, часть войска оказалась в ловушке. Как было написано все в том же донесении: «…за теснотою места формально в ордер-де-баталии построиться не можно». Меж тем, на место фельдмаршала Апраксина был отправлен генерал Фермор[131], который во времена своей юности служил генерал-квартирмейстером у Миниха. А тот взял с собой своих друзей – смотрителей над строениями, бригадиров Рязанова[132] и Мордвинова[133]. Чем могли помочь в действующей армии господа, многие годы занимающиеся заключением контрактов, переговорами с застройщиками и разнообразными поставщиками, оставалось загадкой. Степан Федорович Апраксин был отозван в столицу, где его ждал суд. Против фельдмаршала выступали клан Воронцовых, граф Бутурлин, Иван Шувалов и многие другие. На защиту Апраксина встали его дочь Елена, Петр Шувалов, а также его друзья. Поняв, что Петр Шувалов израсходовал весь свой потенциал, силясь утишить гнев императрицы, Елена Степановна отправилась к давно добивавшемуся ее благосклонности великому князю и согласилась сделаться его любовницей в обмен на смягчение наказания для отца. Впрочем, и эта жертва была напрасна, на первом же допросе, на котором присутствовал Шешковский, с фельдмаршалом случился апоплексический удар, от которого он и скончался через сутки. Своей смертью пасынок великого Ушакова спас другого своего друга, повинного в поражении не меньше его самого, генерала Ливена, о котором во всей этой сумятице забыли. Глава 45. Арест Бестужева В ЯНВАРЕ 1758 года генерал Фермор занял Кенигсберг. В августе произошло кровопролитное сражение при Цорндорфе. Потери русской армии по весьма неточным подсчетам превосходили 1200 человек. После этого сражения генерал Фермор был отозван как не оправдавший высокого доверия, на его место был назначен Петр Салтыков. Шешковского же занимали совершенно иные события, 8 сентября государыне сделалось плохо прямо в приходской церкви Царского Села. Впервые императрица упала в обморок в присутствии народа. По странному стечению обстоятельств, почувствовав себя дурно, Елизавета Петровна запретила придворным следовать за ней, тихо вышла из церкви и рухнула на траву. Ее нашли через несколько минут, окруженную толпой простолюдинов, которые глазели на свою императрицу, не смея приблизиться к ней. Прибывший на помощь первым хирург пустил ей кровь, но государыня не пришла в себя. Послали за доктором, но больной Кондоиди не мог уже передвигаться самостоятельно, его принесли прямо на кресле. Своими порошками и настойками он привел Елизавету Петровну в чувство, но она никого не узнавала. В течение нескольких дней государыня не могла членораздельно изъясняться, так как во время обморока прикусила себе язык. Как и следовало ожидать, кончина Апраксина тяжело ударила по Бестужеву, с которым Степан Федорович был дружен. Из-за этой несвоевременной войны великому канцлеру приходилось ох как несладко. Он поддерживал союзнический договор с Венским двором, рекомендуя России продолжать оказывать помощь Марии-Терезии, но ни в коем случае не выступать в качестве основной воюющей стороны против прусского короля. При этом, если Шешковский ясно видел, что Бестужев просто не хочет, чтобы Россия воевала одна за всех, не желал проливать кровь соотечественников, то есть действовал как патриот, противники старались истолковать его позицию, как попытки навязать России союз с Англией. Дошло до того, что французский посол маркиз де л'Опиталь, передавая вице-канцлеру графу Воронцову депешу, заявил: «Граф, вот депеша моего двора, которую я получил и в которой сказано, что если через две недели великий канцлер не будет отставлен вами от должности, то я должен буду обратиться к нему и вести дела только с ним»[134]. Воронцову оставалось последнее, вместе с Иваном Шуваловым он явился на прием к императрице, сообщив, что Бестужев подрывает