К этому Еська тоже готов был. Он вытащил из рукава кошель и кинул Безликому. — Вот… откупное. Если не изменились правила. — С чего б им меняться-то? — Безликий поймал кошель на лету, положил на колено, подцепил пальцем и вытряхнул содержимое. Заблестело золото. И нищий, который вроде бы придремал, встрепенулся, подался вперед… — Сиди, — шикнул Безликий и, подобрав монетку, попробовал ее на зуб. — От… никакого понимания… пришел, денег кинул и, мнишь, свободным стал? Что ж… благодарствую тебя, царевич Рудый, за тое, что правила соблюл… — Там с лишком будет. Компенсация… — Ишь… выучился… слово-то какое мудреное… ком-пен-са-ция… язык свернешь, а то и розум. Вот ты, Щучка, этакие словеса знаешь? Девка мотнула головой. — Не знает… и я… а вот он — знает… поглянь, хорош? Девка встала. Обошла Еську кругом, не спуская взгляду. — Нет. — Упрямишься, коза драная… дочка моя… единственная. Послала Божиня в старости утешение… чтоб не затух с тоски… сядь. Значит, не хорош? И чем же? Девка плечиком дернула. — А по мне, так самое оно… поглянь. Молод. Рожа лоснится. Пущай и не царевич, а все одно при боярах. И слышал я, что пожалуют титул ему, землицы… заживет он богато домом своим. Честным человеком станет. Еська стиснул зубы. Ох и не нравился ему этот разговор… может, правы братья, не стоило сюда лезть? А он вновь не послушал. Сунулся. И если вдруг случится чего… сам влез, сам и выберется. Как-нибудь. — А ты не маячь… стоишь как неродной. Сядь куда-нибудь и давай, чеши языком, сказывай, что у тебя там за беда приключилась… — Мне бы узнать, о чем городские крысы шепчутся. — Еська присел на колченогий табурет. — А еще не появлялся ли в городе человек, которому особый товар нужен был… — Особый товар всем нужен, — растягивая слова, произнес Безликий. Он подхватил золотую монетку и кинул в храпящего мужика. — От же… пропащая душа… алхимиком был… и есть… мозгов не осталось, но зелья мутит такие… куда вашим магикам. Что за товар? — Амулет огненный… первого уровня. Полной зарядки… и еще информация. — О ком? — Обо мне… братьях… о боярыне Гордане… — Это которая с любови большой померла? Девка фыркнула. — А ты морду не криви… ишь, разбаловалась, совсем край потеряла. Думает, что коль мы одною кровью повязаны, то все ей спустится… шалая, от шалая… никакой управы на нее. Безликий покачал головою. И послышалась в голосе укоризна. И вправду беспокоится? Или играет в беспокойствие? Но зато понятно, отчего зубы у девки целы. Небось и на каторге не посмеют дорогу Безликому перейти. А царским людям он — не указ, вот и подпалили лицо клеймом. — …о том, кто на рынке шарфик покупал… он торг долго вел, чтоб наверняка запомнили. Под личиною был, но, может, повезет, и найдется кто, кто сумел под личину заглянуть? — Может, — благосклонно согласился Безликий. — А то ты рынку не знаешь. Там люду всякого тьма… кто-то да всенепременно б узрел интересное… И замолчал. Маска деревянная. Руки бледные, гладенькие, что у боярыни. Небось нисколько не утратили прежней прыти. — Чего ты хочешь? — со вздохом произнес Еська. Денег? Безликий вовсе не беден. Ему кланяются десятиной и нищие, и шлюхи городские, и воры, и разбойники, и прочие, кому случилось просить о помощи. Полны подземелья золота. И каменья драгоценные есть. И сложно сказать, чего именно там нету… и пожелай Безликий, зажил бы он своим двором, ел бы на золоте, спал бы на шелках… — От и разумный… — восхитился Безликий. — Видишь, Щучка… такого жениха поди поищи… — Нет. — Будешь кобенится, к шлюхам отдам. Пущай поучат тому, как с мужиком говорить надобно, а то выросла… баба сладкою быть должна. И покорною. А ты у нас, что полынь… тьфу, одна отрава. Значит, Рудый, припекло задницу-то? Еська пожал плечами: припекло. Наверное, не настолько припекло, как могло бы быть, но… чем дальше, тем меньше нравилось ему происходящее. — И мне бы еще знать, что люди говорят о… магиках, которые в Акадэмии. — Он осознал, что отступать ему некуда. Какую бы цену ни назвал Безликий, Еська примет. И будет молиться Божине, чтоб цена эта посильною оказалась. Впрочем, Безликий хоть и глумится, но знает, сколько и с кого взять. На жалость рассчитывать не стоит, но и безжалостным местного царя не назовут. Каждому по возможностям. А свой договор он исполнит честно. И значит, просить надо, пока слушают… — Ишь, какой любопытный. — Безликий цокнул языком. — Иль наглый? Ты-то как думаешь? — Гнать, — сквозь зубы выдавила Щучка, нисколько не устрашенная перспективою оказаться в дурном доме. То ли уже бывала, то ли знала, что тятька грозится, да дальше слов не пойдет. — Слышь, Рудый, чего говорит? Никакого разумения… безголовая… в матушку… уж я-то ее учил, учил уму-разуму… не один кнут обломал. И что, думаешь, вышло? Нет… была дурою, такой и померла… Левый глаз девки дернулся. А губы растянулись в диковатой ухмылке. — Эта тоже… ты с нею, Рудый, построже. Бей бабу молотом, будет баба золотом. Слыхал народную мудростю? Народ запросто так баить не станет. Безликий стряхнул с колен золотые монеты, и они покатились, заставив нищего дернуться. Но встать без дозволения он не посмел. Затих, уставившись жадным взглядом на солому. А в ней уже шубуршало, шевелилось… точно не крысы. Крысам-то золотишко без надобности. — Я не… — вскинулась было девка. — Цыц, шалава… — велел Безликий, и она, сверкнув глазьями, заткнулась. Разумно. Ни к чему лишний раз злить того, кто и без причины зол постоянно. — А ты, Рудый, слушай мою царскую волю, — и ногою стукнул. Нога ж та — в сапоге дырявом, веревкою перетянутом. Пальцы черные торчат из раззявленной пасти, шевелятся. И воняет… Еська уже позабыл, как тут воняет. Одежду потом только выкинуть. — Исполню я твою просьбу, так уж и быть, — милостиво произнес Безликий. — Но и ты уважь старика, исполни мою… По спине поползли мурашки. Предчувствие было не то чтобы нехорошим… отвратительным. — Видишь, Рудый, дочка у меня, хоть и без царя в голове, а все одно родная кровь… от родной крови грех великий отрекаться… Щучка закатила очи, видать, речь этакую она слышала не в первый раз. — А чего родителю для кровиночки хочется? Чтоб жила в покое и достатке… — Я не хочу…