ее престиж в Европе. Великого канцлера вызвали, но он не явился, сославшись на болезнь. Болезнь сочли неповиновением, Бестужев был доставлен в приказном порядке и тут же был арестован. С него сложили все должности, лишив всех чинов и орденов. Кроме того, он был посажен под домашний арест, но ни Александр Шувалов, ни Степан Шешковский – люди, которые должны были охранять преступника, не получили при этом никаких сопроводительных документов, необходимых для регистрации преступника. Иными словами, арестовав Бестужева, его враги даже не удосужились обстоятельно изложить, в каких злодеяниях тот был повинен. Тем же вечером Лев Нарышкин передал Екатерине записку от Понятовского: «Человек никогда не остается без помощи; пользуюсь этим путем, чтобы предупредить вас, что вчера вечером граф Бестужев был арестован и лишен чинов и должностей, и с ним вместе арестованы ваш ювелир Бернарди, Елагин и Ададуров». Шешковский прикинул, чем арест Бестужева и его друзей мог повредить Екатерине Алексеевне, и понял, что она, пожалуй, куда в большей опасности, нежели он представлял вначале. Во-первых, сам арест Бестужева, который благоволил к цесаревне и общался с ней через Апраксина и Салтыкова, был для нее теперь как кость в горле. Бог ведает, что они успели рассказать друг другу, не было ли подписано каких-нибудь бумаг. Что касается итальянского ювелира Бернарди, то этот шустряк обслуживал чуть ли не весь императорский двор, так как не был жаден, как Позье, и никогда не брал сверх договоренного. Ему заказывали золотые безделицы, у него брали в долг, к нему то и дело посылали по поводу ремонта украшений, ну и, разумеется, он, имеющий безоговорочный допуск во все дома, то и дело выполнял функцию почтальона. Бернарди передавал амурные записки, торговые договора, а с тем же успехом мог перевозить и важные документы. Ададуров был учителем Екатерины Алексеевны в то время, когда она еще носила имя Фредерика. Что касается Елагина, молодой человек служил адъютантом Алексея Разумовского и был личным другом графа Понятовского. В общем, все эти люди так или иначе имели прямое отношение к цесаревне. На следующий день во дворце играли свадьбу Льва Нарышкина с фрейлиной Мариной Закревской. Подошедший чуть ли не вплотную к поигрывающему маршальским жезлом свадебному князю Никите Трубецкому, который был назначен одним из следователей по делу Бестужева, разносивший напитки человек Тайной канцелярии услышал, как цесаревна поинтересовалась у Никиты Юрьевича: «Что же это за чудеса? Нашли вы больше преступлений, чем преступников, или у вас больше преступников, нежели преступлений?» На что тот, слегка покраснев, ответил: «Мы сделали то, что нам велели, но что касается преступлений, их еще ищут. До сих пор открытия неудачны». Получив удовлетворивший ее ответ, великая княгиня направилась к следующему дознавателю, им был назначен фельдмаршал Бутурлин[135], разумеется, агент тут же пошел за ней и успел услышать ответ его сиятельства: «Бестужев арестован, но в настоящее время мы ищем причину, почему это сделано». Понимая, что Шувалов найдет способ, как надавить на старика, и тот выдаст Фредерику, воспользовавшись своим должностным положением, Степан проник в дом к Бестужеву и убедил последнего немедленно уничтожить все компрометирующие его бумаги. Разумеется, в доме был обыск, но Шувалов не умел обыскивать так, как это делал лучший ученик Ушакова Шешковский. И вот теперь, вместе с больным и немощным Бестужевым и его адъютантом Штамбке, Шешковский топил камин находящегося под судом бывшего великого канцлера его же секретными документами. Самого Штамбке он вывел из дома Бестужева, так как старик опасался, как бы юношу не отправили в крепость. Штамбке обещал убраться из столицы, но на деле уже через несколько дней умудрился встретиться с Екатериной Алексеевной и показал ей место, куда можно было приносить записки для Бестужева. Несмотря на все просьбы цесаревны остерегаться людей Шувалова, Штамбке и Понятовский активно переписывались с Бестужевым, получая от него задания. Так, в частности, Бестужев просил передать Бернарди, чтобы тот на допросе говорил только правду, ничего не скрывая, и не забыл сообщить ему после, что интересовало следователя. Почтовый ящик, созданный верным Штамбке, находился в старой кирпичной стене недалеко от дома Бестужева. Но Екатерина Алексеевна нащупала и другой способ общения с бывшим великим канцлером, оказалось, что ее камердинер Шкурин дружит с капитаном караула, поставленного в доме Бестужева. Капитан не отказался помогать цесаревне и тут же свел Шкурина с сержантом гвардии Николаем Колышкиным, который караулил Бернарди. Меж тем комиссия по делу Бестужева, наконец, разродилась слабыми, ничем не аргументированными претензиями: бывшего великого канцлера обвиняли в оскорблении Ее Императорского Величества, также было сообщено, что он вносил раздор между Ее Императорским Величеством и Их Императорскими Высочествами. Оба обвинения были смехотворны, и государыня рекомендовала поискать более убедительные причины ареста. Тогда было решено разослать депеши во все иностранные государства, в переписке с которыми состоял Бестужев, дабы те выслали копии его писем. Шувалов предполагал, что удастся отыскать противоречия между письменными приказами Ее Величества и тем, что писал в своих депешах великий канцлер. Одновременно он попросил выдать ему документы, с которыми следовало их сличать. Выяснилось, что государыня никогда ничего не писала и не подписывала, так что сличать оказалось не с чем. А зачем ей было самой трудиться, когда на то есть великий канцлер? Иностранные посольства не спешили выполнять просьбу Шувалова. Кто же в здравом уме станет дублировать архив за двадцать лет? А если и станет, на какие шиши все это переписывать и перевозить? Дошло до того, что как-то сама государыня, подозвав к себе Екатерину Алексеевну, попросила ее передать великому князю, чтобы тот отослал Штамбке в Голштинию, так как открыты его сношения с графом Бестужевым, и не сегодня-завтра Шувалов арестует его. Одновременно с этим польскому королю было отправлено письмо с просьбой отозвать графа Понятовского. Распрощавшись с любимым, цесаревна приказала Шкурину принесли все ее счетоводные книги, сама положила их в камин и подожгла. «Смотрите, будьте свидетелем, что все мои счета и бумаги сожжены, для того, чтобы, если вас когда-нибудь спросят, где они, вы могли бы поклясться, что видели, как я тут сама их жгла», – изрекла она. Это можно было бы считать весьма похвальным, если бы одновременно с тем вдруг не стало известно, что по какой-то непостижимой причине Шувалов поставил сержанта Колышкина сторожить Бестужева, так что тот одно дежурство был у бывшего канцлера, а другое у ювелира. В общем, цесаревна продолжала помогать Бестужеву, не обращая внимания даже на то, что подозревавший ее в противоправительственной деятельности супруг демонстративно перестал бывать в ее комнатах, впрочем, она и сама опасалась приглашать к себе кого-либо, со дня на день ожидая ареста. В то время при дворе обсуждали всего два предмета: участь Бестужева и скорую высылку Екатерины Алексеевны. Должно быть, поэтому, расправившись со всеми своими бумагами, она написала письмо государыне, в котором просила позволить ей удалиться от двора. Она благодарила Ее Императорское Величество за все то хорошее, что та для нее сделала, и просила ее не оставлять своими милостями маленьких Павла и Анну. Но вместо ответа государыня удалила от Екатерины Алексеевны верную ей Владиславову. Шешковский метался по крепости, не в силах решиться ни приехать к Фредерике, дабы успокоить ее, ни написать ей. Меж тем цесаревна встретилась с духовником государыни и упросила того устроить ей встречу с Елизаветой Петровной. Встреча состоялась за полночь, сам Шувалов велел разбудить великую княгиню и препроводил ее в покои императрицы. На счастье, беседа проходила в комнате, прослушиваемой Тайной канцелярией, так что Шешковский узнал, что Екатерину Алексеевну обвиняют в том, что она состояла в переписке с арестованным Бестужевым и Апраксиным. Шувалов доставил Ее Императорскому Величеству три письма, написанных рукой великой княгини. – Вам запретили писать кому бы то ни было, отчего же вы писали Апраксину? – громыхала Елизавета Петровна. В этот момент отворилась дверь, и кто-то из слуг пропустил в комнату немало напуганного великого князя. – Просто потому, что я принимала участие в фельдмаршале, которого очень любила. Я просила его следовать вашим приказаниям, – простодушно ответила цесаревна. – Остальные два письма содержат только одно – поздравление с рождением сына, а другое – пожелания на Новый год. – Но Бестужев говорит, что было много других писем! – не унималась рыжая фурия. Шешковский просто сердцем ощущал грозившую его Фредерике опасность. – Если Бестужев это говорит, то он лжет. – Слухач не описал голос великой княгини, но Степан прекрасно слышал его. Это был спокойный голос человека, знавшего, что ему нечего бояться. – Ну так если он лжет на вас, я велю его пытать, – выбросила свой последний козырь императрица. – В вашей полной власти делать то, что вы находите нужным. Я написала Апраксину только эти три письма. Далее императрица попеременно задавала вопросы великому князю и Екатерине. Допрос продолжался до трех утра, после чего супруги были отправлены по своим комнатам. На следующий день Шувалов рассказал Шешковскому об этом допросе, добавив, что императрица сделала единственный возможный в таком случае вывод: «Петр дурак, а Екатерина очень умна». И еще, Петр Федорович официально просил свою тетку развести его с женой, чтобы он мог жениться на Лизе Воронцовой. Это было уже опасно. Глава 46. Отравительница ПО МЕРЕ ТОГО как болезнь изводила обычно сильную духом государыню, возле трона ожесточилась возня. Елизавета Петровна металась, не решаясь передать престол своему объявленному наследнику, так как тот был глуп, его никто не любил, а следовательно, его бы быстро и скинули с престола. Другой вариант – минуя Петра Федоровича, короновать его семилетнего сына Павла, с тем чтобы до совершеннолетия последнего, на правах регента, государством управлял мудрый Панин. В ожидании обещанного Панин пытался договориться со ставшей невероятно популярной в последнее время Екатериной Алексеевной, но та отвечала ему уклончиво, демонстративно не желая рассуждать о возможной смерти Елизаветы Петровны. Третий вариант – посадить на трон своего законного супруга Алексея Разумовского. Благодаря покровительству государыни клан Разумовских вошел в силу и укрепился. Слабым звеном этого плана был сам Алексей Григорьевич, ни за что не желающий становиться новым русским царем. После Панина Екатерину Алексеевну посетил Михаил Иванович Дашков. «Повели, мы тебя взведем на престол», – хрипло выдавил он, рухнув перед цесаревной на колени. – Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременная и несозрелая вещь. – Екатерина Алексеевна отвернулась от него, всем своим видом показывая, что разговор закончен. После Дашкова к цесаревне заявилась Грузинская, да не одна, а с придворным скрипачом, который, бестия, расположился аккурат напротив местечка, откуда подслушивал агент Тайной канцелярии, пиликая все громче и громче. Шешковский не знал, о чем пришла поговорить умненькая Мария Яковлевна, слухач утверждал, что услышал, как та произносила фамилии Бестужева и Апраксина, но Екатерина Алексеевна выставила ее вон, потребовав больше никогда не переступать порог ее покоев. С каждым днем состояние государыни становилось все хуже и хуже. Время, о котором говорил Апраксин и которого ждал Бестужев, время, когда на еще не остывший трон может сесть кто угодно, приближалось с неотвратимостью рока. Шешковский никогда не любил Петра Федоровича и теперь с замиранием сердца ожидал перемены в судьбе Екатерины Алексеевны. Во сне волшебная Фредерика поднималась по залитой солнечным золотом лестнице все выше и выше, туда, где сам Юпитер возложит на ее чело корону и… Но он понятия не имел, как может помочь в этом. Куда идти? К кому обратиться? Апраксин мертв, Бестужев под судом. «Рановременная и несозрелая вещь». Стало быть, следует еще подождать? Чего? Дождался того, что Екатерина сошлась с офицером Григорием Орловым. Мот, волокита, отчаянный выпивоха и дуэлянт, и это после таких изысканных придворных, как князь Салтыков и граф Понятовский! В Тайной канцелярии собралось достаточно материала относительно троих братьев Орловых, и все, что на них имелось, было самого низшего порядка. Мало того, Григорий откровенно махался с фрейлиной Балк, строил куры Елене Куракиной, описывая его альковные подвиги, женщины неизменно краснели, прикрывая улыбки веерами. «Фу, Орлов!» И при этом отчаянно флиртовали с прославленным любовником. Скорее всего, на ту же удочку попалась и великая княгиня. Мария Яковлевна Грузинская сама явилась в кабинет к Шешковскому в полдень 25 декабря 1761 года. – Вы помните тот флакон, что вы простодушно оставили мне в нашу последнюю с вами встречу? – спросила она, стряхивая с шапочки снежинки. – Помню, – у Шешковского перехватило дыхание. – В этом флаконе последняя смертельная доза. – Мария Яковлевна прошла в кабинет, устало присев на стул для посетителей. – Я помню, там было вдвое больше, – Степан смотрел на княгиню широко открытыми глазами. Не было никакого сомнения, ее светлость уже использовала предпоследнюю дозу яда, и теперь ему оставалось только терпеливо ждать, когда Мария Яковлевна пожелает открыть имя жертвы. В последнее время государыня научилась ценить Екатерину Алексеевну, но ситуация при дворе изменилась, наследник престола пожелал жениться на Лизе Воронцовой, и это был бы уже настоящий брак, с настоящими наследниками Петра Великого. – Не понимаю?! – попытался возразить Шешковский. – Все вы понимаете, Степан Иванович, – Мария Яковлевна казалась уставшей и невыспавшейся. Я три ночи просидела у постели государыни и все это время добавляла в ее лекарство яд. Я уже много лет травила Ее Императорское Величество – стерву, которая погубила моих друзей: Наталью Лопухину, Софочку Лилиенфельд, Анну Гавриловну. Будь она проклята. – А Екатерина Алексеевна? – Шешковский схватился за сердце. – Что Екатерина Алексеевна? Все это время я прикрывалась вашей Екатериной Алексеевной, чтобы вы меня не арестовали. Бестужев же предупреждал вас, что при дворе находится отравительница. Как видите, он был прав. Вы прошляпили истинную злодейку. Просто вместо того, чтобы смотреть на картину шире и попытаться хотя бы разглядеть, кого на самом деле травят, кто в обмороки падает, у кого конвульсии, прочее, вы полностью сосредоточились на этой своей любви. Я сразу поняла, вам, Степан Иванович, плевать и на императрицу, и на кого бы то ни было, кроме вашей цесаревны. Вам ведь был нужен свой человек при малом дворе? Вы его получили. И теперь ваша Екатерина Алексеевна взойдет на престол. Только надолго ли? Воронцовы невероятно сильны, для них скинуть вашу разлюбезную, что воздушный поцелуй послать. – Государыня мертва?! – Шешковский схватился за шпагу, но этот жест не вызвал в Грузинской ни малейшего страха. – Отходит, моими молитвами. Туда ей и дорога, хорошо, конечно, было бы вместе с нею и Петра Федоровича положить, ну да не все же мне одной. – Она взяла со стола пузырек с ядом.